Избранные работы
жүктеу/скачать 3,46 Mb. Pdf көрінісі
|
logic of scientific discovery
| обыденного
языка, то есть языка, в котором формулируется обы- денное знание. Они заменяют анализ зрения, восприя- тия, познания, убеждения анализом фраз: «Я вижу», «Я воспринимаю», «Я знаю», «Я считаю», «Я утверж- даю, что это вероятно», или анализом, например, слова «возможно». Тем, кто признает правомерность такого подхода к теории познания, я отвечу следующим образом. Хотя я согласен с трактовкой научного знания как расшире- ния обычного, или обыденного, знания, я считаю, что самые важные и наиболее волнующие проблемы эписте- мологии должны остаться совершенно незамеченными теми, кто ограничивает себя только анализом обычного, или обыденного, знания или анализом способов его вы- ражения в обыденном языке. В этой связи я хочу назвать одну из проблем такого рода, а именно проблему роста нашего знания. Неболь- шого размышления достаточно для того, чтобы понять, что большинство вопросов, связанных с ростом нашего знания, с необходимостью выходят за рамки любого исследования, ограниченного рассмотрением обыденно- го знания как противоположного знанию научному. Наиболее важный способ роста обыденного знания за- ключается именно в превращении его в научное зна- ние. И кроме того, ясно, что рост научного знания яв- ляется самым важным и интересным примером роста знания. При рассмотрении этого вопроса следует помнить, что почти все проблемы традиционной эпистемологии связаны с проблемой роста знания. Я склонен заявить даже нечто большее: от Платона до Декарта, Лейбни- ца, Канта, Дюгема и Пуанкаре, от Бэкона, Гоббса и Локка до Юма, Милля и Рассела развитие теории по- знания вдохновлялось надеждой на то, что она помо- жет нам не только узнать нечто о знании, но и сделать ао определенный вклад в прогресс знания, то есть в про- гресс научного знания. (Единственное возможное ис- ключение из этого правила среди великих философов, которое я могу себе представить, — это Беркли.) Боль- шинство философов, которые считают, что характерным для философии методом является анализ обыденного языка, по-видимому, потеряли этот замечательный опти- мизм, который в свое время вдохновлял рационалисти- ческую традицию в философии. Их позицией, как мне кажется, стало смирение, если не отчаяние. Они не только оставляют прогресс знания на долю ученых, но и философию определяют таким образом, что она, по определению, лишена возможности внести какой-либо вклад в наше познание мира. Самокалечение, которого, к удивлению, требует такое, казалось бы, убедительное определение философии, не вызывает во мне никакой симпатии. Нет вообще такой вещи, как некая сущность философии, которую можно было бы выделить и отлить в некотором определении. Определение слова «филосо- фия» может иметь только характер конвенции или со- глашения. Во всяком случае, я не вижу никакой пользы в произвольном закреплении за словом «философия» такого смысла, который заранее мог бы отбить у начи- нающего философа вкус к попыткам внести свой вклад как философа в прогресс нашего познания окружающе- го мира. К тому же мне кажется довольно парадоксальным то, что философы, гордящиеся своей узкой специализа- цией в сфере изучения обыденного языка, тем не менее считают свое знакомство с космологией достаточно основательным, чтобы судить о различиях философии и космологии и прийти к заключению о том, что фило- софия по существу своему не может внести в космо- логию никакого вклада. Они, безусловно, ошибаются. Совершенно очевидно, что чисто метафизические — следовательно, философские — идеи имели вели- чайшее влияние на развитие космологии. От Фа- леса до Эйнштейна, от античного атомизма до декартовских рассуждений о природе материи, от мыслей Гильберта и Ньютона, Лейбница и Бошковича по поводу природы сил до рассуждений Фарадея и Эйнштейна относительно полей сил — во всех этих слу- чаях направление движения указывали метафизические идеи. 40 Таковы вкратце причины, побуждающие меня счи- тать, что даже внутри самой эпистемологии рассмот- ренный первый подход, то есть анализ знания по- средством анализа обыденного языка, слишком узок и не в силах охватить ее наиболее интересные проб- лемы. Однако я далек от того, чтобы соглашаться и со всеми теми философами, которые придерживаются ино- го подхода к эпистемологии·—подхода, обращающего- ся к анализу научного знания. Чтобы как можно проще разъяснить то, в чем я согласен с ними и в чем расхо- жусь, я разделю философов, использующих этот вто- рой подход, на две группы — так сказать, козлищ и овец. Первая группа состоит из тех философов, которые поставили своей целью изучение «языка науки» и в ка- честве философского метода используют построение искусственных модельных языков, иначе говоря, по- строение таких языков, которые, по их мнению, могли бы служить моделями «языка науки». Вторая группа не ограничивает себя изучением язы- ка науки или какого-либо другого языка и не имеет ка- кого-нибудь предпочтительного философского метода. Сторонники такого подхода используют в философии самые разнообразные методы, поскольку перед ними стоят весьма различные проблемы, которые они хотят решить. Они приветствуют любой метод, если только они убеждены, что он может помочь более четко по- ставить интересующие их проблемы или выработать какое-либо их решение, сколь бы предварительный ха- рактер оно ни носило. Вначале я обращусь к рассмотрению взглядов тех философов, метод которых заключается в построении искусственных моделей языка науки. С исторической точки зрения они так же, как и сторонники анализа обыденного языка, отталкиваются от «нового метода идей», заменяя (псевдо-) психологический метод старо- го «нового метода» лингвистическим анализом. По всей вероятности, духовное удовлетворение, порождаемое надеждой на достижение знания, которое было бы «точ- ным», «ясным» и «формализованным», заставило их выбрать в качестве объекта лингвистического анализа не обыденный язык, а «язык науки». К несчастью, од- нако, «языка науки» как особого объекта, по всей ви- 41 димости, вообще не существует. Поэтому для них воз- никла необходимость построить такой язык. Построе- ние же полноценной работающей модели языка науки — модели, в которой мы могли бы оперировать с реаль- ной наукой типа физики, — на практике оказалось не- сколько затруднительным, и по этой причине эти фи- лософы были вынуждены заниматься построением слож- ных работающих моделей в миниатюре — громоздких систем, состоящих из мелких деталей. По-моему, эта группа философов из двух зол выби- рает большее. Концентрируясь на своем методе по- строения миниатюрных модельных языков, они прохо- дят мимо наиболее волнующих проблем теории позна- ния, в частности тех проблем, которые связаны с про- грессом знания. Изощренность инструментов не имеет прямого отношения к их эффективности, и практически ни одна сколько-нибудь интересная научная теория не может быть выражена в этих громоздких детализиро- ванных системах. Эти модельные языки не имеют ни- какого отношения ни к науке, ни к обыденному знанию здравого смысла. Действительно, модели «языка науки», конструируе- мые такими философами, не имеют ничего общего с языком современной науки. Это можно показать на примере трех наиболее известных модельных языков*. В первом из этих языков нет даже средств для выра- жения тождества. Следовательно, в нем нельзя выра- зить равенство и, таким образом, он не содержит даже самой элементарной арифметики. Второй модельный язык работает только до тех пор, пока мы не добавляем к нему средства для доказательства обычных теорем арифметики, к примеру евклидовой теоремы о несуще- ствовании самого большого простого числа или даже простейшего принципа, согласно которому для каждого числа имеется следующее за ним число. В третьем мо- дельном языке — наиболее разработанном и более все- го известном — опять-таки не удается выразить матема- тику. К тому же, что еще более интересно, в нем невы- разимы никакие измеряемые свойства. По этим и мно- * Первые два языка представляют собой языки гемпелевской теории подтверждения и теории моделей, построенной Дж. Кемени, а третьим языком является карнаповская языковая система. —· жүктеу/скачать 3,46 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|