Жан-Поль Сартр «Тошнота» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
15 за окном бродит хилая темнота.
Пластинка остановилась.
И темнота вошла – слащавая, нерешительная. Ее не видно, но она здесь, она отуманила
лампы; в воздухе что-то сгустилось – это она. Холодно. Один из игроков пододвинул друго-
му рассыпанные карты, тот их собирает. Одна карта осталась валяться на столе. Не видят
они ее, что ли? Девятка червей.
Наконец кто-то ее подобрал, протянул парню с песьей головой.
– А! Девятка червей!
Ну что ж, мне пора. Лиловый старик, мусоля кончик карандаша, склонился над лист-
ком бумаги. Мадлена смотрит на него ясным, пустым взглядом. Парень вертит в своих руках
червонную девятку. Боже мой!…
Я с трудом встаю; в зеркале над черепом ветеринара передо мной проплывает нечело-
вечье лицо.
Пойду в кино.
На улице мне лучше – в воздухе нет сладковатого привкуса, нет хмельного запаха вер-
мута. Но, господи, какая стужа!
Половина восьмого, есть я не хочу, а сеанс начнется только в девять, что же мне де-
лать? Надо идти побыстрее, чтобы согреться. Я в нерешительности: бульвар за моей спиной
ведет к центру города, к пышным огненным узорам главных улиц, к «Пале Парамаунт», к
«Империалю», к зданию громадного универмага «Яан». Меня все это отнюдь не прельщает:
сейчас время аперитива, а я по горло сыт одушевленными предметами, собаками, людьми,
всеми этими самопроизвольно шевелящимися мягкими массами.
Сворачиваю налево, сейчас я нырну в ту дальнюю дыру, где кончается вереница газо-
вых фонарей, – пойду по бульвару Нуара до проспекта Гальвани. Из дыры задувает ледяной
ветер – там одни только камни и земля. Камни – штука твердая, они неподвижны.
Сначала надо миновать нудный отрезок пути: на правом тротуаре серая, дымчатая
масса с прочерками огней – это старый вокзал. Его присутствие оплодотворило первые сто
метров бульвара Нуара, от бульвара Ла Редут до Райской улицы, дав жизнь десятку фонарей
и четырем стоящим бок о бок кафе: «Приюту путейцев» и трем другим, которые днем чах-
нут, но по вечерами вспыхивают огнями, отбрасывая на мостовую светлые прямоугольники.
Я еще трижды окунаюсь в струи желтого света, я вижу, как из магазина «Рабаш», торгующе-
го бакалеей и галантерейными товарами, выходит старуха, натягивает на голову платок, ку-
да-то бежит бегом, и – конец. Я стою у последнего фонаря на Райской улице, на краю тро-
туара. Здесь асфальтовая лента круто обрывается. По ту сторону улицы – тьма и грязь.
Перехожу Райскую улицу. Правой ногой я ступил в лужу, носок у меня промок.
Прогулка началась.
Эта часть бульвара Нуара НЕОБИТАЕМА. Климат здесь слишком суровый, а почва
слишком неблагодарная, чтобы жизнь могла пустить здесь корни и развиваться дальше. Три
лесопилки братьев Солей (это братья Солей были поставщиками панелей для сводов церкви
Святой Цецилии Морской, обошедшихся в сто тысяч франков) всеми своими окнами и две-
рями выходят на запад, на уютную улицу Жанны-Берты Керуа, которую заполняют своим
грохотом. Бульвару Виктора Нуара они показывают три своих зада, соединенных заборами.
Здания лесопилки тянутся вдоль левого тротуара на четыреста метров – ни единого окошка,
хотя бы слухового.
На сей раз я ступил в сточную канаву обеими ногами. Перехожу дорогу – на другой
стороне улицы одинокий газовый фонарь, словно маяк на краю света, освещает щербатый,
искалеченный забор.
На досках еще держатся обрывки афиш. Красивое лицо на фоне звездообразно изо-
рванного зеленого клочка искажено гримасой ненависти, под носом кто-то пририсовал за-
крученные кверху усы. На другом обрывке можно разобрать намалеванное белыми буквами
слово «чистюля», из которого сочатся красные капли – может быть, кровь. Не исключено,
что это лицо и это слово составляли части одной афиши. Теперь афиша изодрана в клочья,