Образ древности в советской историографии: конструирование и трансформация
Книга Н.А. Машкина о принципате Августа и основные черты
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
| 3.5. Книга Н.А. Машкина о принципате Августа и основные черты
образа древности в классическом воплощении Н.А. Машкин – одна из важнейших фигур в советской историографии античности, но, пожалуй, особенную его роль следует отметить в процессе становления преподавания древней истории. Он создал учебник по истории древнего Рима, который стал одним из основных вузовских учебников в течение нескольких десятилетий, и уже это указывает на него как на одного из создателей советского образа древности, сыгравшего наибольшую роль не на стадии первоначального моделирования, а на стадии закрепления образа в
165
Как это формулирует сам Зельин: «охарактеризовать некоторые особенности рабства и вообще форм зависимости в эпоху эллинизма, присущие многим странам или даже одной из них, с тем чтобы определить специфику этих форм». Зельин К.К., Трофимова М.К. Формы зависимости в Восточном Средиземноморье в эллинистический период. С. 5.
166
Произошло это сравнительно поздно. См.: Кащеев В.И. Эллинистический мир и Рим: война, мир и дипломатия в 220-146 гг. до н.э. М., 1993; Беликов А.П. Рим и эллинизм. Основные проблемы политических, экономических и культурных контактов. Диссертация на соискание учёной степени доктора исторических наук. Ставрополь, 2003.
272
общей системе преподавания и науки. Машкин был мало сосредоточен на общих теориях – настолько, насколько это было вообще возможно для ранней советской историографии, пропитанной стремлением возвести любую конкретику к генерализирующим высказываниям «классиков» марксизма- ленинизма. 167
Не менее знаменита и книга Н.А. Машкина о принципате Августа, 168
американской историографии, тоже по возможности автором затушёванным. Как и в случае с Рановичем, Машкин противостоял не просто известной тенденции или даже некоему историку, а вполне конкретной работе, которую можно назвать «раздражителем» для советского автора, претендующего на написание классического исследования. Для книги Машкина таким раздражителем выступала «Римская революция» Р. Сайма. 169 В «Принципате Августа» Сайм указан на 37 страницах (из более чем шестисот основного текста),
170 что из историков сопоставимо только с упоминанием Т. Моммзена
167
Это не значит, что они его вообще не интересовали. Машкин занимался в семинаре Д.М. Петрушевского и хорошо изучил труды не только В. Виндельбанда и Э. Трёльча, но и с большим интересом читал М. Вебера. Другое дело, что манифестировать подобные научные предпочтения не было принято в те годы. См. Маяк И.Л. Николай Александрович Машкин (1900-1950). С. 74.
168 Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М.-Л., 1949. В 1942 г. в эвакуации, в Свердловске была защищена докторская диссертация, ставшая основой для книги, которая в 1950 г. была удостоена Сталинской премии.
169 Syme R. The Roman Revolution. Oxford, 1939. Данная книга обладала своим интересным подтекстом: это рассказ о том, как революционеры становятся функционерами, как вожди революции ради того, чтобы остаться у власти, постепенно меняют содержание революции и всегда приводят к власти олигархию. Книга писалась прежде всего под впечатлением от растущей мощи итальянского и отчасти немецкого «вождей», но и к советскому «отцу народов» её пафос вполне приложим. См. Gradel I. Syme’s Roman Revolution – and a British One // Ancient History Matters: Studies Presented to Jens Erik Skydsgaard on his Seventieth Birthday. Rome, 2002. P. 297-303. Нет нужды доказывать здесь, что Машкин не мог позволить себя даже коснуться этой темы книги Сайма.
170 Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. С. 668. Указатель, однако, должен использоваться с известной корректировкой. Он учитывает только упоминание фамилии в основном тексте, игнорируя сноски, в которых Сайм упоминается тоже нередко (напр., С. 253, прим. 7; С. 262, прим. 47; С. 263, прим. 50; С. 441, прим. 47 и т.д.); кроме того, в указатель вкралась опечатка: на С. 233 нет ни одного упоминания Сайма, а излагается содержание статьи В. Тарна; напротив, в указателе на Тарна страница не отмечена (С. 670).
273
(на 36 страницах); затем следуют Э. Мейер и Г. Ферреро (соответственно, 19 и 13 страниц). 171
остроте полемики по отдельным вопросам и не является потому определяющим доказательством идейного влияния. 172 Пройдя стадию становления теории, советские авторы, казалось, получили возможность вести полноценную полемику с представителями других концепций, так что было бы логично ожидать, что теперь доля скрытых заимствований должна была снизиться. С одной стороны, так оно и есть: например, Н.А. Машкин открыто формулирует, с какими положениями в работе Р. Сайма можно согласиться, какие недостаточно подкреплены источниками, но логически допустимы, а какие категорически неприемлемы. Нельзя сказать и того, что Машкин слишком многое заимствует именно у Сайма, хотя отдельные совпадения есть: фраза о том, что Цицерон не был не только революционером, но даже и реформатором, повторена за Саймом дословно (со ссылкой, но без оформления цитаты), да и весь раздел про последние годы Цицерона в политике фактически пересказывает соответственные места из «Римской революции». 173
Книга Машкина – подробный разбор принципата Августа как отдельного явления: с расширенным введением (С. 9-110), определяющим общую эволюцию Римской республики к завершению гражданских войн, первой частью (С. 113-306), выясняющей генезис принципата, и второй частью (С. 309-603), касающейся его формы и сущности. Машкин избегает навязчивых обобщений, у него нет желания дать максимально общий очерк сущности принципата как исторической эпохи или исторического явления –
171
В. Тарн фигурирует сравнительно редко – упоминается в основном тексте лишь 5 раз, но следует учитывать, что в часто используемой Машкиным «Кембриджской истории древнего мира» соответственные главы X тома были написаны Тарном.
172 Скажем, когда Машкин, в противовес Сайму, присоединяется к мнению Тарна, что Клеопатра в союзе с Антонием выступала не только как царица Египта, но и претендовала быть римской императрицей. См. Машкин. Указ соч. С. 269-270, The Cambridge Ancient History. Vol. X. The Augustan Empire. Cambridge, 1934. P. 81.
173
Ср. Машкин Н.А. Указ соч. С. 190-191; Syme R. The Roman Revolution. P. 137, 140-144.
274
по всем этим параметрам его книга совершенно не может быть сопоставлена с «Эллинизмом и его исторической ролью» Рановича. В освещении Машкиным цезаризма как политики лавирования принцепса «между различными группами рабовладельческого общества с главной опорой на армию» 174
просматривается, правда, параллель с характеристикой бонапартизма у Маркса, 175 но это всё же другой уровень обобщения. Если Ранович не претендовал на полноту охвата источников и данных, то Машкин бесспорно стремится к этому, создавая увесистый том (43 печатных листа) с дробной структурой. Скажем, глава «Социальная политика Августа» (С. 427-458) делится на части «Август и сенаторское сословие», «Всадническое сословие при Августе», «Римский плебс при Августе». Даны очерки состояния источников и историографии проблемы. Введение и первая часть сочетают разделы, описывающие состояние общества «в срезе», с разделами, излагающими основные события в динамике, что же касается второй части (по сути, основной), то здесь превалирует статическое рассмотрение, дробящее тему на отдельные социальные аспекты (кроме социальной политики, такие, как связь Августа с армией) в дополнении с географическим принципом (отдельно рассмотрено состояние дел в Италии и в провинциях, с подразделением на восточные и западные). Иными словами, перед нами позитивистски ориентированное исследование, в котором «естественно» возникающие из работы с источниками отдельные темы «всего лишь» 176 скомпонованы автором в логическом порядке; исследование, систематически организующее информацию о предмете и претендующее в итоге на получение объективных знаний о нём. Марксистская составляющая проявляется здесь именно в
174 Маяк И.Л. Николай Александрович Машкин (1900-1950). С. 77. 175
Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 8. М., 1957. С. 119-217. Ранее о «бонапартистской природе цезаризма» писал В.С. Сергеев. См.: Сергеев В.С. История древнего Рима. М.-Л., 1925. С. 174.
176 То, что в действительности позитивистский тип исследования не просто компонует отдельные части, а с помощью этого задаёт установки познания и обобщения материала, думается, сейчас уже является общепризнанным мнением.
275
определении сущности явлений, классовый подход кладётся Машкиным не в основу научной методики, а в обоснование главных выводов, которые, в общем, сводятся к ряду положений, выдвинутых вне зависимости от работы с фактами. Главной задачей для такой книги было установить логическую связь между позитивистской манерой обработки фактов и заранее известными автору выводами. То, что автор мог эти выводы смягчить или несколько варьировать, не играло принципиальной роли: конкретно, ему необходимо было говорить о классовой борьбе, о рабах (и их роли во всех потрясениях) и о «революции рабов» – элементы, которые в конце 40-х гг. всё ещё оставались в списке «обязательных к использованию» достижений советской историографии древности. Первоначально, вероятно, основной связующей идеей для того, чтобы исследование оказалось целостным, служила марксова характеристика бонапартизма, преломленная Машкиным в характеристику цезаризма. Но эта идея была чересчур абстрактна, она почти не позволяла обработать богатейший материал, провоцировала схематизм в изображении принципата. 177
Идеи Сайма как раз и были использованы Машкиным в роли дополнительных связующих элементов, и они как раз добавляли убедительности основной гипотезе. Сайм пытался показать механизм общественного переворота, перехода от Республики к Империи, который он назвал «римской революцией», и сущность его сводилась примерно к следующим положениям: в результате установления режима власти Августа Италия стала играть заметно большую роль в имперской политике, а сам этот режим был новой олигархией, добившейся стабилизации положения в обществе и взявшей под контроль армию, которая уже начинала пополняться
177 Примерно таким же схематизмом отличалась основная идея «Эллинизма и его исторической роли», но если у Рановича было хотя бы то преимущество, что его эпоха была малоизученной в советской науке, то схематизм в работе Машкина слишком уж сближал его с «социологизаторскими» работами о кризисе Римской республики прошлого десятилетия.
276
самыми деклассированными элементами и могла привести всё государство к гибели.
178
Машкин неоднократно отмечает недоказанность ряда положений в книге Сайма: не нужно отождествлять цезарианские войска с низами италийского общества и считать солдат Цезаря выразителями интересов итальянских муниципиев; 179
основано лишь на косвенных источниках мнение о социальном составе сторонников Октавиана (ветераны, италийские дельцы, плебс); 180
не согласен он и с характеристикой Антония у Сайма. 181
Примечательно, однако, что именно эти идеи Сайма оказываются для Машкина наиболее интересными: они дают возможность показать политическую борьбу в обществе не как голую абстракцию, а как конкретную интригу, где отдельные классы, социальные слои, группы и, наконец, индивиды, играют свои роли, пытаясь соблюсти собственные интересы. В этом отношении автор гораздо лояльнее к зарубежной историографии, чем это было принято в СССР в те годы: скажем, было бы очень легко заметить по поводу высказывания Сайма, будто империей может управлять только олигархия, 182 что пером английского историка водит буржуазная ограниченность – но Машкин этого не сделал. 183
Интересно, что Машкин не всегда точно ссылается на Сайма: несколько раз, проставляя ссылку, он ошибается номером страницы. 184
Возможно,
178 Op. cit. P. 521, 346, 304, 255. 179
Машкин Н.А. Принципат Августа. С. 144, 91.
180 Там же. С. 160, 278. Об этом см.: Momigliano A.D. Introduction to R. Syme, Roman Revolution // Momigliano A.D. Studies on Modern Scholarship. Berkeley – Los Angeles, 1994. P. 76-77.
181 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 213-214.
182 «Демократия не может править империей. Не может этого и один человек, хотя кажется, что империя предполагает монархию. Это всегда будет какая-либо олигархия, явная или скрытая». Syme R. Op. cit. Р. 346.
183 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 293.
184 Напр., Там же. С. 91, прим. 30 – указана P. 81, в работе Сайма эта мысль находится на P. 89, точно так же С.188, прим. 50 – указано на P. 188, а нужно было бы – на P. 192, так же С. 293, прим. 161 – указано на P. 396 вместо P. 346; на С. 144, прим. 38 – дана ссылка на P. 168, на которой нет указанной мысли, то же на С. 293, прим. 157, где указана P. 180; С. 269, прим. 70 – дана ссылка на Pp. 271 и 275, источник цитаты – P. 274. Можно было бы
277
некоторые неточности в оформлении указывают на то, что, составив конспект книги Сайма ещё в то время, когда им была написана рецензия, 185
сложившемуся мнению. Это может объяснять и неточности при передаче точки зрения Сайма по отдельным вопросам: например, в разделе «Политика Антония на Востоке» Машкин критикует Сайма на основании слов, сказанным последним об Антонии в период пребывания того в Риме после убийства Цезаря. 186
Но, конечно, не нужно думать, будто мы не найдём никакой остроты полемики. Лояльность заканчивается, как только речь заходит о теории исторического процесса. По мнению Машкина, Сайм слишком часто использует термин «революция», понимая под ней любой поступок, не оправданный законами и традицией. 187 Правда, как признаёт Машкин, у Сайма есть и понятие социальной революции, но и его трактовка не устраивает советского учёного: по его мнению (весьма спорному), британец считает таковой «всякое выступление против собственности и против господствующего класса» 188 . Сайм верит в то, что Август революционер, а его армия – революционна, повторяя здесь реакционные утверждения Ростовцева. 189 Обратим внимание, что, как только речь заходит о списать эти неточности на ошибки набора, если бы они не сочетались с другими манипуляциями со смыслом и цитатами, которые позволяет себе Машкин.
185 Машкин Н.А. Рец.: R. Syme. The Roman Revolution // ВДИ. 1947. № 1. С.116-123.
186 Машкин Н.А. Принципат Августа. С. 213.
187 Там же. С. 292. В целом верное замечание иллюстрируется достаточно странным образом. Например, согласно Машкину, Сайм утверждает, что «освободители» Брут и Кассий готовили настоящую революцию. У Сайма мы читаем: «Если бы «освободители» устроили заговор с целью настоящей революции вместо простого устранения одного аристократа, они бы, несомненно, потерпели неудачу». Syme R. Op. cit. Р. 103. Вообще, применение Саймом понятия «революция» определить нелегко: скажем, иногда он пишет его со строчной, иногда с прописной буквы (примерно равное количество раз), но причины этого не слишком очевидны для читателя. Скорее всего, говорить о том, что Сайм относится к слову «революция» именно как к термину (в смысле строго очерченной сферы применения и ясно определённого смыслового содержания), вообще некорректно.
188
Машкин Н.А. Указ. соч. С. 292-293. Впрочем, всегда легко заслужить и самому упрёк в неточности определения революции. См.: Утченко С.Л. Кризис и падение Римской республики. М., 1965. С.22.
189 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 293, 296, 298, 468.
278
принципиальной критике, Машкин несколько смягчает силу удара, выставляя рядом с Саймом фигуру Ростовцева – однозначно одиозную для советской науки; несмотря на сходство критикуемых тезисов, «реакционером» называется только Ростовцев. 190 Следовательно, Сайм не вызывает у Машкина таких негативных эмоций, надо полагать, он в чём-то и благодарен эпохальному труду зарубежного коллеги, но при всём том, вероятно, искренне, считает, что Сайм не умеет мыслить глубоко – неслучайно он бросает следующий упрёк: «история зависит, по его мнению, от действий различных политических коалиций». 191
Новизна и мощь исследования Сайма, собственно говоря, в этом и заключались: он смог обрисовать механизмы принятия решений, формулировку политических лозунгов, силу, которая толкала людей к таким действиям, на какие они были первоначально не готовы. Машкин видит эти достижения и готов их использовать, но, как было сказано выше, только для придания убедительности собственным конструкциям. Намерения Сайма обрисовать многообразие воздействующих на человека факторов он почти не воспринимает: так, его возмущает утверждение, что, женись Брут на дочери Цезаря Юлии, не было бы убийства в мартовские иды; Машкин подчёркивает, что на Брута в гораздо большей мере повлияли республиканские традиции его семьи (вывод, конечно, не слишком оригинальный). 192
Но ведь Сайм и не думал сводить все проблемы к одному только расторжению помолвки между Брутом и Юлией, приводя и другие доводы, в том числе, сам писал о республиканских воззрениях Брута. Другое дело, что Сайм не ищет в каждом событии единственный и заранее ему предназначенный смысл. «Трагедии в истории проистекают не из конфликта между тем, что считается правильным, и тем, что считается неправильным. Они величественнее и сложнее. Цезарь и Брут были правы каждый по-
190 Точка зрения Ростовцева подаётся иной раз в утрированном виде: «видит “вооружённых пролетариев” во всех (курсив мой – С.К.) случаях, когда дело идёт о гражданских войнах и переворотах». Там же. С. 296.
191
Там же. С. 156.
192 Там же. С. 109-110.
279
своему». 193
Не то чтобы Машкин вообще не допускает многофакторности, но любое
многообразие объяснений без выделения центрального воспринимается им (в полном согласии с установками советской историографии) как признак профессиональной слабости историка. На самом деле, «неумение» Сайма как историка глубоко мыслить подано в работе Машкина настолько уверенно именно потому, что дробная структура по отдельным проблемам позволила раздробить точно так же и анализируемые работы (Сайма, Ростовцева, Тарна и др.). Общие идеи Сайма изложены, но поданы оторванно от основных его достижений, каждое из которых критикуется изолированно в какой-либо части книги Машкина. Работа Сайма построена несколько иначе, чем книга Машкина: она состоит из тридцати трёх глав, некоторые из которых более общие, чем другие (Гл. I «Введение: Август и история» (P. 1-9), Гл. II «Римская олигархия» (P. 10-27), Гл. XI «Политические лозунги» (P. 149-161) и др.), а большинство посвящено изложению отдельных важных эпизодов из общей цепи событий. В известном смысле, в книге Сайма тоже выделяется вторая часть (главы XXIV-XXXIII, P. 349-524), которая приближается к статическому описанию положения дел при принципате (главы, посвящённые отдельно правительству, кабинету, организации общественного мнения, оппозиции и т.п.). Но принцип построения книги Сайма иной: он раскрывает определённый сюжет, полнота которого заключается не в исчерпывающем наборе рубрик, на которые разделён фактический материал, и не в удачной последовательности сочленения этих рубрик, а в драматическом разворачивании основной мысли историка. В этом отношении, опять же, прав Момильяно, который говорит о преемственности между стилем Сайма и стилем Тацита («со щепоткой Гиббона»). 194
Разлагая такое произведение на рубрики, абсолютизируя отдельные ситуативные высказывания Сайма (как в упоминавшемся выше случае, когда
193 Syme R. Op. cit. Р. 59. 194
Momigliano A.D. Introduction to R. Syme, Roman Revolution. P. 72.
280
характеристика, данная Антонию по одному случаю, возведена до характеристики Антония вообще), Машкин обезоруживает противника. Советский историк игнорирует художественные достоинства труда своего английского коллеги, тем самым словно намекая на то, что саймовский принцип построения материала – либо признак его неумения скроить классическую структуру работы, либо лишь способ тенденциозной обработки материала. Конечно, главная вина Сайма заключается в том, что он не увидел роли рабов в историческом процессе описываемого периода. 195
историографии тем же способом, каким подчёркнуто позитивистская структура работы Машкина должна была указать на бесспорную объективность её автора в сравнении с англичанином. Советская историография, в противовес буржуазной, базируется на понимании революции как качественного изменения (мысль подана со ссылкой на Сталина). 196 Вольно или невольно, но автору приходилось идеализировать советских историков и завышать теоретический уровень их работ. 197
Небольшие расхождения между различными советскими историками не меняют этого основного достижения. Они видят саму суть вещей: в период гражданской войны за борьбой группировок рабовладельцев проглядывает начинающееся революционное движение плебса и рабов, а смысл эпохи принципата – не в приходе к власти очередной олигархической партии, а в компромиссе рабовладельцев ради удержания социального порядка. Август – военный диктатор, примиривший различные группировки класса рабовладельцев (включая и провинциалов). 198
195 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 297. 196
Там же. С. 296.
197 Вряд ли можно считать иллюстрацией безупречного теоретического мышления следующий пассаж из учебника С.И. Ковалёва (касающийся II в. до н.э.): «Это – не революция; это – большие количественные изменения, связанные с глубокими качественными сдвигами в области хозяйства и социальных отношений». Ковалёв С.И. История Рима. С. 316.
198 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 605 и сл. За рубежом книга Машкина известна и прочитана (после переводов на немецкий и итальянский языки, соответственно в 1954 г. и 1956 г.), 281
Сказанного достаточно, чтобы увидеть общие черты в подходе Машкина и Рановича, характеризующие этап классических советских трудов по истории древности. Выше говорилось о различиях между этими работами, обусловленными тем, что в труде Рановича перевешивала марксистская социология, 199 а в книге Машкина – позитивистская методология. Следует помнить и о том, что Машкину удалось полностью завершить свою книгу, а Рановичу – нет, хотя вряд ли возможно предугадать, какую бы книгу написал Ранович, будь в его распоряжении больше времени и больше здоровья. 200
И всё-таки тем более важно говорить об общих чертах названных работ: стремлении сформулировать полноценное и выверенное представление о темах, которым они посвящены, связать его с выработавшимся в советской историографии образом древности и тем самым добиться взаимного обоснования как самого образа, так и конкретных выводов по отдельно взятым периодам, то есть – классической гармонии формы и содержания. Важной чертой в обеих работах является критика зарубежной историографии. В трудах обоих названных учёных мы наблюдаем следующий алгоритм взаимодействия с критикуемыми трудами (и особенно с определяющей, наиболее повлиявшей на них работой): сначала идёт критика терминологическая, от которой автор более или менее быстро
оценена за подробный анализ исторических источников, но не вызвала большого интереса, в том числе по факту неоригинальности основных выводов. См. Edmondson J. Introduction: Approaching the Age of Augustus // Augustus. Ed. By J. Edmondson. Edinburgh, 2009. P. 20. Ч.Д. Старр в своё время отмечал отличную от других исследователей принципата склонность Машкина объяснять установление этого политического режима необходимостью держать под контролем массы рабов. Starr Ch.G. The History of the Roman Empire 1911-1960 // Starr Ch.G. Essays on Ancient History: a Selection of Articles and Reviews. Leiden, 1979. P. 302.
199 Впрочем, если учитывать, что перед этим Ранович написал другую книгу о Восточном Средиземноморье, более фактологическую, он вполне мог рассчитывать на то, что «уравновесит» общую работу об эллинизме подобными конкретными трудами. Ранович А.Б. Восточные провинции Римской империи в I-III вв. М.- Л., 1949.
200
По нашему мнению, это не играло принципиального значения с точки зрения основных характеристик работы. Возможно, Ранович мог бы сделать свои заимствования из Ростовцева не столь частыми – как сравнительно скромно представлен Сайм в работе Машкина. С другой стороны, в книге Рановича мы не обнаружили путаницы со ссылками, которая присутствует у Машкина.
282
переходит к анализу целой концепции, определяя её реакционность; после этого может добавляться в качестве антипода мнение советской историографии, а в итоге формулируются положения, которые претендуют на роль безусловных выводов. Например, для Рановича это положение о том, что эллинизм – этап в развитии рабовладельческого общества, который играет промежуточную роль в переходе к высшей точке рабовладения – римскому государству. 201
И Ранович, и Машкин не против сказать, что западные учёные – бессильны в постижении хода истории, «не видят за деревьями леса». 202
В общем и целом это выглядит как проверка учителями сочинений учеников: последние могут быть в разной степени талантливы, но всё-таки они только ученики, и у них обязательно будут ошибки. Но внешняя сторона дела немного театральна, здесь много пафоса и громких обвинений противников в тенденциозности, а настоящий процесс идёт за кулисами, и связан он с поисками и скрытыми колебаниями самих советских историков. Перед нами процесс самоопределения, методологической верификации. Классический труд, казалось бы, опирается на собственные принципы, и Ранович, а особенно Машкин демонстрируют это самым недвусмысленным образом. Но, как мы пытались показать ранее, дело в том, что противостояние «буржуазной науке» входит в число базовых принципов марксистского историописания. Так что зарубежная историография закономерным образом служит фоном для утверждения советской – её неправильные положения оттеняют и даже уточняют марксистскую методологию советских историков; при этом из «буржуазной» литературы берутся и многие идеи, только от них,
201
Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 284.
202 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 368; Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально- экономическая история эллинистического мира. С. 98. Популярностью среди советских авторов пословица обязана Ленину, чья полемическая заметка 1917 г. была направлена против Л. Мартова; в ней говорилось и о буржуазной ограниченности, и о бонапартизме: Ленин В.И. За деревьями не видят леса // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 34. М., 1969. С. 79-85.
283
по завету Ленина, нужно отсекать буржуазную тенденцию. 203
Отметим и то, что как Ранович, так и Машкин не всё избирают и для отсекания: психологизм ими откровенно презирается, а вот научность старинного склада, напротив, ценится. Поэтому в обеих книгах культура обязательно освещена, но обязательно в «подвалах» последних глав. «Эллинизм и его историческая роль» – работа, которая достигает полноты объяснений за счёт отказа от широты рассмотрения вопроса. Именно отсечение лишнего делает историю объяснимой, создаёт эффект полной логичности и познаваемости. «Принципат Августа», напротив, построен на эффекте чрезмерной полноты: огромный объём фактов, правильно распределённый по отведённым им заранее местам, даёт тот ответ, на который рассчитывает автор. Поэтому, если после труда Рановича общую историю эллинизма в советской историографии ждало затишье, то после труда Машкина (также с некоторым перерывом) появилось достаточное количество работ, посвящённых характеристике принципата Августа 204
, – но при этом ни одной работы, автор которой взялся бы повторить тот же приём написания монументального труда; тем самым, книга Машкина также лёгла краеугольным камнем в здание советской историографии. Бесспорно, появление такого рода работ свидетельствовало о наступлении зрелости в советской историографии древности. От моделирования образа был совершён переход к его утверждению и полноценному использованию. При этом, тем не менее, момент торжества этой классики был недолгим: стремление дать исчерпывающие ответы, проведённое с гораздо большей последовательностью, чем было свойственно классической же работе Энгельса (вероятно, сыграла роль ригидность
203 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистического мира. С. 99.
204 Утченко С.Л. Древний Рим. События. Люди. Идеи. М., 1969; Егоров А.Б. Рим на грани эпох. Проблемы рождения и формирования принципата. Л., 1985; Шифман И.Ш. Цезарь Август. Л., 1990. Новый виток исследований придётся уже на постсоветское время: Межерицкий Я.Ю. «Республиканская монархия»: метаморфозы идеологии и политики императора Августа. Москва-Калуга, 1994; Парфёнов В.Н. Император Цезарь Август. Армия. Война. Политика. СПб., 2001.
284
принципов сталинской эпохи), сказалось в том, что классическое воплощение вызывало всё больший скепсис историков следующего поколения, коль скоро они не собирались удовлетворяться ролью прилежных последователей, дополняющих раз и навсегда открытые истины. Не следует забывать и того, что убедительность предложенных авторами трактовок была достигнута путём возможно и искреннего, но выглядящего довольно циничным манипулирования данными источников и литературы, целью которого было всемерное педалирование роли рабов в древней истории, установление прямой связи между развитием рабовладельческого способа производства и «надстроечными» явлениями в политике и культуре. Тем самым, достигнутая гармония была чревата будущими противоречиями, а полнота воплощённого образа древности – неизбежной его трансформацией. |