Олдос Хаксли «О дивный новый мир (Прекрасный новый мир)» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
его собственное изделие, кривобокая пародия на сосуд Митсимы. Сравнив их, Джон поневоле рас-
смеялся.
— Но следующий будет лучше, — сказал он, намешивая еще глины.
Лепить, придавать форму, ощущать, как растет уменье и сноровка в пальцах, было необычайно
приятно.
— А, бе, це, витамин Д, — напевал он, работая. — Жир в тресковой печени, а треска в воде.
Пел и Митсима — песню о том, как добывают медведя. Весь день они работали, и весь тот день
переполняло Джона чувство глубокого счастья.
— А зимой, — сказал старый Митсима, — научу тебя делать охотничий лук.
Долго стоял он у дома; наконец, обряд внутри кончился. Дверь распахнулась, стали выходить.
Первым шел Котлу, вытянув правую руку и сжав в кулак, точно неся в ней драгоценный камень. За
ним вышла Кьякиме, тоже вытянув сжатую руку. Они шли молча, и молча следовали за ними братья,
сестры, родичи и толпа стариков.
Вышли из пуэбло, прошли месу. Встали над обрывом — лицом к утреннему солнцу. Котлу рас-
крыл ладонь. На ладони лежала горстка кукурузной муки, он дохнул на нее, прошептал несколько
слов и бросил эту щепоть белой пыли навстречу встающему солнцу. То же сделала и Кьякиме. Вы-
ступил вперед отец ее и, держа над собой оперенную молитвенную палочку, произнес длинную мо-
литву, затем бросил и палочку навстречу солнцу.
— Кончено, — возгласил старый Митсима. — Они вступили в брак.
— Одного я не понимаю, — сказала Линда, возвращаясь в пуэбло вместе с Джоном, — зачем
столько шума и возни по пустякам. В цивилизованных краях, когда парень хочет девушку, он про-
сто… Но куда же ты, Джон?
Но Джон бежал не останавливаясь, не желая слушать, прочь, прочь, куда-нибудь, где нет нико-
го.
Кончено. В ушах раздавался голос старого Митсимы Кончено, кончено… Издали, молча, но
страстно, отчаянно и безнадежно он любил Кьякиме. А теперь кончено. Ему было шестнадцать лет.
В полнолуние в Антилопьей киве тайны будут звучать, тайны будут вершиться и передаваться.
Они сойдут в киву мальчиками, а поднимутся оттуда мужчинами. Всем им было боязно, и в то же
время нетерпение брало. И вот наступил этот день. Солнце село, показалась луна. Он шел вместе с
остальными. У входа в киву стояли темной группой мужчины; уходила вниз лестница, в освещенную
красную глубь. Идущие первыми стали уже спускаться. Внезапно один из мужчин шагнул вперед,
взял его за руку и выдернул из рядов. Он вырвал руку, вернулся, пятясь, на свое место. Но мужчина
ударил его, схватил за волосы.
— Не для тебя это, белобрысый!
— Не для сына блудливой сучки, — сказал другой.
Подростки засмеялись.
— Уходи отсюда. — И видя, что он медлит, стоит не подалеку, опять крикнули мужчины: —
Уходи!
Один из них нагнулся, поднял камень, швырнул.
— Уходи отсюда, уходи!
Камни посыпались градом. Окровавленный, побежал он в темноту. А из красных недр кивы до-
носилось пение. Уже все подростки туда спустились. Он остался совсем один.
Совсем один, за чертой пуэбло, на голой скальной равнине месы. В лунном свете скала — точ-
но кости, побелевшие от времени. Внизу, в долине, воют на луну койоты. Ушибы от камней болят,
кровь еще течет; но не от боли он рыдает, а оттого, что одинок, что выгнан вон, с этот безлюдный,
кладбищенский мир камня и лунного света. Он опустился на край обрыва, спиной к луне. Глянул
вниз, в черную тень месы, в черную сень смерти. Один только шаг, один прыжок… Он повернул к
свету правую руку. Из рассеченной кожи на запястье сочилась еще кровь. Каждые несколько секунд
падала капля, темная, почти черная в мертвенном свете. Кап, кап, кап. Завтра, и снова завтра, снова
завтра…
Ему открылись Время, Смерть, Бог.
— Всегда, всегда один и одинок.