пенсии из фонда, который, по-вашему… Господи… его там тоже нужно
вставить, но я бы сказал, что для игроков это будет большое дело. Вот что
я хочу сказать о бейсболистах, у
них есть дополнительный пенсионный
фонд. Думаю, это случилось благодаря радио и телевидению, а то у вас не
нашлось бы денег, чтобы оплатить что-нибудь подобное».
В
обстановке полного сумбура, созданного Штенгелем, сенатор
Кифовер сказал:
— Мистер Штенгель, я, видимо, не совсем точно сформулировал свой
вопрос.
Штенгель, у которого было прозвище Старина Прохвессор, ответил:
— Да, сэр. Ну да это ничего. Я тоже не знаю, сумею ли я на него как
следует ответить.
Кифовер не успокаивался:
— Я вас спрашиваю, сэр, почему бейсболисты хотят принятия этого
закона?
Штенгель продолжал гнуть свою линию:
«Я бы сказал, что не знаю, но я бы сказал, что причина того, что они
хотят его принятия, — это чтобы бейсбол оставался наиболее
высокооплачиваемым игровым видом спорта, каким он является, а с точки
зрения бейсбола — я не буду говорить о
других видах спорта. Я здесь не
для того, чтобы спорить о всяких других видах спорта. Я занимаюсь
бейсболом. Этот бизнес чище любого другого, который появлялся за
последнюю сотню лет. Я не говорю о телевидении и о доходах, которые
получают стадионы. Это
нужно сбросить со счетов. Я об этом не так уж
много знаю. Но я готов сказать, что бейсболисты теперь находятся в
лучшем положении».
Сенатор Кифовер, чье раздражение возрастало с каждым словом
Штенгеля, продолжал искать в потоке его слов ответ на свой вопрос и
наконец обратился к Мантлю, сидевшему рядом со Штенгелем за столом
для свидетелей:
— Мистер Мантль, можете ли вы что-либо сказать по поводу
применимости антитрестовского законодательства к бейсболу?
Микки наклонился к микрофону на столе и сказал:
— Я в
общем и целом согласен с Кейси.