«…Вновь я посетил…» (1835). Если в стихотворении «Туча» прошлое, настоящее и
будущее разведены и даже противопоставлены, то в стихотворении «…Вновь я посетил…»
они объединены. Стихотворение вообще отличается своим жизнеутверждающим тоном,
спокойным, уверенным ритмом, которые перекрывают возникающие грустные ноты
воспоминаний и предчувствий.
В начале стихотворения Пушкин перечисляет памятные места своего Михайловского
изгнания («Вот опальный домик…», «Вот холм лесистый…»). Всюду он видит следы
неумолимого бега времени:
Уж десять лет ушло с тех пор – и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я…
Пушкин чувствует мудрость «общего закона» – вечного обновления и торжества
жизни. Поэту радостно думать о том, что он неотделим от природы. Элегически окрашенные
воспоминания постепенно уступают место бодрым интонациям. Печаль, пронизывая
воспоминания о прошлом, становится светлой и даже радостной. Вот поэт узнает три сосны
(«Знакомым шумом шорох их вершин Меня приветствовал»), около корней которых «Теперь
младая роща разрослась…».
Ему становится тепло, и он доверчиво смотрит в будущее:
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! <… >
Пушкин написал стихотворение белым стихом, выдержав ямбический размер и
мелодию поэтической речи. Его раздумье сохранило естественность разговорной интонации,
искренность. Поэт исключил литературную условность, что подчеркивалось отсутствием
рифм во внутреннем монологе. В стихотворении снова выразились заветные мысли и
чувства Пушкина о неистощимых силах жизни, о согласии человека с законами природы.
В лирике Пушкина 1830-х годов человек прочно включен в жизнь предшествующих и
грядущих поколений, в историческое и природное бытие. Жизнеутверждающий смысл
пушкинской поэтической философии держится на том, что неизбежная смерть не означает
полного уничтожения. Однажды приобщившись к общему потоку жизни, человек
продолжает оставаться в нем. В финальных строках стихотворения «приветный шум» сосен
и память внука спасают человека от забвения, радостно соединяя прошлое, настоящее и
будущее. Значит, закон природы – не смерть и бесследное исчезновение, а неиссякаемая и
постоянно обновляемая жизнь, хранящая память о прошлом и передающая ее новым
поколениям.
В этом жизнеутверждающем отношении к миру Пушкина укрепляла и могучая власть
двух природных стихий – любви и красоты, тоже не уничтожимых и никогда не исчезающих.
В 1830-е годы Пушкин вновь и вновь обращается к этим стихиям, не в силах
противиться им и смиряя свои страсти. Теперь он даже удивляется тому, что они по-
прежнему оказывают на него исключительно сильное влияние. К таким стихотворениям
относятся «Красавица», «К***» («Нет, нет, не смею я, не должен, не могу…»), «Когда б не
смутное влеченье…», «Я думал, сердце позабыло…», «Художнику», «Нет, я не дорожу
мятежным наслажденьем…». При чтении этих стихотворений сразу становится ясной
огромная разница между разработкой мотивов любви и красоты в лирике после Болдинской
осени по сравнению с предшествующей. Так, красота всегда соединялась в лирике поэта с
любовью. Теперь прочная связь этих стихий распалась.
В стихотворении «Красавица» предмет лирического переживания – красота
женщины, приобретающая самодовлеющее значение. Здесь красота не сопряжена с чувством
любви, как обычно в стихотворениях Пушкина, а разъединена с ней. Женщина настолько
прекрасна, что, кажется, будто она неземное создание:
Все в ней гармония, все диво,
Все выше мира и страстей…
Красота столь совершенна, что ее сиянье затмевает все вокруг, поднимая «героя» –
отстраненного носителя речи – ввысь, ломая устоявшиеся представления и нормы жизни,
заставляя в новом свете воспринять земной мир с его страстями. Сияющий ореол,
окружающий женщину, рисуется «герою» святым нимбом, а ее красота предстает в виде
«чистой идеи» и мыслится высшей и вечной духовной ценностью, как бы отлетевшей от
личности и независимой от нее. Пред олицетворенной «святыней красоты» меркнет и земная
любовь, и «сокровенное мечтанье». Красавица словно снизошла с небес и явила собой на
земле непостижимую и недоступную небесную гармонию, прямо и непосредственно смыкая
смертного с бессмертным.
Эту способность всякий раз испытывать на себе и переживать «мощную власть
красоты» Пушкин запечатлел в стихотворении «Я думал, сердце позабыло…». Сила и
обаяние красоты – знаки душевной и духовной жизни. Бесчувствие к красоте – признак
угасания души. Однако всякий раз при встрече с красотой душа вновь оживает, мгновенно и
неотразимо вспыхивает и трепещет, принося те переживания, которые, казалось, навсегда
ушли:
Я думал, сердце позабыло
Способность легкую страдать,
Я говорил: тому, что было,
Уж не бывать, уж не бывать!
Прошли восторги, и печали!
И легковерные мечты…
Но вот опять затрепетали
Пред мощной властью красоты.
При этом, как всегда у Пушкина, оживает не одна лишь эстетическая способность – вся
личность, все ее сущностные силы воскресают и возрождаются к душевной деятельности.
Явление красоты настолько остро переживается, что рождает страдание. Она сопряжена не с
одними лишь восторгами, но и с печалью. Стихотворение (по жанру – романс) построено
так, что после первых шести строк наступает слом, и их содержание опровергается в
афористических двух последних стихах.
Та же сдержанность в выражении самых интимных желаний характерна для
стихотворений «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…», «К ***»(«Нет, нет, не
должен я, не смею, не могу…»). В первом из них чувственно откровенной, исступленной,
пламенной страсти «вакханки молодой» противопоставлена стыдливость «смиренницы»,
побеждаемой долгими «моленьями» и «восторгами» влюбленного мужчины. Стихотворение
отличают целомудренность, искренность, естественность и гармоничность в передаче
любовных чувств и желаний. Второе стихотворение построено на добровольном запрете
безумств любви:
Нет, нет, не должен я, не смею, не могу
Волнениям любви безумно предаваться;
Спокойствие мое я строго берегу
И сердце не даю пылать и забываться…
«Герой» верен данному (подразумеваемому) супружескому обету, но очарование
«младым, чистым, небесным созданьем» столь велико, что он невольно любуется им,
задумывается о правоте или неправоте сердца. Но разве не позволительно ему платонически
и наивно мечтать, оставаясь бескорыстным, непорочным и желая семейного счастья
минутной незнакомке, – всего того, что разделяемо им:
Благословлять ее на радость и на счастье,
И сердцем ей желать все блага жизни сей…
Ныне, признает «герой» в мадригале «Когда б не смутное влеченье…»,
самозабвенное чувство любви по-прежнему тревожит его («Я здесь остался б – наслажденье
Вкушать в неведомой тиши…») и уносит от мира. Оно по-прежнему поглощает всего
человека («Забыл бы всех желаний трепет, Мечтою б целый мир назвал…»), причем объект
увлечения передан всего двумя штрихами:
И все бы слушал этот лепет,
Все б эти ножки целовал…
Но тонкая эротика, передающая искус любовного наслажденья, уже подчинена другой,
более властной страсти – вечному поиску высшей духовности (ср.: «Духовной жаждою
томим…»), которая своей неодолимостью и обещанием неведомого приводит в смятение:
Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души…
В эти годы Пушкин не забывал и другие постоянные для него темы, в частности тему
лицейской годовщины. Он вспомнил лицейский день в 1831 («Чем чаще празднует
Лицей…») и в 1836 («Была пора: наш праздник молодой…») годах. В 1836 г.
в стихотворении «Художнику» Пушкин упомянул лицейского друга Дельвига. Возможно,
тайным желанием поэта, посетившего мастерскую скульптора Б.И. Орловского, было
побудить его изваять портрет Дельвига. В соответствии с духом дельвиговской поэзии
(знаменитые идиллии из античного мира) Пушкин перечисляет фигуры античных богов и
богинь, а затем, исполненный «веселья» от увиденной красоты, переходит к грустной теме
—
… Но меж тем в толпе молчаливых кумиров —
Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет…
Праздники лицейских годовщин теперь, после уже многих кончин, становятся все
мрачнее. Особенно грустным было стихотворение «Чем чаще празднует Лицей…», потому
что в том же году был похоронен Дельвиг. На отпевании Дельвига Пушкин думал о своей
судьбе:
И мнится, очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый…
Но Пушкин кончает послание не на грустной, а на мужественной ноте:
Тесней, о милые друзья,
Тесней наш верный круг составим…
Другое стихотворение, посвященное лицейской годовщине, – «Была пора: наш
Достарыңызбен бөлісу: |