рассказала мне очень много всего. Она была предельно честна со мной. И я
была уверена, что она ничего не утаила. Я и представить себе не могла, что
меня ждет, и поэтому боялась».
Бабушка посмотрела на свою дочь, прочитала ее выражение лица —
смесь ужаса и, возможно, усталости. И вдруг, как будто передумав, заявила:
«Хотя, знаешь, есть, наверное, вещи, о
которых тебе знать не следует».
Мама почувствовала облегчение. Она с благодарностью подумала, что они
с ее мамой настолько близки, что умудрились сказать друг другу так много,
не произнеся ни слова.
Мама время от времени вспоминает тот случай. Отказала ли она своей
матери в чем-то? Попросила ли она свою мать проявить доброту в
последний раз, и было ли это
настоящим подарком — то, что та ничего не
рассказала?
— Признаюсь, иногда я думаю, что же это могло быть, но я ни о чем
не сожалею, — говорит мама. Она была единственным ребенком. Она
родилась, когда ее матери было всего семнадцать. Их связывали отношения
матери и ребенка, но взрослели они вместе.
Они любили друг друга так глубоко, как только могут двое людей.
Я думаю о матери моего отца — той, что написала мужу записку и
увезла детей домой, в горы. Их отец умер. Зачем говорить им, что брак
родителей распался? Или что он спускал все деньги, которые был обязан
выплачивать им в
качестве алиментов, на выпивку и оставил детей ни с
чем? Он тоже, конечно, был хорош. Почему бы не оставить детям те
немногие хорошие воспоминания, которые они смогут хранить в сердце:
как он притворялся, что падает, вызывая их заливистый смех, как он
танцевал, как нежно им улыбался? Зачем обливать это грязью? Ведь в том,
чтобы позволить детям иметь отца — именно такого, какого они хотят и в
котором нуждаются, — есть своя сила и красота.
Как и мои предки, я верю, что истории обладают спасительной силой.
Наши истории — наша самая ценная валюта. То, чем один человек хочет
поделиться с другим, является проверкой на близость и доверие, подарком,
который тебе делают. Некоторые усмотрят в признаниях моей матери груз,
который она умудрилась перекинуть со своих плеч на мои. Но это не так. Я
смотрю на это как на проявление человеколюбия. Она пренебрегла
вежливостью, обнажила повседневность и показала, что она такая, какая
есть, что она уязвима. Она честно рассказала мне о тех, кто был до нас.
Какими бы темными ни были эти истории, они исполнены надежды.
Рассказчик — это человек, который выжил. Фраза «Я жил на земле, чтобы
рассказывать истории» имеет особый смысл. Мама давала право голоса
своему прошлому, а также тем, кто не мог рассказать свои истории сам.
Рассказывание историй — это
способ борьбы с забвением, потерями и даже
смертью. Любая история, рассказанная о мертвом, — это воскрешение.
Любая история, рассказанная о прошлом, — это двойное доказательство
того, что мы еще живы.
Послушайте, когда я была ребенком, я знала, что все, что происходит в
моей жизни, не отражает всей правды. Любой ребенок это
чувствует. Меня
от чего-то ограждали. И моя мама дала мне возможность заглянуть за это
ограждение. Приятно, когда кто-то признаёт, что безоблачное детство,
которое пестуется в нашей культуре, нереально. Мама показала мне, что
жизнь — штука сложная и состоит из множества нюансов; порой она
бывает темной, да, но от того не менее прекрасна.
Мама до сих пор рассказывает мне истории, новые, но они удивляют
меня не меньше. Взять хотя бы ее долгий брак с отцом. Она рассказывает
истории их отношений, их любви, порой довольно пикантные. Моим
родителям уже за восемьдесят, но они оба вполне здоровы. Теперь,
оглядываясь на свое детство, я благодарна маме за всё то, что она мне
рассказывала тогда, и благодарна не только как писатель, но и как дочь, —
ведь благодаря этим разговорам мы обрели невероятную близость.
Да, признаюсь, я тоже рассказываю своим старшим детям наши
семейные байки. Моей старшей дочери, Фиби Скотт, сейчас двадцать три,
она скульптор и создает скульптуры женщин в
натуральную величину,
особенно женщин пожилых. Их истории запечатлены в их костях и
отражены на их коже. Кажется, семейные истории питают и ее творчество,
пусть и по-своему.
Однако есть кое-что, что по-прежнему не дает мне покоя. Если
бабушка так и не смогла раскрыть нам каких-то вещей до самой смерти,
может, и мама поступит так же. Время от времени меня пронзает мысль —
а что, если она не все мне рассказала? Что, если я пока не знаю самого
страшного? Что, если есть еще что-то? Если такой момент наступит и она
прошепчет мне, что ей нужно мне что-то рассказать, прежде чем она умрет,
я не смогу ей отказать. У меня не хватит силы воли. Я буду обязана узнать
все.
Я наклонюсь к ней поближе — хотя, возможно, это и
не понадобится
— и скажу: «Что такое? Расскажи мне».