не столько сам непосредственно текущий процесс, сколько его затухающий след. А чтобы
следы памяти сохраняли возможно большую полноту, надо процесс дробить (актами
интроспекции) на мелкие порции. Таким образом, интроспекция превращалась в «дробную»
ретроспекцию.
Остановимся на следующем утверждении – якобы возможности с помощью
интроспекции выявлять причинно-следственные связи в сфере сознания.
Пожалуй, примерами отдельных, так называемых произвольных, действий
справедливость этого тезиса и ограничивается. Зато с
каким количеством необъяснимых
фактов собственного сознания мы встречаемся повседневно! Неожиданно всплывшее
воспоминание или изменившееся настроение часто заставляет нас проводить настоящую
исследовательскую работу по отысканию их причин. Или возьмем процесс мышления: разве
мы всегда знаем, какими путями пришла нам в голову та или иная мысль? История научных
открытий и технических изобретений изобилует описаниями
внезапных озарений!
И вообще, если бы человек мог непосредственно усматривать причины психических
процессов, то психология была бы совсем не нужна! Итак, тезис о непосредственной
открытости причин на поверку оказывается неверен.
Наконец, рассмотрим мнение о том, что интроспекция поставляет сведения о фактах
сознания в неискаженном виде. Что это не так, видно уже из сделанного выше замечания о
вмешательстве интроспекции в
исследуемый процесс. Даже когда человек дает отчет по
памяти о только что пережитом опыте, он и тогда неизбежно его искажает, ибо направляет
внимание только на определенные его стороны или моменты.
Именно это искажающее влияние внимания, особенно внимания наблюдателя, который
знает, что́ он ищет
, настойчиво отмечалось критиками обсуждаемого метода.
Интроспекционист, писали они не без иронии, находит в фактах сознания только те
элементы, которые соответствуют его теории. Если это теория чувственных элементов, он
находит ощущения, если безо́бразных элементов, – то движения «чистой» мысли и т. п.
Итак, практика использования и углубленное обсуждение
метода интроспекции
обнаружили ряд фундаментальных его недостатков. Они были настолько существенны, что
поставили под сомнение метод в целом, а с ним и
предмет психологии – тот предмет, с
которым метод интроспекции был неразрывно связан и естественным следствием
постулирования которого он являлся.
Во втором десятилетии нашего века, т. е. спустя немногим более 30 лет после
основания научной психологии, в
ней произошла революция:
смена предмета психологии.
Им стало не сознание, а
поведение человека и животных.
Достарыңызбен бөлісу: