Лето в пионерском галстуке Глава Возвращение в «Ласточку»

Я тоже получаю гражданство. Честного бизнеса, конечно, нет и здесь, но думаю, что вскоре батя созреет до того, чтобы послать свои принципы подальше.

Мне так странно ходить по улицам, по которым когда-то ходил ты! Почти так же странно, как писать тебе эти письма, зная, что ты никогда их не прочтёшь.

Мне очень нравится твой город, Юра. Он чем-то похож на Москву, но в нём не так много людей, он тише и спокойнее. Гуляю, когда выдаётся свободная минутка, гадаю, гулял ли ты моими маршрутами. Два месяца искал Харьковскую консерваторию, но не нашёл. Кто же знал, что ты называешь свою альма-матер „консерваторией“, а на самом деле это Институт искусств Котляревского. Проходил мимо какого-то из корпусов, слышал фортепиано. Было такое приятное чувство, будто это ты играешь, но одновременно я понимал, что такого просто не могло быть. Это грустно — я будто стал к тебе немного ближе, но при этом остался всё так же невероятно далеко.

Знаешь, я познакомился с девушкой… Её зовут Света. Она очень добрая и действительно светлая! Она проводила мне экскурсию по городу и рассказала, что ваш главный Ленин на площади Свободы указывает пальцем на общественный туалет. Не знаю, почему мне стало так от этого весело, но я долго смеялся. И вспоминал, как ты в театре разговаривал с бюстом Владимира Ильича.

Мне нравится Света: она очень позитивная и радостная. Я ни на что не надеюсь, понимаю, что испытываю к ней лишь дружескую симпатию, но мне приятно находиться с ней рядом. Может, я в неё влюблюсь?»

«Юра, я так напортачил! Как я её подвёл! Она мучается, звонит иногда, а я как могу успокаиваю. Кто бы меня успокоил. Какой я дурак! Года с девяностого всё вокруг кричало, что такие, как я… ну нет, не нормальные, но, во всяком случае, не такие монстры, как мне раньше казалось. Нет, я до сих пор разделяю не всё и не со всем мирюсь — такие, как Моисеев и травести, мне отвратительны, но хотя бы задуматься стоило! Но нет, я решил испортить жизнь себе, а потом и Свете.

Жалко её. Она такая весёлая и смешная… на тебя похожа. Светлая, совсем как её имя. А я причинил ей боль! Такие люди, как она, просто обязаны быть счастливыми!

Я её любил. Вернее, мне это казалось. Так сильно старался поверить в то, что смогу полюбить, так сильно этого хотел, что и её убедил, и себя!

Знаешь, мы начали встречаться через месяц после знакомства. Я виноват, я запутался в себе. Перепутал симпатию к ней как к человеку с настоящей симпатией — как к девушке. Мы так много говорили и гуляли. Наверное, глупость скажу, но она передавала мне свой свет и свою теплоту. Я не смог устоять! Я снова понадеялся, что моя болезнь излечима, я видел в Свете свой шанс измениться!

Мы стали жить вместе, а два месяца назад у неё случилась задержка. Она сразу сказала мне об этом. Меня будто оглушило! Сидел, ничего не понимая, и чёрт меня дёрнул ответить ей сразу. Сразу! Я ни дня не подумал! Как порядочный человек сказал, что если она забеременела, то женюсь, это даже не обсуждается. Сообщили родителям и пошли в клинику сдавать анализы. Клиника хорошая, платная. Сидели со Светой в коридоре, я смотрел вокруг: на фото младенцев, на беременных. А Света вся светилась! Улыбалась, листала журнал, протянула его мне, показала фото молодой семьи: счастливая мама, у неё на руках милый младенец, и их обоих обнимает отец. Света мне: „Смотри, какая лапочка!“ — а я… на мужика смотрел! И сказал, мол, да, красивый. И меня будто громом поразило — что я творил?! Что я здесь делал, как меня вообще угораздило влипнуть в такое?! В каких мечтах я жил, на что надеялся? Совсем ничего не видел? Свету позвали в кабинет, а я в туалет побежал. Думал, приведу себя в чувство, отпустит, раньше ведь помогало. Ничего подобного! Только хуже стало. Что я за отец такой? Я же неуравновешенный, суицидник какой-то! При малейшей ерунде в ванной прячусь и руки под кипяток. А каким мужем я буду?

Несколько дней, пока ждали результаты, места себе не находил. Я будто попал в какой-то ад. Настолько хреново мне даже в армии не было!

Мне и так, чтобы со Светой переспать, надо было себя заставлять, а потом настраиваться по полчаса. Света, конечно, любитель прелюдий, но я-то делал это не ради неё. Если всё настолько плохо сейчас, то что будет дальше? Два варианта: либо буду ей изменять, либо руки на себя наложу. А ведь Света меня любила и любит, надеялась на меня. А тут ещё ребёнок! Он не успел родиться, а я его уже ненавидел.

Потом пришли результаты анализов — оказалось, ложная тревога. Я был настолько этому рад, что не спал сутки! Света подумала, что у меня бессонница, наоборот, от расстройства. А родители мои сказали — женитесь. Они-то, конечно, Свету любили. Видимо, за то, что сына-педераста якобы исправила. Светины родители поддержали моих, сказали: „Благословляем, а дети — дело наживное“. Но я, только пришёл в себя, сразу ей сказал, что хочу расстаться. Она, бедная, до сих пор думает, что это из-за той не-беременности. Плачет всё время, звонит по ночам. До двух ночи не сплю, вишу с ней на телефоне. Жалко. Правды я ей так и не сказал — и не скажу никогда. Вообще никому не скажу. Но что делать с этим, не знаю. Понял уже, что неизлечимо. Смотрю на таких же и вроде бы ненависти к ним не испытываю. Но они — это одно, другое дело — когда сам такой. Не могу себе этого простить.

Мне кажется, будто я живу чужой жизнью. Но какая она, „моя“ жизнь, не знаю. И не могу решиться узнать. Она меня пугает».

Я, конечно, не надеялся, что ты придёшь сюда в этот день. Ладно, вру, надеялся, но понимал, что шанс твоего появления здесь так мал, что сродни чуду. У тебя там своя жизнь. И я отчётливо понимаю, что того Юрки, которому я изредка пишу, уже давно не существует. Ты повзрослел, ты стал другим, а мой невидимый собеседник — всего лишь образ в голове, память о тебе, которую я так бережно храню все эти годы. Не знаю даже, плохо это или хорошо — то, что я никак не могу отпустить тебя. Порой сам себе напоминаю безумца — ну а разве не так? Я ведь разговариваю с выдуманным тобой! Но всё это оттого, что мне одиноко. Только внешне у меня всё хорошо, а внутри чувствую себя стариком, хотя мне ещё и тридцати нет… Найду ли я когда-нибудь своё место? Где бы я ни был, везде чувствую себя оторванным от мира, я везде другой… Но я ведь и правда другой — и далеко не в самом хорошем свете. Я принял себя, я больше не борюсь со своей порочностью. Мне бы встретить кого-то… своего человека, с которым я мог бы быть честен. Но, думая об этом, я всё больше понимаю, что такого человека мне не найти.

Я вкладываю эти письма в нашу капсулу времени со слабой, но всё ещё живой надеждой на то, что ты когда-нибудь их прочитаешь. В конце концов, эта капсула — своего рода почтовый ящик. Единственная возможность тебе их получить. Или могила моего прошлого? Не знаю. Я постараюсь больше не писать писем своему немому собеседнику. Хватит».

Мне бы очень хотелось сказать, что я ни о чём не жалею. Но, увы, это не так. Жалею и сильно. Не о тебе, а о том, что сделал с собой в восемьдесят девятом. Если бы я знал, какие будут последствия, я не то чтобы не стал лечиться, я бы задушил этого „врача“ голыми руками. Что за психиатр такой? Где его компетенция? Где были его глаза, в конце концов? Как врач не смог разглядеть за моей привычкой наказывать себя — а ведь я говорил ему об этом! — признаки суицидальных наклонностей? Именно с этим нужно было бороться, а не с тем, что я тосковал по своему другу Юрке Коневу. Он говорил, что, когда мы заглушим влечение, пройдёт и привычка обваривать руки. Если бы! Но не только это, а ещё другие последствия его „лечения“ аукались мне почти десять лет.

И всё-таки я почти полностью избавился от привычки себя наказывать. Нет, иногда, когда панические атаки очень сильные, эта мысль начинает зудеть, но я научился её прогонять. Конечно, избавился от неё я не без посторонней помощи, но точно без вмешательства врача! Какое правильное слово „вмешательство“ — в моей голове всё и так было перевёрнуто, а он и это вконец раскурочил.

Единственные внятные отношения начались у меня поздно — в тридцать один год. Сейчас я понимаю, что никогда его не любил как человека, как личность. Я любил в нём только одно — его пол. То есть сам факт, что он мужик. Что он мой мужик! Дорвался наконец! В какой бешеный восторг я приходил от того, что у него мужские плечи, руки и… остальное. Его личность, характер, даже внешность на самом деле мне были безразличны. И окончательно я убедился в том, что не любил его, когда мы расстались — я тосковал не по нему, а по близости. Но я ничуть не жалею о том, что он был в моей жизни. Он помог мне переступить через свой страх, я простил себя, принял, и, чёрт побери, как же мне стало легко! Мы были вместе почти два года. Хотя как сказать „вместе“ — мы встречались, виделись, общались, спали, но речи о том, чтобы, например, съехаться, никогда не заходило — он был женат. Мне надоели его метания, и я закончил эти отношения.

Но в моей жизни изменилось не только это. Юра, я здесь! Поверить не могу — здесь, и всё это моё! Вот теперь-то я точно могу сказать, что у меня есть всё. Хотя… терять всё равно нечего…»