Глава 4  Великое переселение технологий: перегородчатая инкрустация

56 
 
лишь  разницей,  что  форма  и  размеры  ячеек  и  соответственно  цветных  вставок  может 
быть весьма разнообразной, и именно их форма создает рисунок (рис.  27).  Тогда как в 
основе  мозаичного  изображения  лежат  не  формы,  а  только  цветность  одинаковых 
крупиц материала и, конечно, отсутствуют перегородки. 
Для обозначения перегородчатой инкрустации сегодня часто используется и еще 
один  термин  –  техника  клуазонé,  от  французского  слова  cloison,  то  есть  «ячейка». 
Однако  с  ним  может  возникнуть  некоторая  путаница.  Современные  искусствоведы  и 
особенно  специалисты  в  области  средневекового  ювелирного  искусства  Западной 
Европы  и  Востока  словом  клуазоне  называют,  как  правило,  несколько  иную,  хотя  и 
близкую технику орнаментации  – перегородчатую эмаль, преимущественно китайскую, 
и  ее  вариации  в  культуре  других  народов  от  средневековья  до  Нового  времени. 
Металлическая посуда, украшения и даже мебель, отделанные в технике перегородчатой 
эмали,  производились  в  Китае  и  пользовались  высоким  спросом,  начиная  с  XV-XVI  и 
вплоть  до  XIX  века.  Оттуда  они  попадали  в  Европу,  где,  хотя  и  существовала 
собственная давняя традиция эмалирования (лиможские  и лотарингские  эмали, русская 
финифть),  уходящая  корнями  в  Византию,  китайские  вещи  смогли  найти  собственных 
ценителей,  поскольку  отличались  собственным  неповторимым  стилем  и  более 
виртуозной техникой исполнения, чем местные.  
Перегородчатые эмаль и инкрустация только внешне очень похожи: и там, и здесь 
контуры  рисунка  создают  тонкие  металлические  перегородки,  в  первом  случае  из 
проволоки,  во  втором  из  узкой  ленты,  напаянные  на  основу.  Но  если  инкрустация 
подразумевает  обработку  вставок  из  камня  и  стекла  только  механическим  путем: 
резанием,  шлифованием,  сверлением,  полировкой  им  придавали  нужную  форму  перед 
помещением  в  ячейки,  которые  тоже,  в  свою  очередь  могли  слегка  подгонять  под 
очертания  готовых  вставок;  то  эмалировка  –  это  огневая  процедура.  Основа  с  уже 
полностью  готовым  рисунком  из  проволоки  покрывалась  тонким  слоем  разноцветных 
краскоподобных  масс,  состоящих  из  перетертого  в  порошок  стекла  и  драгоценных 
камней, после чего предмет на короткое время помещали в раскаленную печь. Порошок 
плавился  и  снова  превращался  в  обычное  стекло,  которое  тонкой  полупрозрачной 
оболочкой  покрывало  металлический  сосуд,  создавая  впечатление,  что  он,  то  ли 
изукрашен  яркими  нетускнеющими  красками,  то  ли  целиком  сделан  из  многоцветного 
стекла,  подобно  витражу.  Перегородки  из  проволоки  здесь  были  нужны  только  затем, 
чтобы не дать разноцветным массам смешаться друг с другом при плавке.   

57 
 
Первые  шедевры  перегородчатой  инкрустации 
эпохи  Великого  переселения  народов  стали 
известны  в  Европе  начиная  с  середины  XVII  века, 
когда  на  территории  нынешней  Бельгии,  в  городке 
Турнэ, была обнаружена могила франкского короля 
из  династии  Меровингов  Хильдерика,  который 
скончался  в  481  году.  О  нем  мы  еще  поговорим    
Рис. 28.                                               особо. Как и подобает королевскому захоронению, 
оно  было  наполнено  драгоценными  вещами,  золотыми  монетами  и  украшениями, 
большая  часть  которых  была  сплошь  декорирована  гранатовыми  пластинами, 
оправленными в тонкие золотые перегородки, создающие замысловатый геометрический 
узор  (рис.  28).  По-видимому,  из-за  внешнего  сходства,  да  впрочем  и  благодаря 
действительной  близости  этих  двух  способов  орнаментики,  за  инкрустированными 
украшениями позднеримского времени с тех пор тоже закрепилось название cloisonnéе, 
то есть буквально «разделенный на ячейки».  
            Стоит,  наконец,  сделать  одну  важную  оговорку.  Используемые  нами  понятия 
«клуазоне»  и  «перегородчатая  инкрустация»  -  это  сугубо  современные  термины,  не 
имеющие  достоверных  древних  соответствий  в  языках  тех  народов,  которые, 
собственно,  изготавливали  и  носили  все  эти  украшения.  К  большому  сожалению,  как 
назывались такие предметы, такой стиль орнаментации или такая техника на латыни, на 
древнегреческом,  на  среднеперсидском,  на  тюркском  и  на  германских  языках,  мы  не 
знаем. Не исключено, что таких терминов ни у кого из названных народов и не было, но 
скорее всего профессиональный жаргон ремесленников просто не попадал на страницы 
исторических  хроник,  действующие  лица  и  авторы  которых,  увы,  обходились 
выражениями  «украшенный  камнями»,  как  например,  римский  историк  Аммиан 
Марцеллин, или «испанские самоцветы», как писал Григорий Турский, первый историк-
франк (почему «испанские» - см. Главу 8).  
Даже  не  самые  великолепные  образцы  перегородчатой  инкрустации  периода 
Переселения  народов  поражают  прежде  всего  своей  яркой  цветовой  гаммой  (рис.  29). 
Видимо,  это  признак  эпохи  в  целом,  -  броское  сочетание  золота  и  кроваво-красных 
камней характерно и для гуннского полихромного стиля, и для более ранних украшений 
эллинистического  времени.  Как  и  там,  излюбленным  материалом  для  передачи  густых 
насыщенных  красных  тонов  остается  гранат,  но  чаще  не  в  виде  кабошонов,  а  в  форме 

58 
 
плоских  пластинок.  А  вот  количество  красного  цвета  в  этой  гамме  неизменно 
 
Рис. 29. 
увеличивается  со  временем,  начиная  от  первых  веков  нашей  эры,  и  достигает  своего 
логического  завершения  в  V  веке,  когда  с  окончательным  утверждением  этой  новой 
техники, на смену отдельным вставкам камней в изолированных гнездах приходит иной 
художественный  принцип.  Золотой  фон  практически  исчезает,  либо  сокращается  до 
минимума,  уступая  место  гранатовому  полю,  разделенному  на  множество  ячеек 
всевозможных форм и занимающему всю лицевую поверхность предмета. Как правило, 
это геометрический узор, особенно  на ранних вещах, но с развитием этой техники (как 
мы  увидим  ниже)  появятся  сложные  замысловатые  композиции  с  элементами  и 
растительного и зооморфного декора. 
В том, что такое господство кровавых оттенков неслучайно для  эпохи Великого 
переселения  народов  и  является  характерной  приметой  именно  этого  времени,  притом 
интернациональной  по  своему  характеру,  убеждает  история  возникновения  и  развития 
техники  перегородчатой  инкрустации  в  древнем  мире.  Зародилась  она,  как  и  многие 
другие  ювелирные  секреты  и  достижения,  в  Египте,  который  даже  римляне  и  греки 
называли  «страной  чудес»  и  «колыбелью  премудрости».  Древнейшие  образцы 

59 
 
украшений датируются специалистами примерно XVIII веком до н.э. – временем, когда в 
Европе  еще  не  знали,  что  такое  железо,  а  ювелирное  мастерство  было  ограничено 
несколькими  простейшими  способами  металлообработки  –  литьем,  ковкой  и  чеканкой 
бронзы.  Все  наиболее  передовые  достижения  в  этой  отрасли  вместе  с  первыми 
образцами их реализации, проникали туда с Ближнего Востока и из Египта.  
Интересно,  что  египетские  мастера  почти  одновременно  начали  применять  две 
разновидности  клуазоне  –  инкрустацию  и  эмалирование,  о  которых  мы  говорили  чуть 
выше,  несмотря  на  то,  что  последняя  операция  в  техническом  отношении  требовала 
большего  опыта,  более  сложных  материалов  и  процедур.  Однако,  египтяне,  будучи 
изобретателями и стекла, и эмали, и судя по всему, перегородчатой инкрустации, очень 
быстро  освоили  все  технические  секреты  и  владели  этими  техниками  виртуозно  уже  в 
конце  бронзового  века,  часто  даже  сочетая  их  друг  с  другом  на  одном  предмете,  но  в 
разных ячейках. Их излюбленная цветовая палитра была куда более пестрой и включала 
сине-голубые,  зеленые  и  желто-красные  оттенки,  для  передачи  которых  могли 
использоваться  вставки  сердолика,  нефрита,  лазурита,  бирюзы,  полевого  шпата, 
разноцветного стекла (точнее, фаянса), а также изготовленная на его основе эмаль.  
В эпоху Нового Царства (около середины II 
тысячелетия  до  н.э.)  искусство  клуазоне  в 
Египте 
достигает 
своего 
расцвета. 
Великолепные 
образцы 
перегородчатой 
инкрустации 
поражают 
тщательностью 
отделки и безукоризненной подгонкой вставок под контуры ячеек, а в художественном 
отношении  их  отличает  высокая  степень  реалистичности.  Изображения  божеств  Гора 
(сокол),  Хэпри  (крылатый  скарабей)  и  Нехбет  (гриф  или  коршун)  объединяет  общая 
деталь, для передачи которой техника клуазоне подходит идеально, - роскошные широко 
распахнутые  крылья  (рис.  30).  Тонкие  нитеобразные  перегородки  очерчивают  контуры 
буквально каждого перышка с такой четкостью, словно перед нами не тяжелый предмет, 
отлитый  в  металле,  а  оживший  рисунок.  Перегородчатое  оперение  выглядит  настолько 
естественным,  что  возникает  желание  дунуть  на  него,  чтобы  в  этом  окончательно 
убедиться.  Безукоризненно  выполненные  плоские  фигурки  полностью  покрывает 
инкрустация, не оставляя свободного места для абстрактной орнаментики. 

60 
 
Строгое  взаимное  соответствие  ячеек  и  вставок,  без  малейших  зазоров, 
обеспечивало прочность крепления последних, поскольку перегородки, помимо создания 
самого рисунка еще и служили стенками, зажимающими пластины камней и стекла. Это 
была нелегкая задача, учитывая небольшую толщину этих пластин  – в среднем около 2 
мм.  Лишь  изредка  египетские  мастера  слегка  расплющивали  верхнюю  кромку 
перегородок  (у  ювелиров  это  называется  развальцовка),  чтобы  вставки  уж  точно  не 
выскакивали  из  своих  гнезд  при  случайной  деформации,  но  делали  это  так  деликатно, 
что для простого глаза эта деталь не заметна.  
Изображения  крылатых  божеств  чаще  всего  служили  главными  элементами 
крупных  золотых  украшений,  найденных  в  гробницах  фараонов,  жрецов  или 
высокопоставленных  чиновников  Египта:  диадем,  и  особенно  нагрудных  пекторалей  и 
подвесок.  Эти  сложные  многокомпонентные  предметы,  при  изготовлении  которых 
мастера  применяли  различные  известные  им  способы  металлообработки,  эмаль, 
инкрустацию,  были  чрезвычайно  дороги,  однако,  их  главная  ценность  для  египтян 
заключалась  не  в  стоимости,  а  в  магической  силе.  Вся  жизнь  древнего  Египта  была 
насквозь пропитана мифологизмом – все предметы, действия, события обыденной жизни 
и  человека,  и  природы  считались  проявлениями  божественных  сущностей,  как 
доброжелательных,  так  и  злых.  На  украшения  возлагалась  особенная  функция  –  не 
украшать  жизнь  своих  владельцев,  а  защищать  ее  от  недобрых  сил,  от  воздействия 
разгневанных чем-то злых богов, привлекая на помощь богов добрых.  
Вероятно, 
степень 
роскошности 
и 
качества 
исполнения 
«амулетов» 
соответствовала 
их 
высоким 
охранительным  свойствам.  Сердце,  как 
одно  из  вместилищ  души,  пользовалось, 
естественно,  особой  заботой,  поэтому 
нагрудные  украшения  были  такими 
большими 
и 
дорогими. 
Широко 
раскинутые  крылья  Гора  (рис.  31)  или 
Хэпри  закрывали  всю  грудь  человека, 
обеспечивая  ему  тем  самым  душевное  и 
телесное благоденствие, как в этом мире, так и в потустороннем. Вот таким мистическим 
образом  перегородчатая  инкрустация  этих  перьев,  собранная  из  сотен  пластинок 

61 
 
различных  камней,  каждый  из  которых  обладал  собственными,  присущими  только  ему 
магическими  свойствами,  превращалась  из  птичьего  оперения  в  чешую  защитного 
доспеха,  предохраняющего  грудь  от  проникновения  злых  духов.    Все  эти  предметы,  в 
нашем  понимании,  являются  амулетами,  то  есть  оберегами,  хотя  самим  египтянам 
понятие  «амулет»  наверняка показалось бы слишком грубым и не способным передать 
адекватно весь спектр значений и смыслов, придаваемых ими этим вещам и орнаментам. 
Эти  абсолютно  неповторимые  шедевры  древнеегипетских  мастеров  открывают, 
пожалуй,  одни  из  самых  первых  страниц  мирового  ювелирного  искусства,  именно  как 
искусства, и они сразу же задают очень высокий уровень этого жанра, возникшего где-то 
на  стыке  простого  ремесла  и  божественного  вмешательства.  Клуазоне  здесь  занимает 
одно  из  главных  мест,  поскольку  в  техническом  отношении  оно  решает  труднейшие 
задачи  по  передаче  особо  тонких  и  значимых  элементов  декора,  а  зрительно  придает 
вещи  особое  очарование  реалистичности.  Реалистичности,  своей  контрастностью  и 
цветовой  гаммой  даже  превышающей  грань  естества.  Может  быть  поэтому,  уже  с 
момента своего возникновения перегородчатая инкрустация воспринимается не просто, 
как  одна  из  целого  ряда  ювелирных  техник,  но  и  как  определенный  художественный 
стиль  с  присущими  ему  отдельными  элементами  и  наиболее  устойчивыми  мотивами. 
Отныне попытка копирования или подражания этой технике неизбежно влечет за собой 
и  копирование  основных  орнаментальных  мотивов.  Стилистика  сохраняется  на 
протяжении многих столетий, переживая периоды подъема и упадка, совершенствования 
и примитивизации, смены цветовых предпочтений. Последнее обстоятельство, пожалуй, 
особенно заметно при переходе от эпохи к эпохе. 
Следующий  всплеск  моды  на  украшения  в  стиле  перегородчатой  инкрустации  в 
древнем  мире  приходится  на  Персию  (Иран)  во  времена  правления  династии 
Ахеменидов.  Этот  этап  европейской  истории  сразу  вызывает  ассоциации  с  греко-
персидскими  войнами,  с  именами  Дария,  Кира  и  Александра  Македонского,  который 
своим походом в Азию положил конец господству персов на Ближнем Востоке и начало 
новому  культурно-историческому  явлению  под  названием  «эллинизм».  Сейчас  мы 
ненадолго  вернемся  к  эпохе  расцвета  Ахеменидской  державы  в  VI  в.  до  н.э.,  то  есть 
примерно за 150-200 лет до похода Александра. 
Египет  на  протяжении  многих  столетий  играл  для  древних  народов  и  стран 
Ближнего  Востока  роль  центра  Вселенной,  источника  всех  знаний,  достижений, 

62 
 
культурного и политического гегемона. Поэтому не удивительно, что и в искусстве  это 
влияние  сказывалось  так  же  долго  и  значительно.  Однако,  это  влияние  не  сводилось  к 
слепому  подражанию,  копированию  и  заимствованию.  Древнюю  Месопотамию, 
культурной и политической наследницей которой можно считать ахеменидскую Персию, 
по праву называют таким же очагом мировой цивилизации, как и Египет. Долгое время 
оба  региона  развивались  параллельно,  острой  борьбой  и  взаимной  конкуренцией 
стимулируя  друг  друга  к  дальнейшему  прогрессу.  Отсюда  много  общих  черт,  в  том 
числе и в искусстве. Но было бы несправедливым не признать превосходства египтян в 
ювелирном  деле,  поскольку  именно  они  и  первыми  изобрели,  и  первыми  достигли 
совершенства  во  многих  операциях,  связанных  с  изготовлением  самых  изящных  и 
сложных 
драгоценных 
украшений 
Востока. 
Они 
оставались 
лучшими 
и 
непревзойденными мастерами вплоть до того момента, когда Египет пришел в состояние 
упадка и вскоре был завоеван Ассирией (VII в. до н.э.), а чуть позже в Греции возникла и 
вошла в пору расцвета собственная ювелирная художественная школа (V в. до н.э.). 
Персидские  золотых  дел  мастера  выходят  на  «мировой  рынок»  предметов 
роскоши  уже  при  первых  Ахеменидах,  в  VI  веке  до  н.э.  Нельзя  сказать,  что  до  этого 
момента  они  ничем  себя  не  проявляли,  но  именно  захват  Египта  и  включение  его  в 
состав Персидской империи сыграли важнейшую роль в развитии ювелирного искусства 
и  распространении  египетских  секретов  далеко  на  восток  и  север.  Одним  из  этих 
секретов  была  и  перегородчатая  инкрустация.  Не  зря  Геродот  говорил,  что  «персы 
больше  всех  склонны  к  заимствованию  чужеземных  обычаев».  Дошедшие  до  нас 
благодаря  археологическим  исследованиям  ювелирные  изделия,  выполненные 
иранскими мастерами, датируются VI – IV веками до н.э. На примере этих вещей хорошо 
видно,  что  техника  перегородчатой  инкрустации,  пережившая  свой  первый  апогей  в 
Древнем  Египте,  спустя  несколько  столетий  возрождается  в  прежнем  виде,  хотя  и  с 
некоторыми инновациями. 
Снова  мы  видим  излюбленный  мотив,  для  передачи  которого  ячейки  клуазоне 
будто бы придуманы специально, - крылья и перья. В отличие от роскошных египетских 
пекторалей  и  подвесок,  которые  были  гораздо  более  крупными  и  вычурными,  но  при 
этом  плоскими  почти  как  рисунок,  иранские  вещи  в  изготовлении  оказываются 
несколько  более  трудоемкими,  поскольку  надежно  закрепить  вставки  в  перегородках 
можно  именно  на  плоской  основе.  Персидские  ювелиры  явно  предпочитали  объемные 
вещи и объемные изображения – фигурки зверей, драконов, людей. Закрепка вставок на 

63 
 
таких вещах, особенно если эти вставки, как в нашем случае с клуазоне, не отдельные, а 
образующие  целые  орнаментальные  поля,  требует  большей  тщательности  подгонки  – 
ведь края пластин оказываются уже не вертикальными, а скошенными, следовательно, у 
них больше шансов выскочить из своей ячейки. 
Из  Восточного  Ирана  происходит  гривна  (шейное 
украшение)  из  массивного  золотого  обруча,  концы 
которого изящно оформлены в виде головок мифического 
существа  –  то  ли  дракона,  то  ли  грифона  с  крыльями  и 
рогами.  Мастер-изготовитель  умело  комбинирует  в  одной 
вещи  различные  техники:  литье  по  утрачиваемой  модели,  инкрустацию  камней  в 
отдельных  отлитых  заранее  гнездах,  а  также  перегородчатую  инкрустацию.  Ячейки 
каплеобразной  формы  со  вставками  точно  и  очень  эффектно  воспроизводят  чешую  на 
шее  дракона  (рис.  32).  Тонкие  перегородки  были  напаяны  на  специально 
подготовленные  слегка  утопленные  в  толще  изделия  площадки,  но,  к  сожалению, 
большая  их  часть  вместе  со  вставками  утрачена.  Вероятнее  всего,  цветовая  гамма 
приближалась  к  египетской  пестроте,  с  преобладанием  сине-голубых  и  красно-желтых 
оттенков.  Наверное,  полная  утрата  вставок  была  связана  именно  со  сложностями 
инкрустирования полнообъемных фигурок. 
Придя  к  пониманию  необходимости  устранения  такой  проблемы,  персидские 
ювелиры совершенствуют технику перегородчатой инкрустации, привнеся в нее новый 
элемент.  Для  усиления  прочности  крепления  вставок  они  начинают  использовать 
специальный связующий смолистый состав, который помещается на дно каждой ячейки, 
под  вставки.  И  отныне  пластины  камней  в  перегородках  не  только  прочно  сжаты 
стенками самих перегородок, но и закреплены снизу темной связующей массой.   
Золотые  ахеменидские  украшения  и  драгоценные  сосуды  проникают  в  Северное 
Причерноморье  и  даже  в  Приуралье,  в  оазисы  Средней  Азии,  в  центральноазиатские 
степи и Прибайкалье. Столь протяженный ареал их находок соответствует зоне сильного 
культурного  и  политического  влияния  Персидской  империи  при  Дариях  и  Ксерксах,  а 
кроме того подчеркивает высокий спрос на предметы роскоши иранского производства у 
знати других народов, особенно у северных соседей – кочевников-скифов. Из скифских 
курганов  степного  пояса  Евразии  происходят  не  менее  яркие  высокохудожественные 
образцы  передневосточного  ювелирного  искусства.  Впервые  они  привлекли  внимание 

64 
 
ученых  еще  в  XVIII  веке.  Всемирно  известная  «Сибирская  коллекция»  Петра  I, 
собранная  на  основе  находок  из  разграбленных  древних  курганов  южной  Сибири, 
включает  в  себя  немало  таких  предметов,  попавших  к  скифам  из  Персии,  а  возможно, 
захваченных кочевниками в ходе их грабительских походов на Ближний Восток. 
Оригинальное конское налобное украшение – эгрет – изображает грифона, вцепившегося 
когтями в горного козла (рис. 33). Снова распахнутые крылья, длинные хвостовые перья 
и  перегородчатое  чешуйчатое  оперение,  к  сожалению,  лишенное  вставок.  Как  и  на 
многих  золотых  предметах  из  скифских  памятников  ахеменидского  времени,  здесь  мы 
видим, во-первых, сочетание двух способов инкрустации – перегородчатой и простой (в 
отдельных гнездах), а во-вторых, двух 
разновидностей 
художественной 
передачи  животных  образов  –  более 
реалистичной  ближневосточной  и 
более 
вычурной 
(с 
признаками 
декоративной 
орнаментальности) 
центрально-азиатской. 
Вторая 
разновидность  стала  столь  популярна 
в  мире  кочевых  народов  южной 
Сибири,  что  получила  название 
«скифо-сибирского  звериного  стиля». 
Но 
искусство 
инкрустации 
не 
прижилось  у  скифов,  его  можно         
Рис. 33.                                                                      видеть только на импортных иранских             
                                                                                   украшениях. 
А вот сарматы, сменившие скифов в евразийских степях, в первые века нашей эры 
часто использовали инкрустацию при изготовлении украшений. Как мы помним, у алан 
Северного Кавказа и причерноморских степей часто встречаются вещи со вставками, но 
ввиду  торгово-экономического  и  политического  кризиса  на  Ближнем  Востоке, 
поступление  гранатов  было  прервано  вплоть  до  середины  или  даже  конца  IV  в.н.э.  В 
качестве  вставок  в  это  время  использовались  чаще  всего  сердолики  или  стекло 
(стеклянная паста) красного и зеленого цвета, изредка янтарь, бирюза и коралл. Образцы 
перегородчатой инкрустации на аланских украшениях встречаются изредка и имеют там 

65 
 
чаще  всего  вспомогательное  значение,  как  скромный  элемент  геометрического  декора 
(рис. 34).   
 
Рис. 34. 
Настоящий  расцвет  техники  клуазоне  именно  в  том  виде,  в  каком  она  стала 
наиболее  выразительной  особенностью  художественного  и  ювелирного  образного  ряда  
европейской культуры Великого переселения народов, начинается в последней трети IV 
века. Все последующее столетие и даже немножко шире может быть с равным успехом 
названо и эпохой Великих миграций, и эпохой Аттилы, и эпохой клуазоне. Ни одно из 
ювелирных направлений в истории мирового прикладного искусства, на мой взгляд, не 
оставило  такого  неповторимого  следа,  подобного  краткой  ярко-красной  вспышке  с 
золотым ореолом, как перегородчатая инкрустация V столетия. 
Даже первые украшения в этом ряду отличает безукоризненность – и техническая, 
и  образная.  Мастера,  из  рук  которых  вышли  эти  вещи,  обнаруженные  в  разных  частях 
Римской  империи  и  вдоль  ее  границ,  уже  явно  владели  техникой  инкрустации  в 
совершенстве, и перед нами не опытные образцы, а результаты использования развитой 
методики,  отточенных  навыков,  испытанных  инструментов.  Находки,  которые  могут 
быть  датированы  второй  половиной  IV  в.,  и  следовательно,  демонстрируют  первый, 
наиболее ранний этап римско-имперской перегородчатой инкрустации,  обнаруживаются 
почти  «везде  и  сразу»:  на  Дунае,  в  Крыму  и  на  Украине,  в  Сирии  и  даже  Северной 
Африке.  Создается  впечатление,  что  эта  новая  школа  возникла  в  одночасье  и  состояла 
сначала  целиком  из  одних  только  учителей,  которые  прибыли  откуда-то  извне, и  лишь 
чуть позже в ней начали появляться ученики, первые робкие шаги и постепенный рост 
мастерства которых прослеживаются гораздо отчетливее.  

66 
 
Что  стояло  за  этим  загадочным  «извне»,  можно  гадать,  исходя  из  логичного 
предположения,  что  некая  подобная  высокоразвитая  ювелирная  традиция  должна  была 
существовать где-то «неподалеку» в предшествующий период. И пока что единственным 
претендентом на роль такого первоисточника остается упоминаемая в предыдущей главе 
школа мастеров Иверии в Закавказье, продукция которой чрезвычайно близка по стилю 
и  технике  первым  находкам  гранатового  клуазоне  из  Западной  Европе  и  Крыма.  
Таинственным  образом,  мастерство  иберийских  придворных  ювелиров  переносится  с 
Кавказа  на  Запад  и  перестает  быть  достоянием  царей  и  сатрапов.  И  похоже,  что 
переносится не только мастерство, но и нечто более конкретное и материальное. 
Этому  предшествовала  одна  из  самых  кровавых  акций  персидской  державы 
Сасанидов  по  отношению  к  христианскому  населению  Кавказа.  В  369  г.  шах  Шапур  II 
совершил  крупнейшую  карательную  экспедицию  в  Закавказье,  в  ходе  которой  были 
убиты  сотни  тысяч  людей  и  разрушены  десятки  городов.  Особенно  сильно,  можно 
сказать катастрофически, пострадала Армения, но и жители соседних стран – Иверии и 
Лазики  –  тоже  были  вынуждены  покидать  свою  землю  и  спасаться  бегством  на  север. 
Единственной  возможностью  сохранить  свою  жизнь  и  веру  для  них  оставалось 
переселение в римские города, к своим единоверцам.  
Возможно,  именно  таким  образом,  будучи  вовлеченными  в  общий  поток 
беженцев из стран Закавказья, в римские пределы попали ювелиры из Иверии, которые 
великолепно владели техникой инкрустации, в том числе и перегородчатой. В том, что 
приняли  их  там  с  большой  охотой,  можно  не  сомневаться,  ведь  это  были 
высококвалифицированные  придворные  мастера,  виртуозно  владевшие  такими 
приемами обработки металлов и драгоценных камней, которые доселе не были особенно 
популярны  в  Константинополе.  Поэтому  там  не  было  ни  соответствующих 
специалистов, ни сопутствующего оборудования. В частности, речь идет о механической 
обработке  –  пилении  и  фигурной  резке  –  гранатов.  Нельзя  сказать,  что  драгоценные  и 
полудрагоценные камни не привлекали римских модников и модниц. Напротив. Просто 
они предпочитали украшения с камнями естественных форм, подчеркивающими красоту 
природы  (отсюда  и  любовь  к  мелкому  жемчугу),  поэтому  ювелиры  ограничивались 
только  легкой  правкой  и  полировкой  простых  зерен  сердолика,  сапфира,  граната, 
изумруда. Умелое сохранение природных форм и включение их в искусную композицию 
украшения считались признаком высокого мастерства. 

67 
 
Кроме  того,  нужно  учесть,  что  Константинополь  –  один  из  величайших  городов 
античного мира и второй по значимости центр поздней Римской империи – стал таковым 
только лишь в конце IV века, благодаря активной политике градоустроения, проводимой 
первыми  константинопольскими  императорами.  Для  того,  чтобы  сделать  свою  новую 
столицу  по-настоящему  передовым  во  всех  смыслах  центром  этой  половины  державы 
нужно было превзойти уже давно стоявшие в восточном Средиземноморье мегаполисы, 
основанные  еще  в  эллинистическое  время  –  Антиохию,  Пергам,  Александрию,  Милет, 
Никею.  До  середины  IV  в.  именно  они,  а  не  Константинополь,  оставались  главными 
торгово- экономическими и ремесленными центрами Восточно-римской империи и всего 
Ближнего Востока. Но начиная уже с Константина Великого – основателя Второго Рима 
–  власти  города  переходят  к  целенаправленному  перенесению  буквально  всего  самого 
лучшего  и  прекрасного,  что  было  известно  в  Малой  Азии,  Сирии,  Египте,  в  новую 
столицу.  Туда  свозят  лучшие  античные  статуи  из  бронзы  и  мраморные  копии  уже 
римского времени, колонны и капители разрушенных храмов, даже египетских сфинксов 
и  обелиски  с  посвящениями  фараонам  и  их  богам.  Все  это,  наряду  с  плитами  лучших 
сортов  мрамора,  порфира,  гранита  из  старых  и  новых  каменоломен  буквально  всего 
обозримого мира, грузится на корабли и отправляется к берегам Босфора.  
Надо  сказать,  что  тремя  столетиями  ранее  точно  таким  же  способом  первые 
императоры  украшали  и  сам  Рим,  активно  растущий  и  вширь  и  вверх  –  к  пику  своего 
могущества. Особенно большой вклад в благоустройство Вечного Города таким образом 
сделали  Август  и  Тиберий  в  I  в.  н.э.  Справедливости  ради  нужно  отметить,  что  этот, 
скажем  прямо,  грабеж,  оказался  судьбоносным  для  развития  и  даже  просто 
возникновения  такой  прекраснейшей  страницы  в  европейской  культуре,  как 
Возрождение.  Если  бы  в  средневековом  Риме  не  начали  заново  открывать  (а  точнее 
откапывать)  великолепные  образцы  эллинистической  архитектуры  и  скульптуры, 
свезенные  туда  в  большом  количестве  еще  в  период  I  в.  до  н.э.  –  I  в.  н.э.,  то  таким 
корифеям, как Микеланжело и Леонардо да Винчи, попросту неоткуда было бы черпать 
свое неповторимое вдохновение.  
Но ведь помимо строительных материалов, для благоустройства города нужны и 
мастера – архитекторы, скульпторы, художники, резчики, ткачи, кузнецы, ювелиры, и не 
просто хорошие, а самые лучшие. С ними поступают примерно так же, как и со статуями 
и колоннами: целые мастерские и ремесленные артели прибывают в Константинополь, в 
том  числе  из  Египта  (Александрии),  Антиохии  и  Пергама.  Ювелирная  продукция  этих 

68 
 
городов  считалась  лучшей  в  Средиземноморье  еще  со  времен  наследников  Александра 
Великого,  а  многие  традиции  в  художественной  металлообработке  именно  в  эпоху 
эллинизма достигли своего расцвета и позже лишь копировались.  
Скульптурные  произведения  лучших  мастеров  Эллады  становятся  и 
неотъемлемой  частью  городского  пейзажа  и  интерьера  константинопольских храмов,  и 
образцами для подражания и копирования римскими художниками. Как ни странно, но 
изделия  золотых  дел  мастеров  тоже  вносили  свой  вклад  в  дело  украшения  столичных 
улиц и площадей: в праздничные дни, сопровождавшиеся различными торжественными 
процессиями  по  главным  улицам  города,  ювелиры  были  обязаны  выставлять  свои 
лучшие творения на витрины лавок и магазинов – для всеобщего обозрения и придания 
этим шествиям еще большего блеска. «Огромной мастерской великолепия» назвал город 
VI века ритор Фемистий.  
Так  что  в  том,  что  какая-то  группа  мастеров  могла  прибыть  в  это  время  в 
Константинополь  даже  из  Закавказья,  не  было  ничего  необычного.  Новые  мастера 
принесли с собой с Востока совершенно иную эстетику, новые технологии обработки и 
вместе  с  ними  –  по  сути,  совершенно  новый  стиль  перегородчатой  инкрустации,  в 
котором преобладают не естественные формы камней и вставки-кабошоны, а пиленые и 
резаные  пластинки  различных  форм  и  размеров,  часто,  подобно  мозаике,  собранные  в 
замысловатые  орнаментальные  поля.  Наиболее  причудливые  из  них  сочетают  ячейки 
простых  геометрических  форм  с  гнездами  для  вставок  сложных  фигурных  очертаний, 
особенно  трудоемких  в  изготовлении  –  с  отверстием,  с  волнистым  краем, 
лепестковидные,  зигзаги,  трилистники  и  «сердечки».  До  середины  IV  столетия  такие 
сложные  и  вычурные  камни  умели  вырезать  только  персидские  мастера  и,  вероятно, 
ремесленники Александрии – наследники эллинистической школы. 
Первичное  дробление  крупных  кристаллов  на  тонкие  пластины  осуществлялось 
довольно  просто  –  путем  сильного  нагрева  и  резкого  охлаждения.  Дальнейшая 
обработка, в том числе и фигурная резка гранатов, камней достаточно высокой степени 
твердости, требовала применения либо алмазного резца, которым прорезались очертания 
будущих  фигурных  пластинок,  либо  колесика-бура  (точнее,  фрезы)  с  рабочей 
поверхностью  различного  профиля,  либо  различных  сверл  и  гравировальных 
инструментов  в  сочетании  с  абразивным  порошком  (корундом).  Простейший 
вращательный станок – так называемый «лучковый механизм», хорошо известный еще с 

69 
 
неолита  –  наверняка  был  усовершенствован  мастерами  для  своих  целей,  так  чтобы 
позволить менять на нем фигурные резцы и колесики и работать как в горизонтальном, 
так  и  вертикальном  положении.  Он  же  позволял  наносить  на  поверхность  камней 
несложный рельефный узор – чаще всего кружки-глазки или просто рифление. 
Нельзя  сказать,  что  позднеримские  мастера  первых  веков  нашей  эры  не  были 
знакомы с подобными техническими приспособлениями и способами обработки камней. 
Напротив,  великолепные  римские  и  ранневизантийские  произведения  камнерезного  и 
косторезного искусства убеждают нас в том, что они умело использовали все доступные 
им методы резьбы и гравировки при изготовлении таких изысканных вещей, как геммы, 
камеи, украшения из резной слоновой кости. Все это было бы невозможно без широкого 
применения  гравировальной  техники  –  лучкового  механизма,  резцов,  абразивов,  буров. 
И даже огранка и полировка таких твердых материалов, как горный хрусталь в это время 
не вызывала у римлян особых затруднений. 
В  ситуации  с  неожиданно  быстрым,  можно  сказать,  взрывообразным 
распространением  украшений  в  технике  гранатового  клуазоне  по  всем  границам 
Римской  империи  в  последней  трети  IV  века  сыграли  свою  роль  несколько  факторов, 
сошедшихся  в  одной  пространственно-временной  точке.  Первый  из  них,  вероятное 
переселение мастеров-ювелиров, ставших беженцами из-за персидского погрома 369 г., 
из Иверии в римские города (прежде всего в Константинополь), нам уже известен. Этому 
предшествовало такое немаловажное обстоятельство, как длительное, не менее полувека, 
развитие  закавказской  ювелирной  школы,  отточившей  многие  стилистические  и 
технические  особенности  перегородчатой  инкрустации,  особенно  работу  с  индийскими 
альмандинами.  Во  многом  благодаря  совершенству  этой  работы,  кроваво-золотые 
инкрустированные  украшения  уже  начинали  пользоваться  широкой  популярностью,  в 
особенности  среди  знати  на  Ближнем  Востоке,  в  Персии  и  даже  в  восточных  римских 
провинциях. Так, по наблюдением археологов, важную роль в распространении моды на 
клуазоне в конце III – IV вв. играла караванная торговля по Шелковому пути. Об этом 
можно  судить  по  отдельным  находкам  высококачественных  украшений  данного  стиля, 
произведенных  скорее  всего  в  Закавказье  и  Иране,  вдоль    основных  узловых  точек 
ближневосточной  торговли  от  Афганистана  до  Сирии,  включая  и  ее  северные 
ответвления  через  Каспий  –  Северный  Кавказ  –  Крым  (рис.  Афг.,  Ольвия).  Поэтому 
появление  высококлассных  мастеров  в  империи  было  желанным  и  насущным  с  точки 

70 
 
зрения  растущего  спроса  на  эти  предметы,  и  оно  явно  ускорило  развитие  собственной 
ювелирной школы уже на римской культурной почве и производственной базе. 
Следующий  фактор  связан  как  раз  с  растущим  спросом  на  роскошные  золотые 
украшения  с  гранатовыми  вставками.  Внутренний  рынок  слишком  драгоценных 
предметов  в  Римской  империи  был,  как  известно,  строго  регламентирован.  Уже 
император Август издал закон «против роскоши»  для римских граждан, в котором шла 
речь  об  ограничении  количества  (и  буквально  веса)  золота  и  драгоценных  камней, 
которые  мог  себе  позволить  носить  простой  смертный,  а  также  о  запрете  свободного 
ношения  пурпура  –  одежд  пурпурного  цвета.  Этот  цвет  остался  прерогативой 
божественных  императоров,  и  только  сенаторам  было  позволено  украшать  тогу 
пурпурной  каймой  –  в  знак  заслуг  перед  отечеством.  Законы  против  роскоши,  хотя  и 
неизбежно нарушались, тем не менее оставались в силе, а при Галлиене (260 – 268 гг.) 
были еще раз подтверждены.  
Следовательно, основными потребителями дорогих золотых вещей с пурпурными 
гранатами  могли  быть  либо  очень  знатные  римские  граждане,  члены  императорской 
фамилии,  министры  двора,  генералы,  либо  не-граждане,  то  есть  варварская  знать, 
которая  при  этом,  однако,  не  чувствовала  себя  ущемленной  и  могла  себе  позволить 
запретную  для  потомственных  римлян  роскошь.  Поэтому  основными  потребителями 
предметов  в  стиле  клуазоне  становятся  варварские  вожди,  их  семьи,  союзники, 
наемники, просто доблестные воины, которых со второй половины IV в. становится все 
больше  и  больше  и  в  самой  империи,  и  при  дворе  императоров,  где  они  наполняют 
корпуса  телохранителей, и вдоль границ державы как по ту, так и по эту стороны. Всем 
нужны  подарки,  награды,  дипломатические  дары,  трофеи.  Мастерские-барбарикарии  в 
столице  специализируются  на  изготовлении  преимущественно  инкрустированных 
предметов только для варваров – оружия, поясов, конской упряжи, кубков, фибул.  
Можно не сомневаться в том, что эти колоритные варварские предводители с их 
дружинами  (полунаемниками,  полусоюзниками)  весьма  оживляли  повседневную  жизнь 
даже  таких  весьма  пестрых  и  разношерстных  мегаполисов,  какими  были 
Константинополь, Рим, Равенна, Антиохия в первой половине V столетия, в разгар боев 
на  дунайской  границе.  Увешанные  золотом  и  усыпанные  альмандинами,  горевшими 
ярко-красными  каплями  на  рукоятях  мечей,  ножнах,  портупеях,  застежках  плащей,  в 
расшитых  золотой  нитью  солдатских  туниках  (подарки  императоров  своим 

71 
 
телохранителям) – такие туники тоже назвались барбарики, в отличие от просто льняных 
воинских,  при  этом  в  грязных  кожаных  или  меховых  штанах,  с  длинными  волосами  и 
косматыми  бородами,  они  казались  сверкающими  чудовищами  в  толпе  благообразных 
гладковыбритых  римлян  (быть  может  это  стало  одной  из  причин,  по  которой 
барбарикарии  и  их  лавки  располагались  подальше  от  центра  столицы  –  см.  выше). 
Последние  называли    «варварами»  и  «варварством»  уже  не  только  иноземцев  как 
таковых, эти слова становятся синонимами понятий «излишняя роскошь», «безвкусица», 
а также обозначают  «воин» или  «военщина». Это связано с тем, что количество солдат 
варварского  происхождения  в  римской  армии  увеличивается  так  сильно  и  такими 
стремительными  темпами,  что  уже  к  середине  V  в.,  а  возможно  и  чуть  раньше,  среди 
рядового  состава  собственно  римских  граждан  уже  не  остается,  а  среди  офицеров  они 
составляют меньшинство. 
Но  вернемся  чуть  назад,  к  предыстории  появления  римского  клуазоне, 
рассчитанного в основном на варваров. Был и третий фактор, который сыграл свою роль 
в  широком  распространении  этого  стиля  украшений  именно  в  Восточно-римской 
империи, и именно в IV веке. Этот фактор – персидский. Он же – один из основных, если 
не  самый  главный,  во  внешнеполитических  и  военных  делах  Константинополя  до 
Аттилы.  Постоянное  противостояние  двух  великих  держав  на  протяжении  нескольких 
столетий,  почти  непрерывные  войны  за  обладание  странами  Закавказья,  Междуречьем, 
Аравией  и  торговыми  путями  из  Индии,  шедшие  с  переменным  успехом  и  особо 
обострившиеся  в  краткий  период  359  –  364  гг.  сделали  отношения  между  этими 
странами  знаковыми  для  них  самих  и  для  их  сателлитов.  Обе  стороны  признавали 
могущество  и  доблесть  противника,  охотно  (или  скорее  вынужденно-охотно)  делили 
между  собой  соседние  страны  и  племена,  не видели  ничего  зазорного  в  том,  что  часто 
заимствовали  некоторые  достижения  и  новации  друг  у  друга  и  стремились  в  них 
превзойти врага. Вспомним слова Геродота о привычке персов перенимать чужеземные 
обычаи.  Живи  Геродот  лет  на  600-700  позже,  он  бы  с  не  меньшим,  и  даже  с  большим 
основанием сказал бы то же самое про римлян. Скажем это мы за него. 
Так,  персы  были  вынуждены  использовать  годы  перемирий  для  экспорта  (чаще 
контрабанды) из Римской империи качественного железа, включая и оружие, предметов 
роскоши  (дорогие  ткани,  вино)  и  художественных  ремесел,  в  частности,  стеклянную 
посуду. Ремесленники из захваченных и разрушенных персами в 359 г. римских городов 
на Евфрате не продавались в рабство, а переводились в сассанидские города.  Римляне, в 

72 
 
свою очередь, признавали успехи персидского оружия и часто заимствовали его, ставили 
на  вооружение  в  своей  армии.  Особенно  это  касалось  тяжеловооруженной  конницы  – 
катафрактариев,  которая  часто  решала  успех  боя  на  равнинах  Месопотамии,  рассеивая 
легионы  сокрушительным  ударом.  Не  только  тактика  и  выучка  солдат  и  лошадей 
персидской  кавалерии  заимствовались  римлянами,  но  вместе  с  ними  и  технические 
новшества и типы оружия и снаряжения – доспехи, жесткие седла, шлемы. 
Уникальная  находка  двух  дорогих 
парадных  шлемов  с  золотой  отделкой  и 
инкрустацией  драгоценными  камнями 
была  сделана  в  1955  г.  в  Сербии 
(Беркасово),  на  дунайской  границе,  там 
где 
римской 
пограничной 
страже 
регулярно  приходилось  отбивать  набеги 
германцев. Сам по себе тип этого шлема 
явно  позаимствован  из  Персии:  купол 
склепан  из  двух  железных  половинок-
«ракушек»,  соединенных  продольным 
высоким гребнем. Это типично иранский 
доспех,  принятый  на  вооружение  и  в 
Риме  еще  во  времена  Константина       
Рис. 35.                                                    Великого, правда, с характерными римскими 
дополнениями,  такими  как  подвижные  нащечники  по  бокам,  назатыльник  и  наносник. 
Явно  к  числу  восточных  признаков  отделки,  тоже  видимо,  «взятых  на  вооружение» 
римскими  мастерами-оружейниками  IV  века,  следует  отнести  парадную  облицовку  из 
позолоченного  серебра  с  камнями  и  вычурный  гребень  из  продольной  дуги, 
установленной на двойной «частокол» из вертикальных трубочек и увенчанной двойным 
же  рядом  серебряных  шариков,  имитирующих  крупные  жемчужины,  столь  любимые 
персами  (рис.  35).  Точно  такие  шлемы  с  жемчужинками  на  гребне  хорошо  видны  на 
портретах еще парфянских царей, предшественников Сассанидов, которые они чеканили 
на  своих  золотых  монетах.  И  точно  такой  шлем,  «отделанный  золотом  и  камнями» 
лицезрел  на  голове  императора  Валентиниана  I  римский  историк  и  офицер  Аммиан 
Марцеллин.  Оба  они  находились  при  этом  в  провинции  Мезия,  на  берегу  Дуная, 
примерно там, где спустя полтора тысячелетия и был найден упомянутый клад.  

73 
 
В период нескольких персидских военных кампаний Аммиан должен был увидеть 
и  обратить  свое  внимание  на  яркие  украшения  в  технике  перегородчатой  инкрустации 
среди  захваченных  вражеских  трофеев  или  на  знатных  сассанидских  вельможах-
перебежчиках  и  пленниках.  В  своем  труде  он  отмечает  любовь  персов  «к  ношению 
золотых запястий и ожерелий, а также драгоценных камней и особенно жемчуга». Часть 
трофеев доставалась римским союзникам – германцам, вспомогательные части которых 
очень  часто  отправлялись  на  иранский  фронт  именно  в  360-е  годы.  Один  из  таких 
предметов был найден в могиле знатного готского воина в южной Германии, в местечке 
Вольфсхайм.  Это  деталь  золотой  парадной  персидской  портупеи, 
вероятно,  часть  застежки,  прямоугольной  формы  с  шишечкой-
фиксатором  на  конце,  украшенная  вставками  гранатов  (рис.  36).  На 
оборотной  стороне  –  пехлевийская  надпись  с  именем  Ардашира 
(скорее  всего шаха в  272  –  273 гг.), которую  востоковеды датируют 
соответственно  III  веком.  В  той  же  могиле  обнаружены  пряжки  в 
стиле  уже  «классического»  клуазоне  первой  трети  V  века,  гривна,  браслеты  и  золотая 
монета  с  именем  императора  Валента  (364  –  378  гг.).  Ардашир  и  Валент  не  были 
современниками, но их имена неожиданно встретились в одной могильной яме и столь 
же неожиданно послужили этой встречей на пользу науке археологии. А дело вот в чем. 
Если  присмотреться  к  находкам  с  перегородчатой  инкрустацией  из  некрополей 
иберийских питиахшей, а также к ранним находкам этого стиля из Римской империи, то 
можно заметить, что в их числе выделяются две большие группы несколько отличных по 
виду  вещей.  Первая  группа  –  это  то,  что  мы  уже  несколько  раз  выше  по  тексту 
обозначили,  как  клуазоне  «классическое»,  то  есть  мозаичный  декор  из  плотно 
подогнанных  вставок  гранатов,  разделенных  тонкой  золотой  паутиной  перегородок, 
вертикально  напаянных  на  основу  предмета.  Поверхность  украшений  второй  группы 
также плотно покрыта вставками, но для них не были сделаны индивидуальные гнезда-
ячейки.  Лицевая  сторона  таких  предметов  выполнена  из  одной  плоской  золотой 
пластины,  в  которой  вырезаны  отверстия  для  каждой  из  вставок,  но  чуть  меньшего 
размера,  поэтому  эта  пластина  прижимает  их  и  не  дает  выпасть.  Внутренний  объем 
вещи, под лицевой пластиной дополнительно, для прочности, залит связующей массой (о 
изобретении  этого  новшества  ювелирами  ахеменидской  Персии  мы  говорили),  и 
утопленные  в  ней  камни  могут  как  выступать  над  поверхностью  золотого  поля,  так  и 
слабо  мерцать  ниже  его,  в  глубине.  Такая  техника  инкрустации  получила  название 

74 
 
«ажурное  шамплеве»,  что  буквально  значит  «ажурное  приподнятое  поле».  С  точки 
зрения  кропотливости  работы,  простота  изготовления  такой  ажурной  пластины,  в 
которой  достаточно  прорезать  необходимые  отверстия,  не  идет ни  в  какое  сравнение  с 
перегородчатым клуазоне, где под каждую даже самую маленькую вставку при помощи 
пайки  подготавливается  отдельная  ячейка.  Но  зрительно,  при  условии,  что  количество 
вставок  велико,  а  свободного  пространства  между  ними  мало  и  лицевая  пластина 
прорезана достаточно аккуратно, так, что перемычки между отверстиями имеют ширину 
всего  в  2  –  3  мм  (в  таком  виде  эта  пластина  совершенно  точно  похожа  на  золотую 
паутину),  вещи  в  технике  ажурного  шамплеве  ничем  не  уступают  и  не  отличаются  от 
лучших образцов настоящей перегородчатой инкрустации. А при изготовлении сложных 
объемных  украшений  такая  техника  оказывается  незаменима,  поскольку  надежное 
крепление вставок в обычные перегородки возможно только на плоских поверхностях.  
Ближневосточные ювелиры первых веков нашей эры умело комбинировали две техники 
инкрустации – перегородчатую и шамплеве, но при изготовлении сравнительно крупных 
и  особенно  объемных  предметов  отдавали  явное  предпочтение  второй,  как  менее 
трудоемкой. Это хорошо видно на примере иберийской ювелирной школы III – IV веков: 
возможно  именно  здесь  эта  разновидность  инкрустации,  маленькая  хитрость  местных 
кавказских мастеров – своего рода имитация настоящих перегородок – и родилась (рис. 
37).  В  более  ранние  времена  бытования  клуазоне  такая  хитрость  еще  не  применялась. 
Среди вещей с инкрустациями, сделанных в Древнем Египте, при 
Ахеменидах в Персии, в числе находок из Причерноморья первых 
веков нашей эры ничего подобного нет.  
С  началом  широко  распространения  изделий  в  стиле 
перегородчатой инкрустации в Римской империи в середине IV в., 
там  одновременно  применяются  обе  описанные  техники  –  они 
используются  на  равных.  Кстати,  при  изготовлении  самого 
роскошного  шлема  из  Беркасово,  хотя  как  раз  перегородчатой 
инкрустации  на  нем  нет,  была  применена  именно  техника 
шамплеве:  вставки  камней  на  сегментах  купола  накрыты 
серебряным  позолоченным  листом  толщиной  1  мм,  в  котором 
были  заранее  вырезаны  отверстия,  соответствующие  каждому 
камню,  его  форме  и  размерам.  Но  этот  шлем  надежно  датирован 
Рис. 37.                первой половиной IV в., и это значит, что методические принципы 

75 
 
инкрустации шамплеве уже в этот период были хорошо знакомы римским ювелирам, но 
стилистика именно перегородчатой инкрустации (клуазоне) к ним пока еще не проникла. 
А  вот  другой  комплекс  находок,  относящийся  ко  времени  всего  на  50  –  60  лет 
позже,  как  раз  и  демонстрирует  сочетание  двух  основных  методов  инкрустации.  Но 
происхождение  по  крайней  мере  некоторых  предметов  оттуда  вызывает  сомнения,  чья 
это  работа  –  сасанидская  или  римская?  Речь  идет  о  знаменитом  и,  пожалуй,  самом 
большом  и  дорогостоящем  из  кладов  эпохи  Великого  переселения  народов.  Он,  как  и 
многие  другие  памятники  этого  периода,  был  найден,  к  сожалению,  совершенно 
случайно  и  абсолютно  случайными  людьми  –  румынскими  крестьянами  в  1837  г., 
недалеко  от  Бухареста,  в  местечке  под  названием  Петросса  (Pietroasele).  Сокровище 
включало  в  себя,  кажется,  22  массивных золотых предмета,  большинство  со  вставками 
драгоценных  камней.  Одно  только  большое  плоское  блюдо  с  гравировками  весило 
больше  7  кг.  Крестьяне  пытались  распродать  эти  вещи,  перекупщик  часть  разломал, 

жүктеу/скачать 13,31 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: