«Брожу ли я вдоль улиц шумных…» (1829)

нежели эпитетами. Улицы на то и улицы, чтобы быть шумными, храм на то и храм, чтобы 
его посещали, юношам сама природа повелела быть «безумными», т. е. кипеть страстями, 
вдохновенно спорить, гореть желаниями, безоглядно и беспечно наслаждаться жизнью. 
Стало быть, начало стихотворения говорит о сложной противоречивости жизни. 
Последующие строфы варьируют тему неизбежности смерти, мысль о которой 
неотступно преследует поэта. От общей участи всех («Мы все сойдем под вечны своды…») 
поэт обращается к своей судьбе (здесь снова появляется вместо лирического «мы» 
лирическое «я»). Гадание о часе кончины и месте упокоения сопровождается расширением и 
сужением жизненного пространства: 
И хоть бесчувственному телу 
Равно повсюду истлевать, 
Но ближе к милому пределу 
Мне все б хотелось почивать. 
Итак, законы мироустройства одинаковы и заранее определены: никто не избежит 
смерти, и каждому явлению, предмету или возрасту назначен свой жребий. Если общие 
законы изменить нельзя, то их надо принять. Но значит ли это, что они равнодушны к 
человеку, а человек равнодушен к ним? Трагизм в том и состоит, что законы природы и всего 
бытия неизменны и равнодушны к людям (у дуба иное временное измерение, чем у человека; 
ребенок только расцветает, когда старик заканчивает земной путь), а люди к этим законам 
неравнодушны, несмотря на их объективность. В процитированной строфе воля человека не 
распространяется на общий закон жизни. Бесчувственное тело, лишенное духа, становится 
природой и потому безразлично к своей участи, но живой человек, в котором есть дух, не 
лишен воли, он может и должен уметь воспользоваться ею в тех пределах, на которые не 
распространяется общий закон. Равнодушие мира к человеку не ведет к равнодушию 
человека к миру. Так появляется желание: «Но ближе к милому пределу Мне все б хотелось 
почивать». Закон живого человеческого бытия – знать, что тело обретет вечный покой 
вблизи родного гнезда, рядом с домом и с предками. Это желание связывает человека с 
будущим, дает возможность продлить жизнь, поставить закон жизни выше закона смерти, 
потому что жизнь как целое не подвластна смерти. 
В последней строфе наступает перелом, и жизнь побеждает смерть: 
И пусть у гробового входа 
Младая будет жизнь играть, 
И равнодушная природа 
Красою вечною сиять. 
Сохраняя трагизм бытия, Пушкин в нем находит силы его преодоления и признания 
верховенства жизни. Начав с утверждения всевластия смерти, поэт пришел к мысли о 
всевластии жизни. Мироустройство таково, что смерть нельзя отменить, но жизнь, как 
Феникс, умирая, восстает и возрождается, и потому торжествует не смерть, а жизнь. 
Раздумья над вечными вопросами бытия обостряли самосознание Пушкина и 
заставляли размышлять над собственной ролью в обществе и над призванием поэта вообще и 
своим в частности. В конце 1820-х гг. Пушкин посвятил этим темам несколько значительных 
стихотворений: «Дар напрасный, дар случайный…», «В часы забав иль праздной скуки…», 
«Поэт», «Поэт и толпа», «Поэту», «Рифма, звучная подруга…» и др. 
В том же, 1828 г., когда был написан «Анчар» и когда Пушкина не покидали мрачные 
настроения, он написал еще одно полное безысходности стихотворение «Дар напрасный, дар 
случайный…», в котором сетовал на свою судьбу, наделившую его, к его несчастью, 
дарованием поэта, страстью и умом. Они, как писал Пушкин, не принесли ему ничего, кроме 
разочарований, сомнений, душевной опустошенности и тоски. 

жүктеу/скачать 2,98 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: