Трансформация  моделей  поведения  и  ценностных  ориентаций

структуры  в  сторону  открытых  возможностей  и  новых  потребностей  стимулирует  новые  модели 

поведения, эффективные в изменившейся среде. Это можно проследить на том же примере свадьбы: если 

традиционная  культура  ориентирована  на  заключение  брака  по  принципу  союза  кланов,  а  хронотоп 

свадьбы  выполняет  функции  пространства  утверждения  статусных  иерархий  (размеры  приданного 

должны  коррелировать  с  размером  калыма  и  соответствовать  статусу  жениха  и  невесты,  а 

соответственно,  и  их  родоплеменных  групп),  независимо  от  взаимных  симпатий  молодоженов  (этой 

проблемы  даже  не  возникает  т.к.  традиционная  культура  с  детства  готовит  девушку  к  замужеству, 

создавая горизонт ожиданий и направляя восприятие: «сен бұл үйде қонақсың»), то в культуре модерна 

открывается  возможность  самостоятельного  принятия  решения.  Связано  это,  во  многом,  со  сменой 

экономической модели: при натуральном хозяйстве, когда распределителем ресурсов является коллектив 

(аул, родовая община, «мир»)[11], индивид не может существовать вне его. Капиталистическая модель, 

предполагающая владение частной собственностью, делает возможным индивидуальное существование и 

личную борьбу за выбор, физическое выживание или экономическое неравенство. 

Чаще  всего  структурные  изменения  начинаются  параллельно  с  процессом  урбанизации.  В 

казахстанской  историографии  это  проблемное  поле  (как  его  экономические,  так  и  социокультурные 

стороны) подробно исследовано д.и.н., профессором Ж.Б. Абылхожиным. Приведенная ниже обширная 

цитата из его работы позволит понять генезис некоторых социокультурных реалий, имеющих отношение 

к нашей теме: 

 «..Мы  уже  отмечали,  что  в  Казахстане  (как  и  на  всем  постсоветском  пространстве)  "квантовый 

скачок"  урбанизации  был  непосредственно  связан  с  обвальным  кризисом  аграрной  периферии  и 

массовым стихийным «бегством» в города.. И если городские казахи (в последующих поколениях) стали 

являть  собой  субъектов  причудливого  симбиоза  или  конгломерата  разноплановых  культурных 

ориентаций,  во  многом  дезориентированных  в  своей  социокультурной  идентификации,  то  сельские 

мигранты выступали носителями контртенденции. 

Мигранты из села в город — уже жители города, но еще не горожане, ибо во многом отличаются от 

тех,  кто  родился  и  вырос  в  городе.  Пройдя  первоначальную  социализацию  в  сельской  местности,  они 

привносят  в  город  присущие  им  системы  ценностей,  психологию,  стереотипы  и  установки,  особые 

потребности,  отличающие  их  от  горожан.  Все  это  затрудняет  адаптацию  к  урбанизированной 

субкультуре,  вызывает  в  их  "разорванном"  сознании  комплекс  негативных  психо-эмоциональных 

реакций. Поэтому не случайно урбанизация сопровождалась массовой маргинализацией. Под последней 

понимается  объективно  предопределенная  неадаптированность  индивида  в  пределах  иной,  "неродной" 

социальной  и  культурной  среды,  когда  размываются  стереотипы  исходной  для  него  субкультуры,  но 

ценностные императивы, характерные для другого социального и субкультурного пространства, не могут 

освоиться. 

Проблемы пороговой сельско-городской маргинальности изучены весьма основательно. Мы же хотим 

обратить внимание на процессы, которые стали отчетливо проявляться примерно с конца 1980-х годов. 

Именно  в  тот  и  последующие  периоды  потоки  сельских  жителей,  устремившиеся  в  города  в  поисках 

лучшей доли, стали столь обширными, что начали «затапливать» их, урбанизация все чаще походила по 

своим последствиям на процессы рурализацици или кантрификации. Уже не столько сельские мигранты в 

целях  адаптации  осваивали  урбанизированную  субкультуру,  а  города,  будучи  нерыночными  и 

неспособными растворить всю миграцию, становились объектами интродукции традиционной сельской 

культуры  и,  вопреки  своей  "родовой"  функции,  начинали  жить  по  правилам,  стереотипам  и  логике 

аграрной субкультуры, подчиняясь нормам ее социальной регуляции. 

Выражением  этой  тенденции  становились  и  учащавшиеся  случаи  "обратной"  маргинализации 

городских  жителей.  В  определенных  обстоятельствах  уже  они  были  вынуждены  адаптироваться  и 

осваивать  (или,  по  крайней  мере,  принимать  к  сведению)  ментальность,  характерную  для  стереотипов 

ВЕСТНИК КазНПУ имени Абая, серия «Исторические и социально-политические науки», №3(58), 2018 г. 

368 

аграрного  общества.  Ведь  последние  не  только  не  размывались  в  городе,  но,  наоборот,  имея  широкую 

маргинально-пауперизованную  базу,  обретали  тенденцию  к  своему  расширенному  воспроизводству. 

Например,  в  последнее  время  многие  «наследственные»  горожане  стали  вдруг  вспоминать  свою 

«жузовую  принадлежность»  и  родовую  генеалогию…  Но  как  бы  то  ни  было,  этот  деформированный 

процесс  не  только  сдерживает  урбанизацию  этноса,  понимаемую  как  его  модернизированную 

социокультурную трансформацию, но и тормозит его консолидацию..»[12]. 

 В  социологии  существует  концепт,  введенный  Э.Дюргеймом  –  аномия,  обозначающий  конфликт 

идентичностей  как  на  микро,  так  и  на  макросоциальном  уровне.  Исследуя  вспышки  самоубийств  во 

Франции,  исследователь  выявил  их  корреляцию  с  соответствующими  экономическими  циклами  и 

массовый  характер  с  установлением  капиталистических  –  индустриальных  отношений  в  обществе[13]. 

Какая здесь связь? Как говорилось выше, традиционное общество (в идеале - кастовое) не предполагает 

широких возможностей социальной мобильности, равно как и возможности кардинально изменить свою 

судьбу,  которая,  чаще  всего,  предопределена  генеалогией.  Однако  традиционная  культура  не 

провоцирует  и  обманутых  ожиданий.  Свобода  выбора  невозможна  без  ответственности,  которую  по 

инерции  всегда  легче  превратить  в  диффузию  ответственности  –  групповое  перераспределение, 

позволяющее снять напряжение индивидуального выбора или вины за неудачи в социальной реальности. 

Общество модерна (или индустриальное общество капитализма) открыто для того, чтобы каждый «мог 

стать  кем  захочет»,  но  зачастую  ожидания  остаются  лишь  ожиданиями  по  самым  разным  причинам. 

Модернизация  и  урбанизация  создают  маргинальный  тип  личности,  чья  гибридность  и  конфликт 

идентичностей происходят из ситуации «нахождения одновременно еще не здесь, но уже не там», когда 

традиционные  иерархии  и  нормативные  каноны  уже  не  функциональны,  а  новые  еще  не  освоены.  Это 

создает неврозы модерна и потребность терапевтических ностальгий по утраченной гармонии простой и 

понятной традиционной культуры.  

 

II 

 

«Музей — это изобретение капитализма. Он делает наглядным распространение того всеобщего 

разочарования, которое предсказывает «Манифест коммунистической партии», и запускает работу 

скорби по утраченной сакральности. В некотором смысле музей является кладбищем духовных 

ценностей, на которые мы исправно приходим помолиться..» 

Мишель Тевоз «Искусство как недоразумение»[14]  

 

Еще одним фактором производства ностальгий-утопий является историческая политика или политика 

памяти  на  территории  Казахстана.  В  зарубежной  историографии  существует  целое  направление, 

исследовательской  проблематикой  которого  служит  определение  –  является  ли  дискурсивное  поле 

современной  исторической  науки  Казахстана  постколониальным  или  нет[15]?  На  наш  взгляд,  можно 

зафиксировать  несколько  признаков  постколониального  дискурса  в  национальном  нарративе 

казахстанской историографии. 

 Фигуры постколониального дискурса в Казахстане:  

жүктеу/скачать 9,77 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: