Образ древности в советской историографии: конструирование и трансформация
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
| собственности институт пекулия не вносил».
53 Сюзюмов также критикует мнение Е.М. Штаерман об ограничении прав господина на личность раба со стороны государства: это были либо несущественные правовые нормы (убивать раба нельзя, но нет ответственности за смерть раба во время наказания), либо они были неверно трактованы исследователями (запрещено продавать имение без работников, но речь идёт не о личностях рабов, а об их количестве, главная цель закона – чтобы имение обрабатывалось и было в состоянии давать налог). 54 Таким образом, историк отвергает возможность 51 Там же. С. 41, 43-44. 52 Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи // ВДИ. 1955. № 1. С. 52, 54. Подобную же позицию Сюзюмова Штаерман критиковала ещё до 1953 г. См.: Штаерман Е.М. К вопросу о крестьянстве в западных провинциях Римской империи. С. 101.
53 Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи. С. 55. Здесь и далее в тексте параграфа выделение слов принадлежит авторам. В текстах статей использована разрядка, заменённая здесь курсивом.
54 Там же. С. 57-58. Ср. Корсунский А.Р. Указ. соч. С. 53.
303
эволюции рабства в крепостничество, отвергает он эту возможность и для колоната. 55 В любом случае, крупные землевладельцы не давали развиться мелкой собственности (здесь Сюзюмов полемизирует с Кажданом). 56
Конечно, Сюзюмов не может принять и положение Штаерман о возникновении класса феодализирующейся знати. «В Римской империи происходил не процесс вызревания феодальной собственности, не процесс вызревания необходимой для
дальнейшего генезиса феодализма собственности мелких производителей, а, наоборот, всемерное противодействие этим процессам, что сделало невозможным переход к феодализму с сохранением господствующего класса». 57 Наконец, нельзя говорить о начале феодализма там, где нет барщины: «Начальная стадия феодальной эксплуатации – отработочная рента – исторически сложилась не в Римской империи, а уже после краха империи». 58
Казалось бы, различие между Сюзюмовым и Штаерман не столь велико: последняя никогда не говорила о том, что Римская империя в IV в. – государство феодальное, а лишь указывала, что оно уже не рабовладельческое в полном
смысле слова,
хотя о римском рабовладельческом государстве как о «тормозе развития новых феодальных отношений» Штаерман говорила ещё до начала дискуссии. 59 Однако жёсткость выступления Сюзюмова, специализировавшегося на раннем средневековье, понять можно: делая логичным развитие поздней античности – исчерпание рабовладельческих отношений приводит к складыванию зачатков феодальных, – Штаерман фактически изымает исторический смысл из последующего полутысячелетия истории Средиземноморья: поскольку развиваться феодализм начнёт лишь с IX в. (как писал ещё Энгельс), то
55 Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи. С. 59-60. Здесь, правда, использована достаточно запутанная аргументация, сводящаяся к тому, что были разные категории колонов, и многие ещё не были прикреплены к земле.
56
57 Там же. С. 62. 58 Там же. С. 63. 59 Штаерман Е.М. К вопросу о крестьянстве в западных провинциях Римской империи. С. 119.
304
изучать там, в сущности, нечего. Тем самым Сюзюмов обнажает крайний прогрессизм советской историографии: она не воспринимает эпох, в которые не происходит никаких важных перемен в социально-экономической сфере, в идеале таких эпох не должно быть совсем. И вообще, единственная возможность доказать, что изучаемый тобой исторический период имеет какую-либо ценность, – это указать на изменения в базисе. Маркс и Энгельс, освещая отдельные эпизоды мировой истории, могли позволить себе признать наличие периодов «затишья» в ней; советский историк мог признать «затишьем» любой период, кроме того, на котором специализировался он сам. Сюзюмов соглашается с мнением Ковалёва об отсутствии революционного класса-гегемона в социальной революции перехода от античности к средневековью, но полагает, что её нельзя считать деструктивной: выступления рабов и колонов помогли укреплению общинной собственности за счёт рабовладельческой, а общинная собственность и давала крестьянину необходимую заинтересованность в результатах своего труда. Несколько сложнее Сюзюмову, с его крайней точкой зрения на отсутствие в рабовладельческом строе зачатков феодализма, было объяснить сохранение государства в Византии и переход к феодализму в ней. Он сводит ответ на этот вопрос к тому, что здесь, несмотря на реакционность в целом, государство сыграло и прогрессивную роль, здесь более были развиты торговые города и товарное хозяйство, что позволило прежней знати удержаться у власти. 60 Иными словами, с точки зрения собственной же методологии, Сюзюмов приводит второстепенные объяснения, которые дезавуируют значительную часть прежних его утверждений: если никаких системных начал феодализма не было в Римской империи, то восточная её часть должна была пасть так же, как и западная, и то, что она была более экономически развита, напротив, должно было бы означать и большую глубину социального кризиса для неё. Если же она
60 Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи. С. 66-67. 305
смогла устоять и перейти к феодализму без крушения государства, значит, необходимо допустить наличие предпосылок к такому переходу, которые, следовательно, пусть и в меньшей мере, нужно допустить и для западной части Римской империи. Для большинства исследователей того времени эти недочёты позиции Сюзюмова были вполне очевидны. Таким образом, выступление Сюзюмова провело вторую черту в дискуссии, которая показывала пределы расхождения во мнениях; первую провела статья Штаерман. После этого принципиальных выступлений в ходе дискуссии уже не было. Статьи А.Г. Гемпа (1893-1977) 61 и З.В. Удальцовой (1918-1987) 62
касались частных вопросов и в общем примыкали к основным положениям работы А.Р. Корсунского. Попытка Е.Э. Липшиц (1901-1990) выразить принципиальную поддержку основным положениям Е.М. Штаерман на примере восточной части Римской
империи следует
признать малоубедительной: в статье либо повторены ранее имевшие место аргументы, либо просто отвергаются другие позиции – так, довольно поверхностно критикуется М.Я. Сюзюмов. 63 Можно, пожалуй, обратить внимание на мнение автора о том, что в IV в. уже утверждался тип барщинной повинности среди колонов. 64 Зато Липшиц «договаривает» мысль за Штаерман: в IV в. речь должна идти уже о складывающейся феодальной формации. 65
редакционной статьи в «Вестнике древней истории» (автором мог быть
61 Гемп А.Г. Трибутарии и инквилины поздней Римской империи // ВДИ. 1954. № 4. С. 75- 83. Статья опубликована до работы Сюзюмова. Автор сам указывает на то, что он вносит лишь частный вклад в ход дискуссии.
62
116.
63 Липшиц Е.Э. Проблема падения рабовладельческого строя и вопрос о начале феодализма в Византии // ВДИ. 1955. № 4. С. 63-71.
64
65 Там же. С. 64. 306
заместитель главного редактора С.Л. Утченко). 66 В ней, как и следовало ожидать, предлагалась некая средневзвешенная точка зрения. Была указана точка совпадения мнений большинства участников дискуссии: «положение о развитии элементов феодальных производственных отношений в недрах рабовладельческого строя Римской империи». 67 Редакция считала нужным согласиться с Е.М. Штаерман в том, что общий кризис рабовладельческого строя в Римской империи начался со второй половины II в. и в том, что он был в известной мере связан с кризисом рабовладельческой виллы как классической формы рабства. 68 Отвергалось положение А.П. Каждана об укреплении мелкого землевладения, как основанное на частных свидетельствах. 69 Отвергалась, конечно, и точка зрения М.Я. Сюзюмова за несправедливый отрыв гибели рабовладения от параллельных процессов генезиса феодализма. 70 Редакция отказывалась признать господствующий класс феодальным или «феодализирующимся» и заняла среднюю позицию по вопросу о сущности социальных движений крестьян: они были и против уходящего рабовладения, и против нарождающегося феодализма. 71 В статье утверждалось, что и в IV в. рабовладельческая формация продолжала существовать. 72 Подчеркнём также, что, несмотря на явный характер поучения (говорится не только о том, кто и в чём прав, а кто нет, но также о том, что теперь должна делать советская наука о древности), в статье нет навязывания единственно верной точки зрения и нет разгрома прочих, как нет этого и у авторов отдельных статей. Это уже отличает данную дискуссию
66 Сами участники при этом совсем не считали её завершённой. См.: Удальцова З.В., Каждан А.П. Некоторые нерешённые проблемы социально-экономической истории Византии // ВИ. 1958. № 10. С. 82.
67
4.
68 Там же.
69 Там же. С. 5-6.
70 Там же. С. 6.
71 Там же. С. 11.
72 Там же. С. 10.
307
от неистовых довоенных, 73 хотя её роднит с ними желание выжать из дискуссии некий неоспариваемый «сухой остаток», а существование разных точек зрения тем самым признаётся лишь до той поры, пока не будет найдена истина. Теперь необходимо сказать об особенностях данной дискуссии в свете проблемы трансформации образа древности. Если мы будем говорить о фактической стороне дела, то здесь дискуссия вскрыла не критическое, но весьма заметное расхождение во взглядах: даже если не вести речь о трактовках отдельных источников, то само ощущение, которое выносят от работы с источниками исследователи, у них заметно разнится. Одним кажется, что трудящееся население всё более сливается в одну массу, эволюционирующую к крепостной зависимости, другие делают акцент на разнообразии групп и разнообразных тенденциях в их развитии, причём по- разному оценивают каждую группу и отдельные тенденции общественной эволюции. Подобное расхождение фиксируется и в других вопросах. В редакционной статье хорошо заметна некоторая растерянность, вызванная, конечно, не столько этими конкретными расхождениями, сколько очевидно обнаружившимся отсутствием консенсуса на более серьёзном уровне: сам процесс перехода выглядит слишком отличным в освещении разных авторов. Коль скоро общая ситуация в науке изменилась и теперь нет необходимости (и потребности) навязывать всем единый вариант решения задачи, то в статье постоянно фигурирует другой ответ: необходимо обратиться к более тщательному анализу источников, расширению тематики и географии исследований. 74 Это, конечно, было решением, которое в любом случае давало возможность на какое-то время уйти от обсуждения проблемы, погрузившись в материал. Например, одним из таких выходов в перспективе могло быть перенесение акцента в объяснении названной проблемы с
73 Говоря так, мы отнюдь не употребляем слово «довоенный» в качестве термина для периодизации развития исторической науки.
74 Там же. С. 5, 11, 12-13. Одна такая статья появилась ещё до начала дискуссии: Пигулевская Н.В. Проблемы распада рабовладельческого общества и формирования феодальных отношений на Ближнем Востоке // ВИ. 1953. № 3. С. 50-62.
308
классовой борьбы на рост производительных сил – неслучайно ряд авторов задавался вопросом о прогрессе производства (в техническом и организационном смыслах) в поздней античности. Проработка этого вопроса означала приостановление теоретических споров до времени выяснения конкретных вопросов. Но это несло в себе и заряд будущего взрыва: если уже использованное количество фактов привело к существенным разногласиям, то вполне можно было допустить, что увеличение материала не сгладит, а обострит противостояние. Но, как мы знаем, этого краха не произошло. Проблема перехода от античности к средним векам стала одним из «вечных» вопросов советской историографии, 75 в этом отношении мало отличавшейся от историографии мировой, который, соответственно, никогда не был разрешён (хотя как заклятие из года в год повторялись слова о продвижении советских историков в этом направлении), 76 но никогда и не сыграл заметной деструктивной роли в её развитии. Причина такого положения дел, на наш взгляд, заключается в том, что, несмотря на отсутствие единой истории перехода от рабовладения к феодализму, советская историография древности выработала не менее действенное средство уравнивания мнений: образ перехода от одной эпохи к другой. Если отсечь крайние точки зрения Е.Э. Липшиц (несколько более крайнюю, чем Е.М. Штаерман) и М.Я. Сюзюмова (у которых, однако, тоже содержатся элементы этого образа), то мы встречаемся с одним и тем же типом объяснения: феодализм постепенно вызревал/созревал/зарождался в
75 Экзотическое её отражение на западной почве: Андерсон П. Переходы от античности к феодализму. М., 2007.
76 В этом смысле слова вполне допустимо разделять собственно дискуссию 1953-1956 гг. и актуализированную ею проблему, спорам вокруг которой было посвящено солидное количество статей и монографий после 1956 г. В этих работах довольно скоро произошла утрата самого содержания дискуссии, взамен которому хлынул поток слов о необходимости дальнейшей работы: Струве В.В., Пигулевская Н.В. Проблема кризиса рабовладельческого строя и генезиса феодализма // ВИ. 1956. № 9. С. 186-195.
309
недрах старого (разлагавшегося) рабовладельческого строя 77 . Ключевой символ здесь – «недра», которому, естественно, не даётся определения или объяснения (ибо подразумевается его самоочевидность), но который при этом сам объясняет весь процесс в целом. Новые отношения могут при этом прорываться, 78 пробиваться 79 или пробивать себе дорогу, 80 что в общем подчёркивает происхождение образного ряда из геологии («недра» как подземелье), а не из биологии («созревать» как плод в «недрах» утробы), в ортодоксальной марксизме гостьи нежеланной. Иногда «недра» могут быть заменены «рамками», 81 в которых вызревает новый строй. К этому добавляется любимый Энгельсом образ государства (политической надстройки) как механического инструмента: политическая надстройка может тормозить этот процесс. 82
Остальные образы играют подчинённую роль: так, у А.Р. Корсунского новая форма собственности ещё не «вытеснила» рабовладельческую, 83 у А.П.
Каждана класс будущих средневековых крестьян возник в результате «гигантской переплавки самых разнородных элементов»; 84 Ковалёв пишет об «отмирании» старых классов рабовладельческого общества, в котором «были семена новой жизни». 85 Последний образ указывает на то, что биологический образ разложения одного строя и зарождения другого до конца изжит не был,
77 Проблема падения рабовладельческого строя (к итогам дискуссии). С. 10; ср.: Корсунский А.Р. Указ. соч. С. 55; Каждан А.П. О некоторых спорных вопросах истории становления феодальных отношений в Римской империи. С. 106.
78
Римской империи. С. 42.
79 Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи. С. 64.
80 Каждан А.П. Указ. соч. С. 78; Сюзюмов М.Я. Указ. соч. С. 51.
81 Ковалёв С.И. Указ. соч. С. 41; Дилигенский Г.Г., Утченко С.Л. Советская историография античности за 40 лет // ВИ. 1958. № 1. С. 156.
82
83 Там же. Позже историк пытался развить тезис о социальной революции, тем самым конкретизировать образ объективных преобразований, зреющих в недрах, до процесса борьбы старых и новых отношений, т.е. в некотором смысле вернуть целостное объяснение, при этом не восходящее к Сталину, чья трактовка перехода к феодализму открыто противопоставлялось концепции Маркса – Энгельса – Ленина. См. Корсунский А.Р. Проблема революционного перехода от рабовладельческого строя к феодальному в Западной Европе // Вопросы истории. 1964. № 5. С. 95-111.
84
85 Ковалёв С.И. Указ. соч. С. 42. 310
но это не должно нас слишком отвлекать, ибо сравнения такого рода трудно элиминировать из языка гуманитарных наук. Даже в начале 30-х гг. в споре об азиатском способе производства участники задавались вопросом, куда он «растёт». 86
данном случае он прикрывает изъяны теории. Советская историография любила упрекать буржуазную за отсутствие чётких определений, здесь же – ровно тот случай, когда упрёк может быть переадресован. Конечно, в рамках советской историографии было невозможно просто признать собственную слабость, её нужно было спрятать и преуменьшить. Это означало, что, даже если советский историк не мог достаточно чётко объяснить переход от античности к средневековью, он должен был, тем не менее, дать хотя бы по внешности уверенное объяснение. Поэтому оно даётся с помощью сцепления общетеоретического положения, его образного выражения и конкретизации с помощью фактов. Теоретическая база – марксистский закон соответствия производственных отношений производительным силам, конкретизация – исторические факты. Связующим звеном между ними служит либо логическая конструкция концептуального типа (какую пыталась предложить Е.М. Штаерман), либо образ, который, тем самым, снимает необходимость наличия полноценной концепции. Например, когда С.И. Ковалёв призывает разобраться в терминах и выдвигает понятие антирабовладельческой социальной революции, он как раз заменяет вопрос о концепции перехода разговором о приемлемости терминов. Иногда может создаться ощущение, что авторы говорят много, чтобы не сказать ничего. «Несоответствие старых производственных отношений характеру производительных сил даёт себя чувствовать особенно сильно в этот переходный период, когда в недрах старого способа производства зарождаются новые производственные отношения, которые должны дать простор дальнейшему развитию производительных сил. Но эти новые
86 Дискуссия об азиатском способе производства. По докладу М.С. Годеса. М., 2009. С. 82. 311
производственные отношения встречают упорное сопротивление со стороны того
класса, который
является представителем и выразителем господствующих пока старых производственных отношений». 87 Приведённая цитата, конечно, шедевр банальности, но ведь и остальные участники дискуссии, в сущности, высказывались подобным образом. Всякий раз, когда они подходили к вопросу о переходе от античности к феодализму как процессе, они начинали воспроизводить стандартные фразы, которые, как подразумевалось, не будут никем оспорены. Это уже не обязательно отсылки к Марксу или Энгельсу, этими клише говорят именно от себя, это часть сформировавшегося к тому времени общего языка исторической науки. Дискуссия помогла научиться применять этот общий язык к конкретной проблеме. По сути, таким образом рождалась новая конвенция среди историков: единомыслие, выражающееся в единой концепции, заменялось единообразным способом выражения мысли.
Конвенциональность заключалась в том, что теперь различия в деталях переставали быть причиной «смертного боя» между историками и поводом для обвинения в «смертных грехах» какого-либо уклона или низкопоклонстве перед заморской идеологией. В этих условиях призыв к увлечённой работе с историческими фактами был как нельзя кстати. Свобода исследования возрастала не за счёт отказа от единой теории, а за счёт её выхолащивания. В начале 50-х гг. этот процесс только начинался, причём интересно указать на симптоматичную деталь: процесс предшествовал не только XX съезду партии или смерти Сталина, но даже этапу травли «космополитов», то есть перемены в учёной среде не имели прямой корреляции с переменами в политике. Интересен и другой вопрос: каким образом дискуссия отобразилась в творчестве самой Е.М. Штаерман? Этот вопрос имеет тем больше право быть заданным, что в 1956 г. исследовательница защищает докторскую диссертацию, посвящённую теме, напрямую связанной с темой дискуссии, а
87 Гемп А.Г. Трибутарии и инквилины поздней Римской империи. С. 75. 312
год спустя издаёт её (в сокращённом виде) отдельной книгой. 88 И хотя книга опубликована через год после того, как дискуссия была уже официально завершена, ни в основном тексте, ни в примечаниях нет никаких упоминаний о ней. Конечно, это могло быть объяснено экономией места и нежеланием слишком отвлекаться от основной темы – фактически, советского варианта «Социально-экономической истории Римской империи» (пусть на меньшем географическом и хронологическом пространстве). Но
ведь исследовательница даёт краткий обзор курсов Сергеева, Ковалёва и Машкина, как раз предшествующих её работе и начатой ею же дискуссии, 89 и вряд ли сложно было занять лишнюю страницу изложением основных точек зрения. Более того, фактически ни в одной из своих последующих работ она не скажет ничего существенного о том споре, который оказался столь острым и длительным и у истоков которого стояла её статья. Нельзя, однако, утверждать и того, что Штаерман вообще проигнорировала дискуссию. Хотя свою общую теорию кризиса рабовладельческих вилл она оставила неизменной (собственно, никто из дискутировавших не смог оспорить принципиальных её аспектов), тем не менее, яснее сформулировала ряд выводов. Историк отмечает разнообразие источников формирования колоната, но всё так же считает, что одним из основных следствий кризиса III в. было складывание крупных имений, в которых
эксплуатировался труд
формирующегося класса-сословия зависимых землевладельцев. 90 Аккуратнее дано определение места поздней античности в социальной истории: это было время зарождения феодализма.
88 Написанные Штаерман главы для «Всемирной истории» не могут привлекаться как материал для анализа: общая задумка этого труда не предполагала отображения разных точек зрения на исторический процесс, в том числе усреднялась и точка зрения автора. Штаерман была вынуждена очень смягчить свои мысли о кризисе рабовладельческих вилл и о политических программах отдельных социальных слоёв; сравнительно чётко осталась выраженной мысль о росте латифундий в поздний период Империи, но в таком контексте она звучала более чем банально. См. Всемирная история. Т. II. М., 1956. С. 644-646, 726- 729, 796.
89 Штаерман Е.М. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи. М., 1957. С. 9-13.
90
313
«Это не означало ещё, что феодальный строй производства победил», 91 – заключает Е.М. Штаерман. Во всём этом сквозит, как может показаться, если не презрительное, то очень холодное отношение к прошедшей дискуссии. Отметим, кстати, что Штаерман не использует слово «недра» и вообще избегает языковых штампов советской историографии того времени. Можно истолковать это следующим образом: в момент опубликования статьи диссертация была уже фактически готова, а потому изменить концепцию работы было крайне сложно; книга следовала за диссертацией, и здесь также было бы затруднительно пересматривать основные положения с учётом дискуссии. В этом случае умолчание о споре снимало необходимость искать какое-либо изощрённое объяснение, почему автор осталась на своей точке зрения, кроме того самоочевидного, что её никто не переубедил. Правда, в такой версии есть существенный логический изъян: учёный, который не желает слушать других, не начинает дискуссий. Если дискуссия была начата самим учёным, а потом замалчивается им, это свидетельствует скорее не о презрении, а о разочаровании. Это могло
быть и скрытой формой бунта
талантливой исследовательницы против конвенционализма. Можно допустить, что, подобно герою одного платоновского диалога, ей казалось неправильным, когда чужие взгляды умеют излагать, а свои собственные – нет, несмотря на долгие занятия в этой области. Уважение к Марксу и Энгельсу – это одно, а повтор стандартного набора цитат – другое, и разве у читателя, обладающего критическим умом, не создавалось ощущение, что участники дискуссии свели разговор по проблеме к разговору вокруг проблемы? Но мы не можем
91 Там же. С. 509. Более подробный список изменений в позиции Штаерман см. в рецензии В.Н. Дьякова. Впрочем, и он отмечает, что изменения эти незначительные. Дьяков В.Н. Рец.: Е.М. Штарман, Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи, М., Изд-во АН СССР, 1957, 512 стр., тираж 2000 экз., цена 20 р. 40 к. // ВДИ. 1958. № 4. С. 126. И через 20 лет позиции исследовательницы не изменились принципиальным образом. См. Штаерман Е.М. Кризис III в. в Римской империи // ВИ. 1977. № 5. С. 155-156.
314
быть уверенными, что наши впечатления от дискуссии доминировали и в восприятии её со стороны Е.М. Штаерман. Что повторение одних и тех же словесных клише осознавалось как недостаток, в этом не может быть сомнений, но совсем не обязательно, чтобы это мыслилось чем-то большим, нежели очередной перегиб советской науки, который можно исправить при соответствующих усилиях. Наконец, в книге Штаерман о кризисе рабовладения мы нигде не находим характерных признаков работы, выражающей бунт автора против сложившейся ситуации в науке. Работы такого рода обычно содержат теоретизацию, выходящую иной раз весьма далеко за пределы обозначенной темы, отличаются яркими полемически заострёнными тезисами, наконец, в них фигурируют объявленные прямо или обозначенные обобщённо взгляды противников – иначе полемика просто провиснет в воздухе. Но в книге, о которой идёт речь, полемика ведётся только по частным проблемам и преимущественно с зарубежными авторами (как и вообще превалируют ссылки на зарубежную историческую литературу и на источники), теоретизирование касается лишь вопросов, прямо связанных с темой монографии, а полемичность основных положений заметно приглушена по сравнению со статьёй 1953 г. На наш взгляд, возможно и третье объяснение такого равнодушия автора к «собственной» дискуссии. Чтобы это объяснение обрело силу, необходимо обратиться к самой работе. «Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи» построен как классический труд, не только в понимании советской исторической классики, но и в последнем смысле в том числе. В этом смысле слова он продолжает линию книги об эллинизме Рановича, похож на «Государственное хозяйство древнего Шумера» Тюменева, но более всего сопоставим с фундаментальным очерком августова
315
принципата, созданным Машкиным, 92 в недавнем прошлом научным руководителем Штаерман. Та же тщательность в работе с источниками, стремление к их максимально полному охвату, та же скрупулёзная обработка, не переходящая в воспроизведение предшествующей, в том числе западной, историографической традиции. Но это не главное свойство, роднящее книгу Штаерман с классическими трудами советской историографии древности. Труд претендует дать итоговые ответы на базовые вопросы по той теме, какой он посвящён. Так, у Штаерман чётко обозначены основные политические группировки и их программы в кризисе III в. – версия, которая до сих поражает своей смелостью, ибо построена на столь же внимательном прочтении источников, сколь и очевидном манипулировании их данными. В книге не только выведены разные прослойки класса рабовладельцев, но их сознание возведено до уровня политически сформулированных тезисов, что не может не навести на мысль о стремлении автора понять давнюю историю на основе современных представлений. Более того, это классическое советское исследование древности именно сталинского периода: единственный способ сделать историю богатой событиями (не любыми, а несущими смысл) автор видит в том, чтобы показать борьбу разных видов собственности, и хотя это предполагает насилие над источниками, не колеблясь идёт на это. 93 В книге показано, как гибель рабовладения истекает из него же, и здесь автор настолько увлеклась, что даже вошла в противоречие с указанием Энгельса на значительную роль варваров в переходе от античности к средневековью, на что верно указывал М.Я. Сюзюмов 94 . Но таково требование стиля. 92 И.Л. Маяк прямо подчёркивает связь фундаментальной монографии Штаерман с творчеством её учителя: Маяк И.Л. Николай Александрович Машкин (1900-1950) // Портреты историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. С. 77.
93
разнообразие социальных форм. Momigliano A.D. Christianity and the Decline of the Roman Empire // Momigliano A.D. Terzo contributo alla storia degli studi classici e del mondo antico. T. I. Roma, 2007. P. 73.
94 Сюзюмов М.Я. Указ. соч. С. 52.
316
Классический труд должен предоставлять исчерпывающие объяснения. В этом смысле он принципиально антидискуссионен. Но это не означает, что такова же была установка самого автора. В.Н. Дьяков не случайно обратил внимание на то, что в книге очень много оговорок с использованием слов «вероятно», «возможно» и т.п. 95 Как дискуссия, так и книга отразили перемены в сознании советских историков древности, но пока они, скорее, показали половинчатость этих перемен. Пока ещё сохраняется ориентация на абсолютные объяснения, отсюда и желание редколлегии «Вестника древней истории» правильно расставить все акценты, и элиминирование дискуссии из контекста (и текста) книги Штаерман. Но поиски более вариативных и более широких объяснений уже начались. Например, в книге И.М. Дьяконова о социально-политическом строе древнего Шумера (1959) тоже заметны и рождающаяся поливариантность объяснений, и полемичность основных положений автора. 96 Это означало, что трансформация образа древности стала неизбежной.
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|