Образ древности в советской историографии: конструирование и трансформация
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
| Таблица 4.
Империи и внедрение железа
Массовое введение железа Установление имперского строя Ближний Восток XI-IX вв. до н.э. IX-VIII вв. до н.э. (Ассирия) Индия VII-VI вв. до н.э. IV в. до н.э. (Маурьи) Египет VI-V вв. до н.э. IV-III вв. до
н.э. (Птолемеи) Китай V-III вв. до н.э. III в. до н.э. (Цинь) Япония VI в. н.э. VII-VIII вв. н.э. (Наура)
«Промежуточные двести лет соответствуют фазовому переходу от третьей к четвёртой фазе», 372
– комментирует Дьяконов собственную таблицу. Мы можем без труда увидеть, что эта корреляция достигнута путём игнорирования нескольких существенных несовпадений, видных в самой же таблице. Так, в случае с Ближним Востоком и с Китаем промежуточная фаза фактически отсутствует, в случае с Индией она составляет два или три века, в
372 Там же. С. 50. 410
Японии – едва столетие. Случай с Египтом неуместно рассматривать, поскольку становление империи там связано с македонским завоеванием (хотя вполне уместно поднять вопрос и об эпохе XVIII династии), и очень странно считать, что в Японии в VII-VIII вв. появляется империя примерно в том же смысле, как Ассирия на Ближнем Востоке или Цинь на Дальнем Востоке. Таким образом, все строки таблицы в той или иной степени свидетельствуют против выдвинутой идеи, в таблицу они сведены для придания убедительности, чтобы кажущаяся лёгкость сравнения усыпила критицизм читателя. Повторимся: наблюдение о роли уровня вооружения в мировой истории является корректным и интересным, но Дьяконов словно не может удержаться от того, чтобы сделать его теорией – ведь это кажется объективным фактором. Так толкование фактов совершает уже лёгкое насилие над ними, а в новой теории, совершенно в струвианском стиле, не продуманы предпосылки. Великий востоковед делает началом и концом рассуждения прогресс в технологии вооружений и не останавливается на вопросе о причинах перехода к металлическому оружию. Он указывает и сам, что в сельском хозяйстве использование металлов началось гораздо позже, а значит, прогресс не мог прийти оттуда. На наш взгляд, правомерно поставить следующий вопрос: корректно ли утверждать, что металлическое оружие изменило общество в сторону классообразования или, напротив, меняющееся общество изобрело себе металлическое оружие? Но историк в любом случае не мог бы построить теорию на одном- единственном факторе, тем более, слишком конкретном, чтобы возводить к нему всю сложность процессов древней истории. Для этого ему нужен был другой универсальный ответ: «социально-психологический фактор». Можно отметить определённую неуверенность уже в самой формулировке, и это хорошо показывает, насколько непривычно было говорить о психологии масс и о развитии сознания настоящему советскому историку. Дьяконов как бы ищет ответы; непрямо признаёт он и то, что этому фактору уделялось мало 411
внимания в советской науке, – так что здесь присутствует отчасти и признание заслуг зарубежных исследователей. При этом раскрытие психологии масс исследователю глубинно чуждо: она играет роль необъясняемого объяснения, довода, который можно применить при отсутствии других, или же дополнительной иллюстрации, что более привычно для советской науки. Например, показывая тупиковый путь египетского общества, автор добавляет: «Отличие египетского от других путей эволюции общества древности отразилось и на социально- психологическом облике египетского общества». 373
Далее отмечается, что у египтян, в отличие от остальных народов, небо – женское начало, земля – мужское, культ плодородия принимает характер культа мёртвых. Но как это связано с особенностями исторического развития Египта, не пояснено. Применить социально-психологический фактор оказывается сложнее, чем манифестировать его применение: так, историк оказывается, по сути, бессилен объяснить, почему религия не претерпела заметных изменений при переходе от второй к третьей фазе развития. 374
полное игнорирование его тогда, когда, казалось бы, его просто необходимо было учитывать. Так, автор утверждает, что в Месопотамии переход к взиманию налогов с населения был связан с неэффективностью государственного сектора. Но осознавали ли сами правители, которые отказывались от государственного хозяйства, его неэффективность? Ни Хаммурапи и его потомки, ни касситская династия не оставили нам следов
373
Там же. С. 37. Трудно не заметить здесь влияния ленинской теории отражения.
374 Там же. С. 22: «Пантеоны божеств явственно оформляются во второй (первобытнообщинной) фазе истории и сохраняются как социально-психологическое обоснование бытия обществ ещё и третьей фазы – ранней древности – по той причине, что основная масса популяции ранних древних обществ является прямым продолжением популяций первобытнообщинных социумов». Объяснение весьма экзотическое: ведь всякое поколение (популяция) является прямым продолжением предыдущего поколения, тем не менее каким-то же образом происходят существенные перемены в религии, да и в других сферах общественной жизни. Если же имеется в виду, что потомки продолжали тысячелетиями жить на той же территории, что их дальние предки, и потому верили в тех же богов, то это тоже справедливо лишь отчасти: примерно стабильная «египетская популяция» приняла сначала христианство и позже ислам.
412
своего сознательного выбора в пользу налогообложения. Чтобы сделать свою версию убедительной, ассириолог должен был бы показать определённый поворот в сознании, но он этого не делает – вероятно, что он полагает неэффективность государственного сектора настолько объективным фактором, что тот способен творить историю и без отражения в сознании участников исторического процесса, – но в этом случае Дьяконов, опять же, парадоксальным образом оказывается ближе к истмату времён своего обучения в вузе в 30-е гг., чем за всю свою научную карьеру. Очевидные трудности автор испытывал и при описании государств ранней древности. Дьяконову сравнительно легко объяснить, чем эти государства не были и тем, чем они примерно являлись, но он испытывает сложности с тем, чтобы рассказать, как и почему они развивались. Опять же, прекрасное знание фактической стороны дела позволило ему убедительно описать
первые цивилизации великих речных
долин как
бюрократизированные организмы, сочетающие государственно-храмовый и общинно-частный секторы экономики. Но он, как было указано выше, верил, будто чрезмерный бюрократизм погубил эти ранние образования, и тогда началось попятное от него движение. Интересно, что учебники и фундаментальные труды, редактируемые Дьяконовым, рисовали несколько иную картину (хотя и там проводилась та же основная мысль), опять же, связанную с историей сознания. Хаммурапи, что очевидно, был явным поклонником централизации; но при этом, в изменившихся обстоятельствах Двуречья, он не мог её осуществить и был вынужден допускать, хоть и не слишком поощряя, частную инициативу. Но тогда становится не менее очевидным, что и касситские цари не имели свободного выбора между госсектором и взиманием налогов: их положение было таково, что существование частных торговых домов и хозяйственной автономии крупных городов было скорее неизбежностью, чем результатом 413
их решений 375
. При этом мнение о роковой роли древней бюрократии не подтверждено ни документами, ни фактами; если оно и справедливо, оно тем более нуждается в объяснении. Почему Шумер III города Ура существовал сто лет, а лишь потом рухнул – из-за роста численности бюрократии или её аппетитов? 376
Можно ли обосновать источниками, что египетский деспотизм времён Древнего царства подорвали чрезмерные расходы на содержание бюрократии и постройку пирамид, а не сепаратизм номархов? У Дьяконова не было на руках подобных доказательств, и тем не менее он, опираясь на своё историческое чутьё, делал указанные выводы. Примерно то же самое можно наблюдать при характеристике фазы имперской древности. Историк выдвигает целый ряд как минимум неподтверждённых тезисов. Он полагает, что в конце II тыс. до н.э. вследствие некоторых факторов (высокая смертность в городах, засоление почв в Месопотамии), которые он принимает всерьёз, рост населения предельно замедлился, если не остановился. 377
Далее он излагает свою теорию неизбежности появления империй, впервые сформулированную ещё в 80-е гг. Согласно ей, империи стремились к тому, чтобы в условиях замедлившегося роста производства объединить основные типы производства: территории речных долин (производство продуктов питания) с территориями нагорий (добыча металлов и вообще предметов производства) и, наконец, взять под контроль торговые пути. Центрами создания империй были обычно не самые богатые области, а самые удобно стратегически расположенные. Но империи были нестабильными образованиями: они
375
Поскольку Дьяконов, судя по всему, не принимал версии о возрождении принудительного труда в касситский период, то мы не будем учитывать этот момент при анализе его работы. См.: Uchitel A. Rev.: I.M. Diakonoff (ed.): Early Antiquity. Transl. by Alexander Kirjanov. Project editor Philip L. Kohl. XXIII, 461 pp. Chicago and London: Chicago University Press, 1991. ₤ 39.95, $ 57.50 // Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London. Vol. 56. № 2 (1993). P. 353.
376
Или всё-таки из-за сложной внешнеполитической ситуации, а именно борьбы на «два фронта», как это высказано в «Кембриджской истории древнего мира» – точка зрения, известная Дьяконову и в любом случае лучше подтверждённая фактами. Cambridge Ancient History. Vol. I. Part 2. Cambridge, 2006. P. 455, 616 (первое издание – 1981 г.).
377
Дьяконов И.М. Пути истории. С. 45. Напомним, что у нас нет для этого периода никакой надёжной статистики.
414
грабили народы, а не решали проблему расширенного воспроизводства, потому объединение двух типов областей мало что давало в долгосрочной перспективе; что же касается торговых путей, то они скоро начинали огибать империи, уходя от чрезмерного контроля. Важную роль в процессе перераспределения благ играли города (лучше – если полисного типа), поэтому период империй – период роста городов и городской экономики. Попробуем показать, каким образом Дьяконов несколько модифицирует хорошо известные ему факты об истории древности для складывания её общего образа. Что касается экономических предпосылок создания империй, то их можно было бы допустить, с той важной оговоркой, что в основном у нас нет доказательств (и впечатляющие собственно исторические исследования самого И.М. Дьяконова их тоже не содержат), будто правящие слои империй 378
когда-либо всерьёз были озабочены проблемой перераспределения продуктов потребления и средств производства. Если таковое и осуществлялось, то в рамках заботы об обеспечении правящего слоя, для концентрации ресурсов перед войной – словом, всего того, что было известно и ранее, скажем, во времена царства Шумера и Аккада. Перераспределение же товаров ради населения правительства империй, кажется, никогда так и не возвели в ранг особой сферы политики: некоторые её аспекты мы можем найти в эллинистических царствах и, пожалуй, в Римской империи, но и в ней, даже в IV в., забота о доставке хлеба в города была преимущественно проблемой самих городов. 379 Наконец, нам хорошо известны археологические свидетельства торговли металлами, продукцией ремесла и т.д. на Ближнем Востоке, но до эпохи времён Греции и Рима у нас нет доказательств стабильного перераспределения продуктов питания в
378 Дьяконов относит к ним: Новоассирийскую державу, Нововавилонское и Мидийское царства, Ахеменидскую империю, эллинистические империи (надо полагать, державу Александра, а затем Селевкидов и Птолемеев), индийскую империю Маурьев, китайские династии Цинь и Старшую Хань; особняком стоит ранняя Римская империя.
379 Достаточно здесь напомнить знаменитый пример с Антиохией при Юлиане II; в своё время его использовал М. Финли, чтобы показать, насколько далека от современной была экономика древних обществ.
415
рамках восточных империй – если не считать за таковое военный грабёж. Нам сложно утверждать и то, что города были важными участниками этого процесса: опять же, в Селевкидской державе или в Римской империи можно пробовать говорить об этом, но много ли мы знаем, скажем, о Паталипутре в Индии или о Чанъане в Китае, чтобы обобщать до такой степени? Точно так же наши данные о налогообложении и прочих формах собирания податей с населения империй далеко не всегда свидетельствуют о том, что тяготы эти возрастали. Невозможно сомневаться в другом положении Дьяконова: в том, что империи (правда, не только они) всегда стремились контролировать торговые пути – по возможности, на всём протяжении. Но утверждение, будто торговые пути в результате начинали огибать империи, кажется чересчур смелым. Во-первых, для большинства торговцев древности невозможно было принципиально поменять направления своей торговли: пальмирский или дамасский купец со своими связями, караванными животными, семьёй и охраной вряд ли мог переквалифицироваться в моряка, чтобы торговать в обход Парфии через Красное море. Конечно, финикийский купец мог переехать в Карфаген, но говорить, будто торговые пути перемещались из Финикии в Карфаген – значит просто подтасовывать факты: набор товаров и, главное, контрагенты карфагенской торговли мало совпадали с финикийскими. Пути, конечно, передвигались и варьировались, но это происходило медленно, и империи из этого процесса не изымало. Повторим, И.М. Дьяконов обладал той полнотой знания, которая делала его великим учёным. Если он закрывал глаза на очевидные несоответствия, то это всё проистекало от большого желания убедить в своей теории. Желание всё упорядочить ведёт к неправомерным обобщениям: история империй объявляется нестабильной 380
(Римская, Ханьская, в общем Парфянская империи, Ахемениды, Птолемеи – игнорируются), а ради подтверждения этого факта в число империй вписываются и
380 Там же. С. 51. 416
Нововавилонское царство, и Мидийская держава, которые, видимо, просто не прошли путь становления империи до конца. Историк, вероятно, был готов отнести к нестабильным образованиям и Ахеменидскую державу, хотя отсутствие в последней строгой централизации вряд ли может считаться надёжным доводом в пользу этой точки зрения. Желание всё прояснить в итоге приводит к тому, что наступает полная путаница в трактовке социальных отношений и отношений собственности. С одной стороны, как мы говорили, Дьяконов признаёт, что рабы не были основным трудящимся (он пишет «эксплуатируемым») слоем в обществах древности. Он не отказывается от своей старой идеи (услышанной им, правда, от В.В. Струве) называть весь эксплуатируемый класс илотами, по аналогии со Спартой, учитывая, конечно, отличие этих обобщённых илотов от спартанских. 381
Но, с другой стороны, он пишет: «Илоты в нашем понимании представляют собой эквивалент патриархальных рабов в пределах государственной собственности». 382
Хозяйства отдельных чиновников, которые получали за службу землю с трудящимися на ней зависимыми людьми и часто дополняли эту практически автономную экономическую единицу использованием труда рабов (в основном в качестве прислуги), Дьяконов именует частными рабовладельческими. 383
Но если труд рабов
не преобладал – то почему же
хозяйства названы
рабовладельческими? 384
381 Там же. С. 28. 382
Там же. С. 33.
383 Там же. С 36.
384 Это же возражение: Семёнов Ю.И. Политарный («азиатский») способ производства… С. 120-121. Но ведь дело и в фактической стороне вопроса: Дьяконову к тому времени были известны не только статьи, а специальная монография Дж.М. Шарашенидзе, который выдвинул достаточно доказательств того, что значительное число работников государственного хозяйства при III династии Ура (центральный пример Дьяконова, как и Струве) получали не столько паёк, сколько продуктовую оплату своего труда. Ранее эту же проблему, но на меньшей источниковой базе, неоднократно поднимал И.Е. Гельб. См., например: Gelb I.J. The Ancient Mesopotamian Ration System // Journal of Near Eastern Studies. 1965. Vol. 24. № 3. P. 230-243; Шарашенидзе Дж.М. Энгары Древней Месопотамии // ВДИ. 1984. № 4. С. 98-114; Он же. Формы эксплуатации рабочей силы в государственном хозяйстве Шумера, II пол. III тыс. до н.э. Тбилиси, 1986.
417
Тем более парадоксальным выглядит высказывание: «Древность завершается тогда, когда прекращается личная свобода». 385 Эту фразу можно было бы представить в устах историка, который утверждает, что илоты в Спарте были лично свободны или даже что свобода λάοί в Птолемеевском Египте была важнее их зависимости от государства. Но представить, что это говорит учёный, назвавший перед этим хозяйства, где эксплуатировали такого рода работников, рабовладельческими, – это уже уникально. Путаница в терминах, тем не менее, вполне объяснима: советская эпоха ушла, и Дьяконову не хочется использовать откровенно компромиссное понятие «подневольные люди рабского типа», хотя бы потому, что тогда, в силу чисто филологического фактора, ему придётся признать важность рабовладения в древности. Но выдвинуть принципиально иную версию, более стройную и внятную, он не готов. Желание преодолеть необъяснённый в марксизме разрыв между восточным и античным обществами оборачивается лишь смещением акцентов. Если до того обычно восточное общество считалось как бы неправильным, специфическим вариантом в отношении античности, то теперь греческий полис и Римская империя входят в список исключений. 386
античность снова не объяснены вместе, и снова, как и любой марксист вообще и любой советский марксист в частности, Дьяконов оказывается перед вызовом самой истории: если признать различность истории Востока и Запада, придётся отказаться от формационного («фазового») подхода и
385
Дьяконов И.М. Пути истории. С .54.
386 Тот же приём был применён и Л.С. Васильевым, назвавшим западные общества мутировавшими. См., например: Васильев Л.С. История религий Востока. М., 2006. В указанной книге Васильев вообще отказывается рассматривать историю религий античных обществ на том самом основании, что они «ненормальные», в то время как Восток для него – всё, что не Запад. В других работах Васильева античность предстаёт как основа будущего капитализма. Скрыто марксистскую основу подходов Васильева лучше всего выявил Л.Б. Алаев. См.: Алаев Л.Б. Всеобщая история от Леонида Сергеевича. (Л.С.Васильев. Всеобщая история. В 6 т. Т.1: Древний Восток и античность. Т.2: Восток и Запад в средние века. Учеб. пособие. М.: Высш. школа, 2007. 447 с.; 478 с.) // Восток. 2009. № 2. С. 209-220. Расширенный вариант рецензии см.: [URL] http://www.ivran.ru/publications/sci-revs (дата посещения: 10.09.2011).
418
примкнуть к концепции цивилизации; если этого не делать, то придётся заниматься эквилибристикой: доказывать, что исключения лишь подтверждают правило. Римскую империю, конечно, проще объявить исключением, чем весь Восток. Но, как и во всех остальных случаях, Дьяконов никуда не ушёл от базовых проблем советского марксизма. Напротив, предприняв продуманную и системную попытку их исправления, он обнаружил системный характер самих искажений. Кажется, в фактической стороне дела было исправлено всё, что только возможно. И тем не менее, это не сыграло почти никакой роли для общей теории. 387
Пожалуй, в наибольшей мере желание вернуть роль географического фактора в историю и обновить само понимание течения исторического времени заметно в ряде работ В.Д. Жигунина (1943-2001), исследователя международных отношений в эллинистическую эпоху 388
. Следует учитывать, тем не менее, что окончательного варианта собственной концепции мировой и древней истории исследователь не оставил, поскольку его идеи (не считая немногих статей) выражены в двух кратких изданиях курсов лекций и одном учебном пособии, которое представляет собой расширенный и переработанный вариант этих же самых курсов 389 . В отличие от «Путей истории» Дьяконова, которые были фактически уже третьей попыткой обобщения идей, которые развивались у историка несколько десятилетий, философия истории Жигунина осталась, по сути дела, большим предварительным очерком, прошедшим только первый этап становления.
387
Подробнее о генезисе теории, её роли в отечественной и мировой историографии древности см.: Крих С.Б., Метель О.М. Советская историография древности в контексте мировой историографической мысли. М., 2014. С. 147-194.
388 Жигунин В.Д. Международные отношения эллинистических государств в 280-220 гг. до н.э. Казань, 1980.
389
Он же. Древность и её место в историческом процессе (Пять лекций в Самаре). Самара, 1996; Он же. Философия истории: формирование и эволюция основных идей (пять лекций в Самаре). Самара, 1997; Он же. Древность и современность. Человечество на пути к синтезу: Учебное пособие. Казань, 2000.
419
Тем не менее, она зафиксировала важные перемены в сознании историков на рубеже эпох. Базовая идея Жигунина состоит в признании исчерпанности двух вариантов восприятия истории: циклического и линейного. Он предлагает взамен концепцию спирального течения истории, которая уже была сформулирована в трудах Гегеля и Маркса, но не получила развития, оставшись на уровне теоретической декларации 390
. Вторая важнейшая идея: выделение четырёх культурных кругов (восточно-азиатского, евразийского срединного, западно-европейского и американского), взаимодействие трёх из которых, что располагаются в Старом Свете, составляет основу мировой истории 391
. Жигунин не отказывается от формационного подхода, полагая вполне жүктеу/скачать 2,89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|