Жан-Поль Сартр «Тошнота» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
13 чику с черными усами. У этого усача громадные ноздри, таких хватило бы накачать воздуха
для целой семьи, они занимают пол-лица, а дышит он ртом, при этом слегка отдуваясь. Еще
с ними сидит молодой парень с песьей головой. Четвертого игрока я разглядеть не могу.
Карты падают на сукно по кругу. Руки с кольцами на пальцах подбирают их, царапая
коврик ногтями. Руки ложатся на сукно белыми пятнами, на вид они одутловатые и пыль-
ные. На столик падают все новые карты, руки снуют взад и вперед. Странное занятие – оно
не похоже ни на игру, ни на ритуал, ни на нервный тик. Наверно, они это делают, просто
чтобы заполнить время. Но время слишком емкое, его не заполнишь. Что в него ни опу-
стишь, все размягчается и растягивается. Взять хотя бы движение этой красной руки, кото-
рая, спотыкаясь, подбирает карты: оно какое-то дряблое. Его бы вспороть и укрепить изнут-
ри.
Мадлена крутит ручку патефона. Только бы она не ошиблась и не поставила, как слу-
чилось однажды, арию из «Cavalleria Rusticana»
8
. Нет, все правильно, я узнаю мотив первых
тактов. Это старый РЭГТАИМ, с припевом для голоса. В 1917 году на улицах Ла-Рошели я
слышал, как его насвистывали американские солдаты. Мелодия, должно быть, еще довоен-
ная. Но запись сделана позже. И все же это самая старая пластинка в здешней коллекции –
пластинка фирмы Пате для сапфировой иглы.
Сейчас зазвучит припев – он-то и нравится мне больше всего, нравится, как он круто
выдается вперед, точно скала в море. Пока что играет джаз; мелодии нет, просто ноты, ми-
риады крохотных толчков. Они не знают отдыха, неумолимая закономерность вызывает их к
жизни и истребляет, не давая им времени оглянуться, пожить для себя. Они бегут, толкутся,
мимоходом наносят мне короткий удар и гибнут. Мне хотелось бы их удержать, но я знаю:
если мне удастся остановить одну из этих нот, у меня в руках окажется всего лишь вульгар-
ный, немощный звук. Я должен примириться с их смертью – более того, я должен ее ЖЕ-
ЛАТЬ: я почти не знаю других таких пронзительных и сильных ощущений.
Я начинаю согреваться, мне становится хорошо. Тут ничего особенного еще нет, про-
сто крохотное счастье в мире Тошноты: оно угнездилось внутри вязкой лужи, внутри
НАШЕГО времени – времени сиреневых подтяжек и продавленных сидений, его составляют
широкие, мягкие мгновения, которые расползаются наподобие масляного пятна. Не успев
родиться, оно уже постарело, и мне кажется, я знаю его уже двадцать лет.
Есть другое счастье – где-то вовне есть эта стальная лента, узкое пространство музыки,
оно пересекает наше время из конца в конец, отвергая его, прорывая его своими мелкими
сухими стежками; есть другое время.
– Мсье Рандю играет червями, ходи тузом.
Голос скользнул и сник. Стальную ленту не берет ничто – ни открывшаяся дверь, ни
струя холодного воздуха, обдавшего мои колени, ни приход ветеринара с маленькой дочкой:
музыка, насквозь пронзив эти расплывчатые формы, струится дальше. Девочка только успе-
ла сесть, и ее сразу захватила музыка: она выпрямилась, широко открыла глаза и слушает,
елозя по столу кулаком.
Еще несколько секунд – и запоет Негритянка. Это кажется неотвратимым – настолько
предопределена эта музыка: ничто не может ее прервать, ничто, явившееся из времени, в ко-
торое рухнул мир; она прекратится сама, подчиняясь закономерности. За это-то я больше
всего и люблю этот прекрасный голос; не за его полнозвучие, не за его печаль, а за то, что
его появление так долго подготавливали многие-многие ноты, которые умерли во имя того,
чтобы он родился. И все же я неспокоен: так мало нужно, чтобы пластинка остановилась, –
вдруг сломается пружина, закапризничает кузен Адольф. Как странно, как трогательно, что
эта твердыня так хрупка. Ничто не властно ее прервать, и все может ее разрушить.
Вот сгинул последний аккорд. В наступившей короткой тишине я всем своим суще-
ством чувствую: что-то произошло – ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ.
Тишина.
8
«Сельская честь» (итал.).