О чем мы молчим с моей матерью. 16 очень личных историй, которые знакомы многим

садилась на автобус в обратную сторону — неизменно в компании своего
отчима, гнуснейшего на свете человека, которого моя бабушка называла
словечком farbissener, что на идиш означает «ничтожество». Каждое утро
меня встречал нехороший дух у него изо рта и глаза-букашки, увеличенные
толстыми очками-«авиаторами», причем в тот ранний час, когда вообще
трудно сфокусировать взгляд, а уж тем более кому-то улыбаться; но отчим
все равно вечно жаловался матери на мою неприветливость. Впрочем, было
совершенно
очевидно,
что
Бернарда
тоже
не
слишком
радует
необходимость ездить в одном автобусе со мной. Всякий раз он
напряженно молчал. А я не просто не хотела заговаривать с ним — я этого
боялась. У него был очень крутой нрав. Я опасалась, что, стоит мне хоть
что-нибудь сказать, он взорвется гневом. А потому, оказываясь с ним в
автобусе, я большей частью притворялась, будто сплю.
Именно так мы обычно и отзывались о Бернарде: «У него крутой
нрав». Так мы характеризовали его действия, когда он запустил сыну в
голову стеклянной миской со спагетти, вызвав у того сотрясение мозга. Или
когда швырнул в мою мать бокалом для вина, который, отскочив от ее
щеки,
вдребезги
разбился
об
пол.
Или
когда
стащил
мою
тринадцатилетнюю сестру за волосы по лестнице, когда схватил ее руками
за горло и начал бешено трясти, оставляя на ее шее синяки. Так мы
говорили и когда искали убежища в доме у маминой подруги. И когда мама
возвращалась, прося у Бернарда прощения, что ушла. И когда кто-то —
возможно, та самая мамина подруга — анонимно позвонил в органы
детской опеки и наш дом стал регулярно навещать сотрудник социальных
служб.
У него крутой нрав.
Так это называлось, когда он швырнул в меня керамической свиньей-
копилкой, — я, старшеклассница, сидела на кровати, делая домашнее
задание, а он ворвался ко мне в комнату, потрясая линованным листочком
из блокнота, на котором карандашом были написаны какие-то цифры. Он
весь кипел от злости, что я не хочу позвонить отцу и попросить увеличить
сумму алиментов на меня. Я успела вовремя пригнуться. Копилка
врезалась в стену и разлетелась на куски.
* * *
Все лето мое мелкое воровство сходило мне с рук. Чем дальше, тем
бесстрашнее я становилась, и меня все меньше и меньше тревожила

неблаговидность моих поступков. Я чувствовала себя очень спокойно и
уверенно, для меня это стало совершенно привычным делом.
Но в конце августа меня ожидал крайне неприятный сюрприз.
Оказывается, мой сводный братец вел точный счет всей мелочи, что
хранилась у него в аквариуме. Однажды субботним вечером, за неделю до
того, как мы должны были разъехаться по своим колледжам на второй курс,
он спустился к ужину в дикой ярости, чуть ли не с пеной у рта. И ткнул
пальцем… в мою сестру.
— Это она взяла! — вскричал он. — Я точно знаю, что это она!
— Это не я! — завопила в ответ сестра.
— А кто тогда, по-твоему, это сделал, а?!
Я сидела рядом обомлевшая, не говоря ни слова. Сестра со сводным
братом весь вечер продолжали перепалку. Сестра плакала, умоляя маму ей
поверить.
До того как признаться в содеянном, я подкинула им мысль: а может,
кто-то другой прибрал эти деньги? Кто-то, зашедший к нам в гости
ненадолго? Но в ответ Джаред уверенно заявил, что это сделала или моя
сестра, или кто-то другой из живущих в этом доме, поскольку на
протяжении последних двух месяцев он замечал у себя постоянную утечку
денег.
Едва ли в моей жизни была ужаснее пора, чем те двенадцать часов,
когда из-за меня несправедливо обвиняли сестру. Я обязана была прояснить
ситуацию, но совершенно не представляла, как это сделать. У меня бы язык
не повернулся признаться в своих преступлениях. Всякий раз, когда сестре
доводилось сильно провиниться, она, немного побрыкавшись и поорав, все
же признавалась в своем проступке и получала наказание. Но мне сама
мысль об этом казалась дикой и пугающей. Я слишком привыкла к роли
невинного ангела в этом доме и теперь с ужасом думала о том, что мой
безупречный образ будет запятнан. Кем же я останусь без своего
светящегося нимба?
Всю ночь я просидела, раз за разом переписывая признательные
записки на своей цветной, именной почтовой бумаге, полученной в подарок
на бат-мицву. В пять утра я рассовала послания по конвертам и разложила у
каждого места за кухонным уголком, где мы обычно завтракали. А в
конверт сводного брата еще и присовокупила чек.
Потом я укрылась у себя в комнате и, вся сжавшись, стала
прислушиваться к разговорам внизу, когда все конверты были явно
вскрыты.
Услышала, как сестра прошипела:

— Вот видите?!
И как Джаред отозвался:
— Ну да, наверняка ты там тоже что-то свистнула.
И как она рассмеялась ему в лицо.
Спустя какое-то время ко мне в комнату поднялась мама.
— Это ты?! — Она даже не нашлась, что сказать еще.

жүктеу/скачать 1,3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: