Дергачева И.В. Москва «А МНЕ РОССИЯ НУЖНА…»: МЫСЛИ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО

314 
также в вынужденном бегстве от кредиторов, он сетует на оторванность от 
России: « Я, потеряв Вас, попал еще, сверх того, на чужую сторону, где нет 
не только русского лица, русских книг и русских мыслей и забот, но даже 
приветливого лица нет! Право, я даже не понимаю, как может заграничный 
русский человек, если только у него есть чувство и смысл, этого не заметить 
и больно не прочувствовать. Может быть, эти лица и приветливы для себя, но 
нам-то кажется, что для нас нет. Право так! И как можно выживать жизнь за 
границей? Без родины — страдание, ей-богу! Ехать хоть на полгода, хоть на 
год — хорошо. Но ехать так, как я, не зная и не ведая, когда ворочусь, — 
очень дурно и тяжело. От идеи тяжело. А мне Россия нужна, для моего 
писания и труда нужна (не говорю уже об остальной жизни), да и как еще! 
Точно рыба без воды; сил и средств лишаешься» [1, с. 309]. 
Достоевскому было трудно творить вне Родины. В письме А.Н. 
Майкову от 26 октября (7 ноября) 1868 из Милана он пишет: «Под конец 
жизни в Вевее и я и жена — мы заболели. И вот два месяца назад мы 
переехали через Симплон в Милан. Здесь климат лучше, но жить дороже, 
дождя много и, кроме того, скука смертная. Анна Григорьевна терпелива, но 
об России тоскует, и оба мы плачем об Соне. Живем мрачно и по-
монастырски. …В Россию воротиться — трудно и помыслить. Никаких 
средств. Это значит как приехать, так и попасть в долговое отделение. Но 
ведь я уж там не рабочий. Тюрьмы я с моей падучей не вынесу, а стало быть, 
и работать в тюрьме не буду. Чем же я стану уплачивать долги и чем жить 
буду? Если б мне дали кредиторы один спокойный год (а они мне три года ни 
одного спокойного месяца не давали), то я бы взялся через год уплатить им 
работой… 
Переехав в Россию, я бы знал чем заняться и добыть денег; я таки 
добывал их в свое время. А здесь я тупею и ограничиваюсь, от России 
отстаю. Русского воздуха нет и людей нет. Я не понимаю, наконец, совсем 
русских эмигрантов. Это — сумасшедшие!» [1, с. 382].
Здесь же писатель рассуждает о славянском вопросе: «Желательно бы 
очень, чтоб журнал был непременно русского духа, как мы с Вами это 
понимаем, хотя, положим, и не чисто славянофильский. (По-моему, друг мой, 
нам слишком гоняться за славянством, право, не надо, то есть слишком. 
Надо, чтоб они сами к нам пришли.) После Славянского съезда в Москве10 
некоторые из славян же, возвратясь к себе, подшучивали свысока над 
русскими за то, что «руководствовать других взялись и как бы импонировать 
славянам, а у самих-то еще что и какое малое самосознание» и т. д. и т. д. И 
поверьте, что многие из славян, в Праге например, судят нас совершенно с 
западных точек зрения, с немецкой и с французской, и даже,
может быть, удивляются, что у нас славянофилы, например, мало 
заботятся об общепринятых формах западной цивилизации. Так что нам, 
например, гоняться-то бы подождать за славянами. Изучать их — дело 
другое; помочь тоже можно; но брататься лезть не надо, но только лезть, 
потому что братьями их считать и как с братьями поступать с ними, 
несомненно, должно».[1, с. 383-384]. 

315 
В письме С.А. Ивановой от 8(20) марта 1869 г. из Флоренции писатель 
пишет о замысле нового романа и о невозможности писать его в отрыве от 
русской почвы, писатель описывает свои материальные затруднения, не 
позволяющие вернуться в Россию: «…вот я и задумал теперь одну мысль, в 
форме романа. Роман этот называется «Атеизм»; мне кажется, я весь 
выскажусь в нем. И представьте же, друг мой: писать его здесь я не могу; для 
этого мне нужно быть в России непременно, видеть, слышать и в русской 
жизни участвовать непосредственно; надо, наконец, писать его два года. 
Здесь же я этого не могу и потому должен писать другое. Всё это делает мне 
всё дальше и дальше жизнь за границей несносною. Знаете ли, что я теперь 
без шести или по крайней мере без пяти тысяч наличных денег никак не могу 
возвратиться в Россию… Господь знает, когда я возвращусь. А мне надо, 
надо воротиться. Вы пишете о Тургеневе и о немцах. Тургенев за границей 
выдохся и талант потерял весь, об чем даже газета «Голос» заметила. Я не 
боюсь онемечиться, потому что ненавижу всех немцев, но мне Россия нужна; 
без России последние силенки и талантишка потеряю. Я это чувствую, 
живьем чувствую. [1, с. 410-411]. 
В письме А.Н. Майкову от 15 (27) мая 1869 г. из Флоренции 
Достоевский делится с другом своими мыслями о патриотическом 
воспитании молодежи через живописание героических страниц русской 
истории: «Посудите: идея моя состояла тогда в том (теперь я скажу только 
несколько слов про нее), что мог бы появиться, в увлекательных, 
обаятельных стихах, — в таких стихах, которые сами по себе, безо всякого 
усилия, наизусть заучиваются, что всегда бывает с глубокими и прелестными 
стихами, — мог бы появиться, говорю я, ряд былин (баллад, песней, 
маленьких поэм, романсов, как хотите назовите; тут уж сущность и даже 
размер стихов зависят от души поэта и являются вдруг совершенно готовые в 
душе его, даже независимо от него самого...). Ну так вот, в этом ряде былин, 
в стихах (представляя себе эти былины, я представлял себе иногда Ваш 
«Констанцский собор») — воспроизвести, с любовью и с нашею мыслию, с 
самого начала с русским взглядом, — всю русскую историю, отмечая в ней 
те точки и пункты, в которых она, временами и местами, как бы 
сосредоточивалась и выражалась вся, вдруг, во всем своем целом. Таких 
всевыражающих пунктов найдется, во всё тысячелетие, до десяти, даже чуть 
ли не больше. Ну вот схватить эти пункты и рассказать в былине, всем и 
каждому, но не как простую летопись, нет, а как сердечную поэму, даже без 
строгой передачи факта (но только с чрезвычайною ясностию), схватить 
главный пункт и так передать его, чтоб видно, с какой мыслию он вылился, с 
какой любовью и мукою эта мысль досталась. Но без эгоизма, без слов от 
себя, а наивно, как можно наивнее, только чтоб одна любовь к России била 
горячим ключом — и более ничего.» [1, с. 425-426]. Достоевский 
перечисляет подходящие сюжеты и подробно останавливается на взятии 
Константинополя турками, ибо после падения Царьграда Москва и стала 3-
им Римом: «Вообразите себе, что в третьей или в четвертой былине (я их в 
уме тогда сочинил и долго потом сочинял) у меня вышло взятие Магометом 

316 
2-м Константинополя7 (и это прямо и невольно явилось как былина из 
русской истории, сама собою и без намерения; потом я сам подивился, как, 
без всякого сомнения и даже без обдумывания и без сознания, у меня так 
пришлось, что взятие Константинополя я причел прямо к русской истории, 
не усумнившись нимало). Вся эта катастрофа в наивном и сжатом рассказе: 
турки облегли Царьград тесно; последняя ночь перед приступом, который 
был на заре;последний император9ходит по дворцу («Король ходит 
большими шагами»), идет молиться образу Влахернской Божией матери; 
молитва; приступ, бой; султан с окровавленной саблей въезжает в 
Константинополь. Труп последнего императора отыскивают по приказанию 
султана в куче убитых, узнают по орлам, вышитым на сапожках. Святая 
София, дрожащий патриарх, последняя обедня, султан, не слезая с коня, 
скачет по ступеням в самый храм (historique*), доскакав до средины храма, 
останавливает коня в смущении, задумчиво и с смятением озирается и 
выговаривает слова: «Вот дом для молитвы Аллаху!» Затем выбрасывают 
иконы, престол, ломают алтарь, становят мечеть, труп императора хоронят, а 
в русском царстве последняя из Палеологов является с двуглавым орлом 
вместо приданого; русская свадьба, князь Иван III в своей деревянной избе 
вместо дворца, и в эту деревянную избу переходит и великая идея о 
всеправославном значении России, и полагается первый камень о будущем 
главенстве на Востоке, расширяется круг русской будущности, полагается 
мысль не только великого государства, но и целого нового мира, которому 
суждено обновить христианство всеславянской православной идеей и внести 
в человечество новую мысль, когда загниет Запад, а загниет он тогда, когда 
папа исказит Христа окончательно и тем зародит атеизм в опоганившемся 
западном человечестве».[1, с. 426-427]. 
Картинам героического прошлого Руси писатель собирался 
противопоставить историю западноевропейских стран и показать как 
проходило их отдаление от духовных ценностей: «Да и не эта одна мысль об 
этой эпохе: была у меня мысль, рядом с изображением деревянной избушки и 
в ней умного, с величавой и глубокой идеей князя, в бедных одеждах 
митрополита, сидящего с князем, и прижившейся в России «Фоминишны» — 
вдруг, в другой уже балладе, перейти к изображению конца пятнадцатого и 
начала 16-го столетия в Европе, Италии, папства, искусства храмов, Рафаэля, 
поклонения Аполлону Бельведерскому, первых слухов о реформе, о Лютере, 
об Америке, об золоте, об Испании и Англии — целая горячая картина, в 
параллель со всеми предыдущими русскими картинами, — но с намеками о 
будущности этой картины, о будущей науке, об атеизме, о правах 
человечества, сознанных по-западному, а не по-нашему, что и послужило 
источником всего, что есть и что будет» [1, с. 427]. 
От мыслей об исторических судьбах писатель переходит к своей 
личной ситуации и с горечью сетует о своем вынужденном отрыве от 
Родины: «…Надоела мне эта Флоренция, а теперь, от тесноты и от жару, 
даже и за работу сесть нельзя. Вообще тоска страшная, а пуще — от Европы; 
на всё здесь смотрю, как зверь. Решил во что бы то ни стало воротиться к 

317 
будущей весне в Петербург (как кончу роман) — хотя бы меня в долговое 
посадили. Я уже не говорю о духовных интересах, но и материальные 
интересы мои здесь, за границей, страждут…» [1, с. 430-431]. 
ЛИТЕРАТУРА 
1.
Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 15. СПб.: Наука, 1996.

жүктеу/скачать 4,05 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: