Образ древности в советской историографии: конструирование и трансформация
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
| частнособственнической
эксплуатации», 332
которым
соответствуют определённые технико-технологические этапы развития производства. Поскольку никто не доказал принципиального отличия техники при рабовладении от техники при феодализме, Илюшечкин полагает, что таких этапов было лишь два (появление машинного производства было принципиальной гранью), как было всего два основных типа частнособственнической эксплуатации: прибавочная стоимость и докапиталистическая рента (с разновидностями: рабство, крепостничество, докапиталистическая аренда). Следовательно, и классовых формации было лишь две: капиталистическая и одна добуржуазная классовая формация. 333
раскрываются глубинные проблемы советского марксизма: толкование классиков на основе цитат становится прямо невозможным, от буквы нужно переходить к духу их произведений – и дух (в данном случае, «Капитала») может даже противоречить букве (признание устаревшими не только исторических данных, которыми располагал Маркс, но и его трактовок, построенных на этих данных). Утверждение, что в марксизме абсолютной
331
Илюшечкин В.П. Общее и особенное в развитии добуржуазных классовых обществ (к постановке проблемы применительно к древнему и средневековому Китаю). // Социальная и социально-экономическая история Китая. Сборник статей. М., 1979. С. 14.
332 Он же. К вопросу о формационной характеристике древнего и средневекового общества в Китае // Там же. С. 34.
333
Там же. С. 34.
396
ценностью обладает только методология, а догмы и выводы могут устаревать, – это уже отход от советского марксизма. Однако в идеях Илюшечкина содержится и опасность отвержения марксизма как такового: деление истории цивилизаций (т.е. того, что наступает после первобытности) лишь на докапиталистический и капиталистический этап не только является слишком простым решением сложной проблемы, 334 но и ведёт к неизбежному признанию, что метод Маркса работает исключительно в отношении второго этапа, анализ же первого строится по аналогии. Тем самым, вместо всеобъемлющей перед нами предстаёт частная теория, по ряду обстоятельств взявшая на себя более амбициозную задачу, чем та, с которой могла справиться. В отношении древности мы можем добавить, что Илюшечкин, приводя данные о ничтожном количестве рабов и их роли в производстве древнего и средневекового Китая, отмечая, что число рабов как раз было невелико в древности и резко вырастало в отдельные периоды средневековья (в основном при внешних завоеваниях), метко говорит о значении этих данных: «Несостоятельность же тезиса о преобладании рабского труда в древнем обществе, например, Китая как минимум ставит под сомнение всю концепцию рабовладельческой формации». 335 Как
несложно увидеть, «консерваторы» вовсе не одержали окончательной победы.
Последняя книга В.Н. Никифорова очень хорошо показывает, насколько он вынужден был смягчить оценки, – правда, поскольку она представляет собой общий очерк китайской истории, рассчитанный на широкого читателя, здесь мало специальной терминологии и почти нет научной полемики, – но
334
Фактически, это всё равно, что разделить историю на современную и предшествовавшую – ибо начало современности («модерна») как раз можно синхронизировать со становлением капитализма. Разделение такого рода было осуществлено А. Вебером. См.: Вебер А. Избранное: Кризис европейской культуры. СПб., 1999.
Илюшечкин В.П. К вопросу о формационной характеристике древнего и средневекового общества в Китае. С. 45. Учитывая то, что Китай чуть ли не единственная страна древнего мира, в отношении которой возможны хоть сколько-нибудь обоснованные выкладки относительно численности населения, замечание совершенно справедливое.
397
основные тенденции вполне заметны. Никифоров продолжает отстаивать точку зрения, согласно которой «древняя история Китая типологически близка европейско-средиземноморской древней», 336
но уже в этой формулировке чувствуется смутное стремление уравновесить представления о единой формации и различных цивилизациях. 337
Несколько раз автор явно возражает В.П. Илюшечкину, не обозначая того по имени. 338 Заметно желание провести параллели между китайской историей и историей «классической древности», правда, все примеры оказываются очень спорными: раннее государство Шан (XVII-XI вв. до н.э.) сравнивается с примерно одновременной ему эгейской цивилизацией (XX-XII вв. до н.э.), раздробленный чжоусский Китай VIII-VI вв. до н.э. – с городами- государствами Шумера, раннего Египта или архаической Греции (различия в последнем случае объясняются наступлением в Греции железного века), учение Мо Ди сопоставляется с христианством, взятие гуннами Лояна в 311 г. сопоставляется с принятием Константином и Лицинием Миланского эдикта.
339
Тем не менее, эти спорные построения очень важны автору для того, чтобы опереться на них при проведении основной идеи: ведь апелляция к рабовладению оказывается недостаточной. Никифоров уже не пишет о рабовладельческом характере раннего китайского общества и более осторожен в случаях, когда речь заходит об имперской древности. Упоминаний о рабах в книге достаточно много, но важен характер этих
336 Никифоров В.Н. Очерк истории Китая: II тысячелетие до н.э. – начало XX столетия. М., 2002. Книга закончена в мае 1990 г.
337 Похожий пассаж завершает и часть книги, посвящённой древнему Китаю: на завоёванном варварами севере погибает старая цивилизация, на оставшемся у китайцев юге рождается молодая, полная сил. Легко заметить, насколько автору непривычно мыслить понятием цивилизации, иначе бы он почувствовал проблему в том, что одна и та же этническая и культурная общность может родить две цивилизации. А вот перейти от одной формации к другой в классическом марксизме – вполне. Так что, говоря «цивилизации», Никифоров всё ещё подразумевает «формации». Там же. С. 148.
338 Когда отстаивает синхронность возникновения государства и классов в древнейшем Китае или когда оспаривает положение о ничтожном проценте рабов в Ханьском Китае. Там же. С. 14-15, С. 124.
339 Там же. С. 14, 23, 57, 147.
398
упоминаний: автор признаёт, что шанский иероглиф, означающий «раба», может иметь и другое значение, что на государственных землях в раннечжоусском Китае лишь «может быть» трудились рабы, что каторжники в империи Цинь играли «роль государственных рабов», а понятия «раб» и «порабощаемый наёмный работник» в III-II вв. до н.э. примерно совпадали, что против Цинь восставали бедняки и «полурабы» и т.п. 340 Иногда применяются более тонкие уловки: «противопоставление цивилизованных людей звероподобным варварам, способным лишь поставлять рабов, типично для древности» 341
– в анализируемом источнике («Гуань-цзы») противопоставление проводилось вне связи с мыслью о захвате рабов, фраза же выстроена таким образом, чтобы читатель сопоставил её со своими знаниями о том, как греки считали варваров источником для пополнения рабов (тоже далеко не бесспорный тезис). В любом случае, Никифоров признаёт как то, что в раннегосударственный период в Китае господствующий класс оформлялся на основе не столько частной собственности, сколько родовых связей, так и то, что среди трудящихся в древнекитайском обществе на протяжении всей его истории преобладали крестьяне-общинники, – оба положения вызвали бы только одобрение В.П. Илюшечкина. Однако
при этом
Никифоров отказывается оспаривать рабовладельческий характер древнекитайского общества. Его мнение о «статистике» осталось неизменным: дело вообще не в количестве рабов, а в том, что сам труд зависимых классов – в первую очередь, крестьян – присваивался не так, как в феодальный период, а на основе прямого, внеэкономического насилия, которое лежало в основе всего способа производства. «Как известно, такой способ производства марксистские историки обычно называют рабовладельческим. Дело не в удачности или неудачности самого термина. Экономическому базису соответствовала в
340 Там же. С. 17, 36, 101, 105, 106 (на С. 112 – уже «бедняки и рабы»), 341
Там же. С. 38.
399
древнем Китае рабовладельческая политическая и идеологическая надстройка: деспотическое государство, власть бюрократии, множественность идеологических течений при явном преобладании официальной идеологии…». 342 В этом рассуждении перечисление вторичных для марксизма признаков скрывает фактически малую капитуляцию: термин «рабовладельческий способ производства» признан неудачным; правда, безо всяких оснований автор утверждает, что это не является важной проблемой – но ведь, признай он тогда способ производства «античным», и ему пришлось бы столкнуться с вопиющим расхождением между
китайской действительностью и характеристикой античного способа производства у Маркса; во всех остальных случаях неизбежно нужно было либо отходить от синхронизации истории древнего Средиземноморья и истории древнего Китая (например, признать азиатский способ производства), либо – отходить от марксизма (т.е., принять другие критерии для характеристики исторического процесса). Никифоров чувствует шаткость своих позиций, поэтому несколько ниже, характеризуя Западную Хань (II-I вв. до н.э.), пишет о «древнем обществе рабовладельческого типа», 343
– обтекаемая формулировка, в которой не нуждался бы убеждённый сторонник рабовладельческой формации. Тем самым, нисходящая фаза дискуссии неизбежно должна была закончиться, как только менялись внешние обстоятельства. В начале 90-х гг. отложенные темы снова были озвучены, а поскольку теперь обязанность примыкать к одной трактовке марксизма исчезла, то это раскрыло совершенно новые возможности – «желание доспорить прежние споры» 344
истматом, был двухтомник Л.С. Васильева (род. 1930) «История Востока». 345
Васильев, как и авторы «Истории древнего мира», претендовал на полноту
342
Там же. С. 124.
343 Там же. С. 127.
344 Дмитриев А.Н. Марксизм без пролетариата: Георг Лукач и ранняя Франкфуртская школа (1920-1930-е гг.). СПб. – М., 2004. С. 476.
345
Васильев Л.С. История Востока. Ч.1-2. М., 1993.
400
охвата, но объектом для этого считал Восток как таковой, без разделения на формации. Идею «власти-собственности» он положил в обоснование своей концепции специфики социального устройства Востока. Васильев также одним из первых использовал при объяснении становления государства наработки современной американской антропологии. Запад и Восток противопоставлены у Васильева как два принципиальных направления развития общества. В то же время его теорию нельзя считать, скажем, цивилизационной, а в некоторых отношениях стремление нарисовать именно общую картину процесса, вполне познаваемую и надёжно измеряемую, обнажает именно марксистскую методику работы. 346 Просто это выведение на теоретический уровень той критической линии в марксизме, которая до того не имела возможности реализовать себя в полной мере. Итак, заявления об отказе от марксизма в целом или советского его варианта в частности ещё не означали принципиального разрыва с прошлыми подходами. Многим исследователям постсоветского периода, вероятно, казалось, что утрата монополизма, пришедшего из внешней сферы, – это уже достаточная гарантия свободного мышления в сфере научной. Но восходящая именно к марксизму приверженность к тому, чтобы предложить всеохватывающую и всеобъясняющую теорию, в этих условиях только усилилась, хотя авторы на словах признавали наличие и других подходов. Стремление к монополии осталось, только пространство для неё сузилось. Получается, для поколения времён второй дискуссии об «азиатском способе производства», которое начинало со стремления к «чистому» марксизму, было естественнее не столько отказываться от марксизма, сколько отталкиваться от него, – иногда признавая свои построения преемственными, иногда заявляя их принципиально новыми, но в любом случае противопоставляя их «истмату» – советскому воплощению теории, предстающему теперь как сборище всевозможных нелепостей. В плане
346
Эта книга, пожалуй, в наибольшей мере напоминает работы 20-х гг.: насколько интересны теоретические разделы, настолько поверхностны и даже конспективны главы по истории отдельных стран.
401
древней истории для нас прежде всего симптоматичны попытки И.М. Дьяконова, В.Д. Жигунина и Ю.И. Семёнова. И.М. Дьяконов прошёл долгий творческий путь к тому моменту, когда официальное крушение марксизма стало свершившимся фактом. Пристальная работа с источниками, внимание к лингвистике давали ему ту тесную связь с исследованием прежде всего исторических фактов, которая сама по себе не позволяла увлекаться исключительно абстрактными схемами. 347
Потому Дьяконов, как и любой рефлексирующий учёный послесталинского времени, начинает постепенно конструировать «свой марксизм» – тот вариант официальной (или не всегда официальной) идеологии, который приемлем для его собственного мировоззрения и собственной научной работы. Это собственное, можно сказать, самостоятельное представление об истинных основах признанной государством, а значит и всем обществом, методологии, прошло серьёзную закалку в конкретно-исторических и теоретических дискуссиях 60-х гг. Уже в их ходе Дьяконов проявил особенности собственного подхода к решению проблемы: радикальный отказ от марксистской теории явно казался ему неправильным и невозможным, потому он очень долго оставался на позиции преобладания рабовладельческого способа производства в древности (вернее, нескольких вариантах этого способа), и даже тогда, когда ему приходилось объяснять социальные отношения в древневосточном обществе с помощью откровенно размытых понятий, он всё ещё не был готов пойти навстречу сторонникам теории (вернее, нескольких её вариаций) азиатского способа производства. В этом отношении симптоматичен предпринятый им совместно с С.Л. Утченко пересмотр представлений о классовой структуре
347
Напомним, что Дьяконов является, помимо прочего, автором книги «Люди города Ура», написанной с вниманием к конкретным деталям и при этом, условно говоря, «снизу», от этих деталей, раскрывающей сложную историю не только целого города, но, по сути, целой цивилизации. Тем самым, многие советские авторы были способны к написанию того, что потом получит название микроистории, но это направление приложения усилий никогда не было для них основным. См.: Дьяконов И.М. Люди города Ура. М., 1990.
402
древних обществ и выделение, помимо двух основных, и третьего класса – «мелких производителей». Именно в 60-70-е гг. Дьяконов формирует комплекс работ, в которых переходит от отдельных общих идей, которые он высказывал и раньше (где важнейшую роль занимала иногда ожесточённая полемика с В.В. Струве), к построению типологии восточных обществ и определению их роли и места в мировой истории. 348
древности у Дьяконова сыграли его работы 80-х гг., о которых мы писали выше, – в частности, оба обобщающих проекта историй древнего мира 349 .
показывает, что многие связующие звенья этой концепции уже были подготовлены при работе над «Историей древнего мира». Судя по всему, в отличие от осторожной и помнящей о пределах в модификации общей теории Е.М. Штаерман, Дьяконов был готов к более решительным выводам, несмотря на свои очевидные личные колебания. Поэтому его «Пути истории» оказались, на наш взгляд, самой продуманной, самой решительной и самой радикальной попыткой пересмотра марксистской версии древней истории (и отчасти, истории вообще) в постсоветской историографии – если оценивать масштабы пересмотра с точки зрения уровня обоснованности источниками. Поскольку Дьяконов был специалистом именно по истории древнего мира, мы остановимся только на начальной части его книги – посвящённой ранним стадиям человеческой истории и истории древности.
348
Прежде всего, речь должна идти о серии статей, опубликованных в «Вестнике древней истории», а несколько позже изданных и на английском языке. См.: Он же. Проблемы собственности. О структуре обществ Ближнего Востока до середины II тыс. до н.э. // ВДИ. 1967. № 4. С. 13-35; Он же. Проблемы экономики. О структуре обществ Ближнего Востока до середины II тыс. до н.э. // ВДИ. 1968. № 3. С. 3-27; № 4. С. 3-40; Ibid. The Structure of Near Eastern Society before the Middle of the 2 nd Millennium B.C. // Oikumene 3. Budapest, 1982. P. 7-100.
349 История древнего мира / Под. ред. И.М. Дьяконова, В.Д. Нероновой, И.С. Свенцицкой. Ч. 1-3. М., 1983; История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть первая. Месопотамия / Под ред. И.М. Дьяконова. М., 1983. Они соотносятся примерно как более популярное (с точки зрения преподавания в советских вузах) и более академическое издания.
403
Прежде всего, обращает на себя внимание степень решительности в отказе от прежней методологии и от ряда стереотипных для советской историографии представлений. Автор откровенно формулирует, что теория социально-экономических формаций была
принята в советской историографии в деформированном виде (окончательный вариант которого родился в 1938 г.): Маркс говорил об «эпохах общественной формации», советский марксизм: о пяти общественных формациях. 350
«Сейчас, в конце XX в., нет сомнений в том, что марксистская теория исторического процесса, отражавшая реалии XIX в., безнадёжно устарела – и не только из-за теоретической слабости коммунистической посылки, но и вследствие других как теоретических, так и чисто прагматических неточностей и ошибок». 351
Дьяконов отмечает и другие базовые претензии к марксизму: не было найдено движущего противоречия ни для первобытного общества, ни для коммунистического и (возможно, главное) не предусмотрен явственный механизм перехода от одной формации к другой – революция является таковым только в исключительном случае становления капитализма, но и то далеко не во всех странах. 352
Особых скотоводческих социумов в древности не существовало, поэтому невозможна энгельсова схема разделения труда между скотоводством и земледелием. 353
Прогресс в технологии обычно не синхронизируется с изменениями в социально-экономической структуре общества, единственное исключение – прогресс вооружений. 354
Наконец,
350 Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. М., 1994. С. 6. 351
Там же. С. 7.
352 Там же. С. 7, 9.
353 Там же. С. 26.
354 Там же. С. 13. Эта идея оказала сильное влияние на появление «трёхфакторной» концепции С.А. Нефёдова, согласно которой география, демография и технология определяют развитие общества. Ряд фаз истории традиционного Востока (понимаемой в духе Л.С. Васильева) Нефёдов выделяет как эпохи доминирования того или иного типа вооружения. Следует также заметить, что Нефёдов вообще очень уверенно опирается на немногочисленные статистические данные по истории древнего мира, что выдаёт, возможно, не столько марксистскую, сколько позитивистскую основу его взглядов – здесь он сходен с Л.Е. Грининым, на работе которого мы остановимся ниже. Собственные результаты его исследований, поскольку они обычно не основаны на первоисточниках, большого интереса не представляют. См.: Нефёдов С.А. Факторный анализ исторического процесса. История Востока. М., 2008; Он же. Демографически-структурная теория и её
404
Маркс и Энгельс представляли себе общество первобытной свободы, идеализируя его в духе Ж.-Ж. Руссо, в то время как поздняя первобытность отличается преобладанием коллективизма и не предусматривает свободы личности. 355
невозможно без отвержения совершенно негодных частей) является постоянное напоминание читателю (для многих читателей в начале 90-х гг. это всё ещё было откровением), чего на самом деле не было и не могло быть в древних обществах. Без сомнения, автору важнее всего рассказать о том, чем не было рабовладение. Эксплуатация рабов не была движущим фактором древневосточной истории (что стало ясно советским историкам уже в 60-е гг.) и истории древности вообще; 356
слаборазвитое оружие на протяжении большей части древности делало невозможным обращение пленников- мужчин в классических рабов; 357
собственно рабов среди общего числа эксплуатируемых было немного; 358 преобладало домашнее рабство; 359 у
рабов не было и не могло быть собственной идеологии; 360
и, вероятно, главное: «Рабство не есть диагностический признак какой-либо определённой фазы исторического процесса». 361
Кроме того, есть ряд важных уточнений. Например, ранние предгосударственные формы (chiefdom, вождество) складываются не как правовые, а как неформальные структуры. 362
применение в изучении социально-экономической истории России. Автореферат на соискание учёной степени доктора исторических наук. Екатеринбург, 2007; История и математика. Макроисторическая динамика общества и государства / Отв. ред. С.Ю. Малков, Л.Е. Гринин, А.В. Коротаев. М., 2007.
355
Дьяконов И.М. Пути истории. С. 23.
356 Там же. С. 7, 37, 43, 53.
357 Там же. С .13.
358 Там же. С. 28.
359 Там же. С. 32.
360 Там же. С. 36.
361 Там же. С. 31. Так кратко Дьяконов попрощался не только с термином, но и самой идеей рабовладельческой формации – казалось бы, так упрямо отстаиваемой им на протяжении десятилетий.
362 Там же. С 23.
405
Сам И.М. Дьяконов предлагает другую схему развития древних обществ.
363 Он полагает необходимым разделить первобытность на две фазы (первобытную и первобытнообщинную) и то же сделать с древностью (ранняя и поздняя). Первобытнообщинная фаза – время формирования сложных обществ; здесь Дьяконов в общих чертах следует теории вождеств. Правда, он отмечает, что никакие сдвиги не произошли бы без изменения общественного сознания и мотивации поступков. Ранняя древность – время формирования первых государств, урбанизации, становления основных общественных классов и сословий. В этот период возникают крупные бюрократии в речных долинах и военные державы на территории нагорий и, как отдельная форма, греческий полис. 364
Фаза имперской древности была временем реализации классического рабовладения, полноценного применения железа в вооружении и производстве, с крахом древних империй завершается сам период. Как мы видим, в этой схеме нет ни азиатского способа производства, ни рабовладельческой формации и немалое внимание уделено западным теориям возникновения государства (впрочем, в некоторых вопросах теории раннего государства ещё с 50-х гг. Дьяконов приходил к ряду выводов независимо и раньше западных коллег). Почему же в этом случае возможно и корректно говорить о том, что образ древности, предстающий между нами, всё ещё связан с советским? Корректно ли вообще признавать, что перед нами марксизм, и тем более что это – советский марксизм? Мы постараемся показать обоснованность утвердительного ответа на оба вопроса. Прежде всего, Дьяконов обозначает одно из основных своих
363
Влияние этого подхода отразилось и в академической шеститомной истории Востока, первый том которой создан на основе редактированной Дьяконовым в 80-е гг. «Истории древнего мира». См.: История Востока в шести томах. Т. I. Восток в древности / Отв. ред. В.А. Якобсон. М., 2002.
364
Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. С. 34-35, 41. Дьяконов не использует в своей книге термины «государства речных долин» и «военные державы», но по сути пересказывает свою статью 1982 г., где они были применены – в некотором роде эта работа заканчивала теоретические изыскания вт. пол. 60-х гг. См.: Дьяконов И.М., Якобсон В.А. «Номовые государства», «территориальные царства», «полисы» и «империи»: проблемы типологии // ВДИ. 1982. № 2. С. 3-16.
406
положений: написание истории с точки зрения развития отдельных (а то и изолированных) цивилизаций неплодотворно, да и
на последовательные этапы развития общества в западной науке (доиндустриальные, индустриальные, постиндустриальные) его не
устраивает, поскольку в нём отсутствует элемент причинности. 365
Соответственно, он ищет прогресс и ищет для него измеримые характеристики. Если он отвергает те, что даны были прежде, то взамен предлагает другие: то, что он называет «социально-психологическими ценностями», прогресс вооружений и, конечно, при всех оговорках, никуда не исчезает эксплуатация высшими классами низших. 366 То, что Дьяконов выделяет другие стадии исторического процесса, не исключает его из числа марксистов (не забудем, как вообще возникало это деление на стадии), а его стремление найти стадии не условные, а полностью объективные, которые помогли бы оценить развитие конкретных обществ («египетский путь развития» (sic!), – тупиковый, китайская и японская цивилизации – запаздывали 367 ), указывает на то, что и дух советского марксизма не изгнан из его философско-исторической книги. Для самого Дьяконова, при всей критике марксизма, важно соответствие некоторым его основам, и важно уже не в плане «внешних» (идеологических) обязательств, а в плане «внутренних» (мыслительных): это хорошо показывают его рассуждения, отлична ли поздняя (имперская) древность от ранней как особая формация (или фаза). Дьяконов считает, что это так, поскольку различаются формы собственности (храмовая плюс общинная против сочетания государственной и частной) и, видимо, способ производства (усложнилась технология), а также, бесспорно, отличаются политические надстройки. Что же касается схожих форм эксплуатации, то
365
Дьяконов И.М. Пути истории. С. 6.
366 Там же. С. 29: «поэтому марксистский термин «классовое общество», нам представляется, следует сохранить».
367
Там же. С. 36-37, 42.
407
ведь ещё В.П. Илюшечкин показал, что они не привязаны строго к той или иной фазе исторического развития. 368
получается доказать отличие двух фаз с половинным успехом (способ производства, как важнейший аргумент, обоснован слабым доводом об уровне развития производительных сил), и это рассуждение тем более странно смотрится в книге, которая написана с весьма жёсткими заявлениями в адрес марксизма. Появление таких размышлений уже не может быть объяснено обязательным их характером: в 1994 г. книга вполне надёжно могла бы выйти и в том случае, если бы историк просто проигнорировал всю эту сложную иерархию соотношения базиса и надстройки, производительных сил и производственных отношений, форм эксплуатации, типов идеологии и т.д. Следовательно, мы должны заключить, что сам автор нуждается в этих рассуждениях, они делают легитимной выдвигаемую концепцию в его собственных глазах. Что же касается критики, то и в советский период, особенно в послевоенное время, критика стереотипов стала уже нормальной частью работы большинства советских историков (по сути, все мысли уже были высказаны Дьяконовым в ранних статьях); то, что после краха СССР крупный востоковед ведёт эту критику систематически, с широким теоретическим обоснованием, сути ещё не меняет. В конце концов, разбирая работы Илюшечкина конца 70-х гг., мы могли видеть, что отказ от «буквы» марксизма уже давно назревал, так что вопрос не в том, насколько яростно атаковались внешние признаки формационной теории. Правда, как выясняется при анализе книги Дьяконова, это означает, что теория, на самом деле, не будет ни отвергнута, ни преодолена, сохранив все свои важные отличительные черты. При исключении из такой теории одних факторов, которым ранее присваивалась роль определяющих всё развитие, на их смену приходят другие. Например, прогресс вооружений, оставшись единственным технологическим фактором, в теории Дьяконова быстро
368
Там же. С. 54-55.
408
забирает себе всё поле, покинутое остальными. Без прогресса вооружений не может появиться классическое рабство – ибо «к каждому рабу с медно- бронзовым орудием в руках нужно было бы представить надсмотрщика. Но эксплуатация целых отрядов рабов классического типа возможна, когда воин имеет стальной меч, стальной панцирь и настоящие шлем и щит». 369
Следует заметить, что, будучи возведённой до уровня определяющего фактора, отдельная интересная догадка (связь между вооружением и степенью давления на военнопленного, надо полагать, присутствует) становится парадоксом, если не нонсенсом. Насколько нам известно, рабов в процессе производства вообще никогда не сторожили воины в полном вооружении. Возможно, исключением были отдельные примеры труда на рудниках – но работа в шахтах не была основным типом занятости в древности. Что же касается сельского хозяйства, то можно быть уверенными, что отряды афинских гоплитов не наблюдали за рабами, трудящимися на частных полях, а римские легионеры не несли охрану рабовладельческих вилл. Без сомнения, Дьяконову был хорошо известен знаменитый пример Сицилии во второй половине II в. до н.э., где хозяев вообще не заботило, что будет происходить с тысячами рабов, которых они бросали почти без пропитания. Мы очень мало знаем о проблеме охраны рабов, 370
но нам вполне ясно, что в развитых рабовладельческих обществах специальных служб для этой цели (оснащённых той самой совершенной амуницией) не было, значит, и фактор железного вооружения не играл системообразующей роли в становлении классического рабовладения. 371
Единственное, чем можно попытаться спасти этот довод: рабы хорошо помнили о военном
369
Там же. С. 13. Ср. С. 28, 46.
370 Что симптоматично само по себе: для рабовладельческих обществ древние государства недостаточно заботились об организованной поимке беглых рабов. Скажем, в Законах Хаммурапи (ст. 15-18), если хозяин заявляет о пропаже раба, то властные усилия применяются только в пределах городской черты (клич глашатая), но за пределами города раба ловит уже частное лицо, которому следует дать вознаграждение.
371 Поскольку Дьяконов всё ещё оперирует в настоящее время малополезным понятием «классического рабовладения», то и мы вынужденно употребляем этот термин при критике его построений. Большую часть истории древних Греции и Рима рабовладение «классическим» как раз не являлось.
409
превосходстве своих хозяев и потому боялись восставать. Но этот довод настолько слаб и противоречит конкретным случаям рабских восстаний, что его вряд ли стоит рассматривать. Все
вышеперечисленные возражения могли бы
показаться достаточными, чтобы остановить дальнейший ход теоретической мысли Дьяконова, но, как мы говорили, он должен закрывать на них глаза: возведя фактор прогресса вооружений на уровень специальной исторической силы, автор вынужден приводить всё новые иллюстрации, которые бы убедили в этом читателя. Так, он предполагает, что существует корреляция между введением технологии железа и становлением империй (Табл. 4)
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|