Глава 5   «За Рим!» или «На Рим!»

96 
 
Весной  408  года  начался  второй  поход  в  Италию  вестготов,  во  главе  которых 
стоял легендарный вождь Аларих. Эпопея его странствий, естественно вместе со своим 
народом-войском, между Грецией и Италией началась еще семь лет назад. Беспокойные 
готы  долго  досаждали  Восточной  части  империи  своими  грабительскими  набегами  на 
балканские земли, нарушениями мирных клятв и союзнических обещаний, неприкрытым 
лавированием  между  конкурирующими  друг  с  другом  Римом  и  Константинополем, 
попытками путем шантажа истребовать себе новые земли, провизию, подарки, и полным 
нежеланием  по-настоящему  осесть  где-либо  для  занятий  мирным  земледельческим 
трудом.  Статус  римских  федератов,  дарованный  еще  Феодосием  Старшим  королю 
вестготов Атанариху, нисколько не стеснял Алариха в его неугомонной жажде славы и 
денег. Первая его экспедиция на запад, спланированная константинопольским двором в 
отместку  двору  равеннскому,  состоялась  в  401-402  гг.  и  ничем  существенным  не 
закончилась. Готов выдворил из Италии Стилихон (рис. 48) после того, как окружил их у 
стен Вероны и перебил значительную часть войска. 
Второй 
поход 
обещал 
стать 
более 
плодотворным. 
Угрожая 
очередным 
вторжением  западному  императору  –  слабому 
и безвольному Гонорию, Аларих вытребовал у 
него  крупную  сумму  денег  и  признания  готов 
союзниками  на  этот  раз  уже  и  Рима.  Гонорий 
рассчитывал 
использовать 
варваров  для 
борьбы  с  узурпатором  Константином  в 
Британии, но когда понял, что ошибся в своих 
ожиданиях, увидел в этом козни своего 
Рис. 48                                                   главнокомандующего Стилихона. Стилихон, 
который был единственным полководцем, способным противостоять Алариху, был убит, 
испуганный император укрылся в укрепленной Равенне. Аларих двинулся на Рим. 
Дважды он подступал к стенам Вечного города, и дважды жители откупались от 
него ценой колоссальных выплат золотом, серебром, роскошными одеждами, провизией 
и  рабами,  которые  только  пополняли  армию  завоевателя.  На  третий  раз  истощенные  и 
доведенные  до  отчаяния  горожане,  лишенные  поддержки  извне,  тайно  открыли  ворота 
Рима  и  впустили  готов.  Рим  пал,  впервые  в  своей  истории.  Это  был  410  год. 

97 
 
Разграбление города продолжалось три дня, но надо отдать должное Алариху, жителей, 
находивших  убежище  в церквах, он пощадил, как не стал никого наказывать за долгое 
сопротивление.  Взяв  все,  что  можно  было  унести,  готы  двинулись  сначала  на  юг, 
рассчитывая  переправиться  из  Сицилии  в  Африку,  известную  своими  благодатными 
землями.  Но  морская  буря  разрушила  планы  готов  вместе  с  их  кораблями,  и  войско 
развернулось обратно на север – в Галлию. По дороге Аларих умер. 
Его преемник – Атаульф – еще целый год продолжал грабить Италию, после чего 
вторгся  наконец  в  южную  Галлию,  а  затем  нанес  поражение  вандалам,  к  409  году 
докатившимся уже и до Испании. Трехлетняя война вестготов с наводнившими Испанию 
вандалами,  свевами  и  аланами,  длившаяся  в  415  –  418  г.  заслужила  одобрения  со 
стороны Гонория, и заключенный по ее итогам договор стал действительно мирным.  
Оставили ли войска Алариха какие-либо следы своего трехлетнего пребывания в 
Италии?  Практически  никаких,  и  это  понятно,  ведь  они  пришли  сюда  не  оставлять,  а 
забирать.  Разграбленный  до  нитки  Рим,  конечно,  со  временем  восстановился,  жители 
вернулись.  Но  надо  ли  говорить,  какое  впечатление  на  современников  произвело  это 
событие? Весь мир рухнул в их глазах, лишь небеса уцелели.  
Но  многочисленные  сокровища,  вывезенные  варварами  из  Вечного  города,  не 
могли  раствориться  бесследно.  Новый  король  Атаульф  изрядную  часть  своей  львиной 
доли  добычи  преподнес  в  день  свадьбы  своей  невесте  Галле  Плацидии  –  римской 
аристократке,  превратившейся  из  заложницы в  королеву  готов.  Правда,  ненадолго.  Эта 
удивительная женщина с необыкновенной судьбой была дочерью императора Феодосия 
Великого,  сестрой  императора  Гонория  и  матерью  императора  Валентиниана  III. 
Несколько  больших  подносов  золота,  которые  преподнес  ей  супруг-варвар,  вряд  ли 
вызвали  в  душе  Плацидии  положительные  эмоции,  не  исключено,  что  в  некоторых  из 
этих сокровищ она узнала драгоценности императорской семьи, своей семьи. 
Другая  часть  добычи  должна  была  разойтись  по  рукам  варварских  вождей  – 
королей дружественных племен, дружинников, различных князьков и родовитых воинов. 
Возможно, довольно крупную долю получили и гепиды, которые участвовали в походе, 
но затем вернулись на свои земли, за Дунай. Здесь, в Трансильвании еще в конце XVIII 
века был найден большой клад золотых вещей, половина которых, скорее всего, и могла 
быть  той  самой  долей  римского  добра,  выданного  Аларихом  своим  союзникам.  Не 

98 
 
совсем  обычный  для  варварских  сокровищниц  этой  эпохи  характер  предметов  из  этой 
половины и заставляет нас сделать такое предположение. 
Местечко,  где  был  найден,  как  всегда,  случайно,  этот  уникальный  древний 
комплекс,  называется  по-румынски  Шимлеул-Сильваней.  Это  трудно  произносимое 
название  хорошо  известно  специалистам  по  эпохе  переселения  народов,  особенно 
археологам,  и  звучит  оно  очень  часто.  Самое  необычное  в  составе  клада,  первая 
половина  которого  содержит  вполне  традиционные  полихромные  двупластинчатые 
фибулы  такого  же  типа,  что  и  в  Нежине  и  Унтерзибенбрунне,  –  это  шестнадцать 
крупных  золотых  медальонов  с  портретами  римских  императоров  от  Максимиана  и 
Константина  до  Валента  и  Грациана.  Такими  медальонами  (рис.  49),  как  настоящими 
медалями или орденами принято было награждать высокоспоставленных придворных и 
государственных  деятелей,  военных  высшего  звена  и  предводителей  варварских 
контингентов,  отличившихся  в  боях  за  Рим.  К  германцам  за  Дунай  такие  награды 
попадали довольно часто, и конечно, это были не просто военные трофеи, где-то и кем-
то прихваченные. Это еще одно свидетельство того, как варварские вожди и даже короли 
делали  свою  карьеру  в  империи,  и  того,  в  какой  социальной  и  культурной  среде 
формировались корни новой «аристократии» будущих королевств Европы. 
           Теоретически,  кто-то  из  знатных  германцев  –  готов  или  гепидов  –  мог  сделать 
довольно-таки  головокружительную  военную  карьеру  и  заслужить  16  высочайших 
наград  от  шести  правящих  императоров.  Но,  практически,  это  почти  невозможно.  Во-
первых, срок службы в таком случае должен был составить не менее 70 лет; во-вторых, 
среди монархов, от имени которых чеканены эти медальоны, есть правители и Западной 
и  Восточной  империй  (Грациан  и  Валент),  служить  которым  одновременно  было 
сложновато.  Можно  допустить,  скажем,  что  это  сокровище  принадлежит  варварской 
династии  военных  вождей,  отцу  и  сыну,  собравшим  такую  коллекцию  однотипных 
наград.  Но,  в-третьих, ассортимент  дорогостоящих  подарков,  принятых  для  поощрения 
отличившихся  военных  и  гражданских  государственных  деятелей,  в  Римской  империи 
был  богатым  и  разнообразным,  при  этом,  как  и  положено,  регламентированным  в 
зависимости  от  звания  и  заслуг.  Вручать  несколько  раз  одинаковую  награду  одному  
герою (а в кладе есть пять однотипных медальонов Валента) было бы странно.  

99 
 
То,  что  мы  видим  в  кладе  из  Шимлеул-
Сильваней, 
действительно 
очень 
напоминает  небольшую  коллекцию.  Но, 
истинное 
хобби 
владельца 
такой 
коллекции – это не нумизматика, а войны 
и грабежи. Скорее всего, он заполучил ее, 
запустив  руку  в  какие-нибудь  запасники 
или  архивы  военных  и  государственных 
наград,  по  каким-то  причинам  не 
розданных  офицерам  и  хранящихся  в 
Риме.  Понятно  в  связи  с  этим,  почему 
большинство  медальонов  отчеканены  в 
Рис. 49.                                                               Западной части империи, и почему в кладе 
не  оказалось  ни  одной  медали  правящего  императора  Гонория,  ведь  его  резиденция 
находилась сначала в Равенне, затем в Медиолане. Предводитель – варвар, занимающий 
весьма  высокое  положение  в  своем  обществе,  возможно  князь,  –  «отсортировал»  эти 
медальоны и наверное рассчитывал использовать их по прямому назначению, но в своем 
собственном  окружении.  Иначе  не  объяснить  и  еще  одно  интерсное  обстоятельство: 
среди  этих  наград-подлинников  есть  три  варварских  подражания,  отчеканенных  не  в 
Риме, Фессалониках или Трире, как все остальные, а неизвестно где.  Слегка комичные 
изображения  императоров  на  них  выдают  руку  ювелира-варвара  (рис.  49).  Зато  эти 
подражания – самые крупные и тяжелые, до 400 гр. золота. 
Настоящие  же  римские  вещи,  украденные  непосредственно  из  разграбленной 
столицы,    представляют  интерес,  как  образцы  не  только  нумизматического,  но  и 
ювелирного  искусства.  Точнее,  не  сами  медальоны,  а  их  оправы:  одна  с  каймой  из 
«мертвых голов» – на самом позднем из них, другая – в технике клуазоне, напротив, на 
самом  раннем  медальоне,  начала  IV  в.  Он  мог  быть  оправлен  мастерами  в 
Константинополе и несколько позже, чем был отчеканен на монетном дворе, но даже в 
этом  случае  перед  нами  –  одно  из  первых  творений  восточно-римской  перегородчатой 
инкрустации.  

100 
 
Явно римской является  и еще одна вещь из клада – большая Т-образная золотая 
фибула  с  огромной  вставкой  оникса  в  центре  (рис.  50).  Такие  застежки  называют 
«императорскими». 
Вестготы  вплоть  до  падения  Западно-римской  империи  продолжали  находиться  в 
статусе  федератов  и  занимали  выделенные  им  по  договору  418  г.  земли  Аквитании 
(южная 
Галлия). 
В 
провинции 
сохранялась 
прежняя 
римская 
администрация,  судебные  и  городские 
институты, 
титулы 
и 
должности. 
Фактически  же  это  было  независимое 
королевство с центром в Тулузе, ведущее 
самостоятельную  политическую  игру  и 
стремящееся расширить свою небольшую 
территорию за счет всех своих соседей, не 
исключая 
порою 
и 
имперской 
метрополии.  Первое  королевство  на 
землях  Римской  империи,  и  первым  его 
королем стал гот Валия. 
 
Рис. 50.                                                   Археологические следы пребывания 
вестготов  в  Галлии  достаточно  выразительны,  начиная  уже  с  первой  трети  V  века,  то 
есть  времени,  когда  был  заключен  договор  варваров  с  римлянами.  Правда,  остатков 
награбленного в Риме добра мы здесь  уже не нйдем.  Вестготов поселили в Аквитании, 
но как и водится, в качестве воинов-пограничников их привлекали гораздо шире  – для 
обороны рейнской границы от Ла Манша до Бургундии. Поскольку именно вожди – они 
же  офицеры  пограничной  службы  –  составляли  цвет  варварского  общества,  наиболее 
яркие  находки  обнаружены  именно  здесь.  Погребение  в  Эране  на  севере  Франции  – 
характерный  памятник  того  самого  горизонта  Унтерзибенбрунн,  который  уже 
упоминался  чуть  выше.  Захоронение  принадлежало  женщине,  конечно  же  весьма 
знатной,  поскольку  ее  одежда  была  расшита  мелкими  фигурными  бляшками  из 
штампованной  золотой  фольги,  грудь  украшена  золотыми  цепочками  с  заколками  на 

101 
 
концах, 
плечи 
– 
парой 
роскошных 
двупластинчатых 
 
Рис. 51. 
фибул.  Фибулы  очень  напоминают  нежинскую,  но  не  столь  изящны:  расположение 
вставок  асимметрично  и  непродуманно,  филигрань  не  такая  тонкая,  красные  гранаты-
альмандины  (притом  не  кабошоны,  а  пластинки)  сочетаются  со  вставками  зеленого 
стекла  (рис.  51).  Зеленый  цвет  слегка  нарушает  красно-золотую  гармонию,  но  зато 
создает  аналогию  с  «императорским»  стилем  декора  украшений,  хорошо 
прослеживаемым  по  мозаичным  изображениям  ранневизантийской  эпохи.  Очередное 
imitatio imperii, можно было бы сказать грубоватое, но лучше напишем «наивное». 
Распространение  моды  на  торжественный  и  несколько  тяжеловатый  убор  с 
большими  двупластинчатыми  фибулами  среди  аристократок  варварского  мира 
происходит довольно быстро, в течение первых двух десятилетий  V века. Несмотря на 
всю ярко выраженную этническую специфику многих из представленных там отдельных 
компонентов,  сам  костюм  в  целом,  как  наиболее  полное  и  устойчивое  сочетание 
последних,  -  это  явление  абсолютно  интернациональное.  Словно  сама  среда  –  очень 
сложная  и  пестрая  в  этнокультурном  отношении  –  вырабатывает  этот  знаково-
выразительный  ансамбль  украшений,  как  диалектическое  отражение  своей 
национальной пестроты и вместе с тем структурной целостности. Манифест культурной 
солидарности,  социально-политической  иерархии  и  материализованных  принципов 
международного права. Судите сами. 

102 
 
Двупластинчатые  фибулы  –  тип  украшений,  довольно  характерный  для  всего 
восточно-германского  мира,  включая  и  ост-  и  вест-готов  (рис.  23).  Но  сочетание  такой 
формы  предмета  с  полихромным  стилем  отделки  появляется  именно  в  остроготской 
среде  низовьев  Дуная,  в  атмосфере  тесного  культурного  взаимодействия  с  гуннами. 
Вспомним, что остготы, они же грейтунги древних эпических преданий, вопреки своему 
зависимому  положению  в  гуннском  политическом  союзе,  все  же  сохраняли  власть 
собственной королевской династии Амалов и признанную культурную гегемонию среди 
германских племен. Видимо, это обстоятельство сказывалось и в области материальной 
культуры, так как простое копирование украшений вряд ли имело место. Женский убор у 
всех традиционных народов – это одна из самых консервативных сфер бытия, поскольку, 
как и многое другое в их жизни, он тесно связан с сознанием, точнее с самосознанием. 
Через  знаковые  элементы  вещей,  такие  как,  например,  орнаменты,  формы  украшений, 
отделка  предметов  одежды,  их  носители  выражали  свою  национальную  идентичность, 
основанную  на  родовых  преданиях  и  мифо-поэтической  традиции.  В  многоэтничной 
среде или в ситуации частых межплеменных контактов это было особенно необходимо и 
актуально. Мужская субкультура в этом отношении более восприимчива к новшествам. 
Так что закалывая свои платья или 
накидки 
парой 
золотых 
полихромных 
фибул, 
княгини 
гепидского, 
герульского 
или 
бургундского  роду-племени  не 
просто 
стремились 
выглядеть 
модно,  а  подчеркивали  свою 
сопричастность  древним  готским 
сказаниям  об  Асах  и  Ванах,  о 
земле  Ойум,  о  Германарихе  и  его 
предках.  Но  вместе  с  тем  здесь 
Рис. 52.                                                                      отражалась и принадлежность к миру 
современных  восточно-германских  культурных  ценностей,  сложившихся  в  обстановке, 
когда  уже  потомки  Германариха  укрепили  международный  статус  своего  народа,  как 
гегемона Скифии и победителя империи, пусть и в союзе с гуннскими «братьями». Надо 
заметить,  что  положительный  опыт  совместной  добрососедской  жизни,  своего  рода 
симбиоза,  с  кочевниками,  готы  приобрели  еще  до  прихода  гуннов.  Ираноязычные 

103 
 
номады  северо-причерноморских  степей  –  аланы  –  входили  в  состав  государства 
Германариха,  включавшего  огромные  территории  от  Среднего  Поднепровья  до  Крыма. 
И хотя с распадом этого королевства перестал существовать и симбиоз готы – аланы, и 
возник новый союз с гуннами, наследие прошлого не растворилось бесследно. 
Во-первых,  и  сами  аланы,  та  их  часть,  которой  удалось  избежать  истребления, 
начатого гуннами еще на берегах Танаиса, нашли себе новых союзников в лице другого 
германского  племени  –  вандалов.  Очевидно,  их  симбиоз  оказался  не  менее  крепким  и 
плодотворным,  иначе  вряд  ли  степняки  добровольно  последовали  бы  за  вандалами 
сначала за Рейн, в Галлию, а затем и в Северную Африку (427 г.). О том, что и как при 
этом отразилось в «зеркале ювелирного искусства» Африки, мы еще скажем пару слов. 
Во-вторых,  сохранилась  и  нить,  связывающая  аланов  с  той  самой 
интернациональной  агломерацией  народов,  которая  возникла  на  Дунае,  вытянулась 
широкой полосой вдоль границы между Римом и варварами и расцвела пышным цветом 
в  период,  обозначенный  археологами,  как  «горизонт  Унтерзибенбрунн».  Эта  нить, 
естественно,  как  и  все  связующее  в  этот  период,  могла  быть  либо  золотой,  либо 
кровавой.  Найденные  в  могиле  знатной  дамы  в  Эране  несколько  десятков  небольших 
нашивных бляшек,  украшавших ее костюм, скорее всего, ворот туники или сарафана,  - 
это всего лишь капля в море. До нескольких сотен маленьких фигурок из штампованной 
золотой фольги с отверстиями-проколами для нити могли нашиваться на платье – вдоль 
разреза  ворота,  на  рукава,  на  край  подола,  или  покрывать  рядами  головной  убор 
женщины, создавая при этом эффектную динамичную игру отблесков света при каждом 
переливе  мягких  складок  ткани.  Узор  был  как  правило  геометрическим,  как  и  формы 
этих  бляшек  (треугольники,  зигзаги,  прямоугольники,  кружки,  розетки,  изредка 
стилизованные  головки  животных  с  рогами),  и  довольно  тонким,  как  правило  в  1  –  2 
ряда  фигурок,  но  именно  такой  орнамент  в  сочетании  с  насыщенным  цветом  платья  – 
синим,  пурпурным,  даже  белым  –  мог  вызвать  ассоциации  с  каймой  на  императорских 
или сенаторских тогах и одновременно с этим он не перетягивал основное внимание от 
других,  более  роскошных  деталей  варварского  костюма,  например,  тех  же  фибул,  а 
только подчеркивал своей утонченностью их массивность.  
Возникает,  однако,  вопрос,  какое  же  отношение  ко  всему  этому  имеют  аланы? 
Дело в том, что традиция обильного украшения парадных одежд золотыми бляшечками 
издавна  существует  у  кочевников  евразийских  степей.  Еще  скифские  цари    и  царицы, 

104 
 
племенные вожди и верховные жрецы сибирских, северо-кавказских и причерноморских 
номадов,  начиная  с  VI  –  V  веков  до  н.э.  облачались  в  тяжелые,  обильно  расшитые 
золотом кафтаны или халаты. Точно таким же способом украшались их головные уборы 
и даже обувь. Сарматские племена, обитавшие здесь же, но в более поздние времена (III 
в. до н.э. – IV вв. н.э.), сохранили этот обычай, а аланы – одно из самых многочисленных 
и могущественных кочевых объединений Центральной и Восточной Европы до прихода 
гуннов – сделали его важной частью ритуала своей высшей племенной знати, вышедшей 
в этот период на международный уровень.  
Эта  знать  стала  играть  весьма 
важную  политическую  роль  не 
только  в  степях  от  Волги  до 
Нижнего  Дуная,  но  даже  в 
позднеантичных 
(сначала 
греческих,  а  затем  и  римских) 
городах, 
расположенных 
по 
берегам Черного моря, таких как 
Пантикапей 
(Боспор), 
Фанагория,  Ольвия,  Тира,  а 
также  Танаис  на  Меотиде.  В 
истории  эти  городов  в  первые 
века  нашей  эры  были  периоды, 
когда  власть  там  принадлежала 
царским 
династиям 
не             
Рис. 53.                                                                     греческого, а сарматского 
происхождения. Именно благодаря  их высокому авторитету и могуществу, такая деталь, 
как  золотая  расшивка  костюмов  самых  знатных  лиц,  включая  и  царские  фамилии,  и 
высших сановников, и членов их семей, прочно укоренилась в традициях этих полисов, 
вне  зависимости  от  того,  в  чьих  руках  находится  власть.  Золотые  бляшки  на  костюме 
перестали быть признаком этническим и стали символом социального ранга владельца.  
Особенно    показательны  в  этом  отношении  богатые  гробницы,  обнаруженные  в 
окрестностях Керчи – древнего Пантикапея, столицы Боспорского царства (рис. 52). На 
протяжении  II  –  VI  веков  власть  в  этом  изначально  греческом  городе  неоднократно 
переходила из рук в руки: от греков к римлянам, затем к готам, позже к сарматам, снова 

105 
 
возвращалась к грекам, потом  опять к германцам, его брали гунны, позже, наконец, он 
стал  византийским.  Погребения  боспорской  знати,  часть  которых  принято  считать 
царскими, часть – просто богатыми аристократическими, датированные III – IV веками, 
все  содержат  большое  количество  мелких  золотых  бляшек  из  штампованной  фольги 
(рис.  53),  хотя  другие  находки,  как  и  некоторые  элементы  погребального  обряда 
(конструкции  гробниц,  детали  костюма),  указывают  на  то,  что  здесь  похоронены 
представители  разных  этнических  групп.  Часто    национальность  может  быть  более 
уверенно  определена  благодаря  надписям  с  именами  владельцев  на  некоторых 
предметах, обычно на металлических сосудах, иногда на золотых диадемах. Это имена 
греческие, иранские (то есть сарматские), фракийские. 
Данное  обстоятельство,  тем  не  менее,  не  помешало  некоторым  современным 
исследователям  по  находкам  погребений  с  золотыми  бляшками  в  Западной  Европе 
составить карту  – своего рода  «маршрут бегства»  аланов из Северного Причерноморья 
на запад, вплоть до Галлии и даже Северной Африки. Бегства, вызванного нападением 
гуннов в конце IV века. Но, все-таки нужно учитывать, что уже и в Причерноморье до 
появления гуннских полчищ эти золотые бляшки, как часть дорогого костюма, перестали 
быть  сугубо  сарматским  признаком.  И  более  того,  как  раз  в  последние  50  лет, 
предшествующих  событиям  375  года,  в  настоящих  сарматских  могилах  степной  зоны 
Поволжья,  низовьев  Дона  и  Днепра  такие  бляшки  уже  не  встречаются,  даже  в  самых 
богатых из них. Этот обычай до последнего продолжает бытовать только в узкой полосе 
Северного  Причерноморья  и  Приазовья,  в  культуре  полиэтничного  (смешанного) 
населения городских центров, руководящая верхушка которых говорила то на греческом, 
то на иранском, то на латыни, а возможно знала и все три или хотя бы два языка. Вполне 
вероятно,  что  в  360  –  370-е  годы  к  ним  добавился  еще  и  готский  язык:  как 
свидетельствуют письменные источники, власть в городе в это время переходит в руки 
«короля  готов»,  за  которым  скрывается  скорее  всего  сам  Германарих.  Это  известие, 
сохранившееся  в  трудах  римских  авторов,  хорошо  подтверждается  археологическими 
данными. Именно в последней трети IV в. в богатых погребениях боспорского некрополя 
появляется  ярко  выраженный  восточногерманский  компонент 
–  типичные 
двупластинчатые фибулы и не только.  
Вторжение  кочевников-тюрков  вытолкнуло  всю  эту  разноплеменную  массу 
далеко на запад. Одна часть народов вошла в состав военно-политического объединения, 
возглавленного гуннами, вторая часть – оказалась по другую его сторону, вне  гуннского 

106 
 
господства, а третья – оказалась разделенной надвое, как например аланы и остготы. Но 
и  там,  и  там  продолжали  развиваться  общие  некогда  традиции,  обмен  которыми 
состоялся  на  берегах  Понта  и  Меотиды  в  процессе  тесного  симбиоза  представителей 
различных культурных миров, объединившихся под сенью позднеантичной цивилизации 
греко-римских  полисов.  Несмотря  на  серьезную  перекройку  этно-политической    карты 
Европы после 375 г., этот симбиоз продолжился примерно в тех же формах, но уже на 
новых территориях и с новыми  участниками. И так же как и столетием  ранее, важную 
роль  в  этом  процессе  продолжила  играть  Римская  империя,  тайно  или  явно 
курировавшая  социальные  и  политические  трансформации  внутри  варварского  мира 
вдоль  своих  границ.  Вот  почему  обычаи  понтийской  знати  перекочевали  чуть  позже  к 
предводителям  германских  племен,  которые  преклоняли  колени  и  перед  гуннскими 
ханами,  и  перед  императорами,  сражались  и  с  теми,  и  с  другими,  но  втайне  лелеяли 
мечты  о  свободе,  и  расшивали  свои  одежды  разнообразными  золотыми  бляшками  в 
подражание  независимым  правителям  Припонтийской  Скифии  времен  Германариха. 
Кстати, один из таких предводителей и был похоронен в Концештах (см. выше). 
Впрочем, некоторые ученые сегодня полагают, что в эпоху Переселения народов 
украшение  тканей  золотыми  бляшками  стало  элементом  сугубо  погребального 
убранства, например, саванов или покровов, а в реальной жизни их ношение было мало 
вероятно,  так  как  соединительные  нити  были  слишком  непрочными,  а  золотая  фольга 
слишком тонкой. Все это конечно здраво, с точки зрения прагматической, но с таким же 
успехом можно предположить, что и фибулы  длиной 20 см были не  очень  удобны для 
ношения на плечах – оттягивали ткань вниз и царапали ножками щеки владелиц. Но их 
носили,  чему  подтверждением  служат  следы  сильной  изношенности  механизма 
застежки.  Следует  вспомнить  и  многочисленные  описания  церемоний  византийского 
двора,  оставленные,  правда,  свидетелями  чуть  более  позднего  времени,  VII  –  X  веков: 
императоры не просто с трудом передвигались под тяжестью парадных облачений, густо 
расшитых  золотом  и  камнями,  но  иногда  даже  падали.  Поэтому  можно  быть  почти 
уверенными в том, что роскошные одежды варварской знати предназначались не только 
для  того,  чтобы  отправить  их  в  мир  иной,  при  всей  важности  этого  события,  но  и  для 
ношения при жизни владельцев, не повседневного, конечно, а тоже церемониального.  
Открытая  демонстрация  богатства  и,  значит,  славы  и  удачности  –  важнейший 
пропагандистский  элемент  института  королевской  и  любой  другой  власти.  Именно  по 
этой  причине  и  с  этой  целью  мастера  покрывают  золотом  и  камнями  все,  начиная  от 

107 
 
накладок на обувных ремешках и заканчивая диадемами, а размеры наплечных фибул и 
поясных  пряжек  непрерывно  увеличиваются,  достигая  порою  абсурда.  (Это  вполне 
закономерное  явление  варварской  культуры  остроумно  обыграли  братья  Стругацкие  в 
романе «Трудно быть богом», на примере носовых платков). 
 
Рис. 54. 
Как раз к началу того самого периода, о котором сейчас идет речь, то есть к концу IV в. 
относится  другая  интересная  находка  из  Мезии  (совр.  Сербия)  –  золотой  медальон 
императора  Валентиниана  I,  чеканенный  в  честь  его  победы  над  германцами-
алеманнами.  По  традиции,  на  лицевой  стороне  изображен  профиль  правителя,  а  на 
обороте  –  его  величественная  фигура  с  лабарумом  в  руке.  Второй  рукой  он  держит  за 
волосы  побежденного  варварского  царя  со  связанными  за  спиной  руками, 
коленопреклоненная  супруга  которого,  горюет  рядом  (рис.  54).  Интересно,  что  этот 

108 
 
самый  царь  изображен  в  довольно  специфической  одежде  –  длиннополом  иранском 
кафтане, отороченном по краям каймой из множества  кружков и  точек,  – скорее всего, 
мастер-резчик  этими  точками  передал  именно  золотые  нашивные  бляшки.  Такая  вот 
яркая  иллюстрация  того,  что  такое  горизонт  Унтерзибенбрунн,  глазами  современника-
римлянина, вполне вероятно видевшего пленных варваров собственными глазами. 
Если золотые бляшки на одежде, как выяснилось, это наследие сарматской эпохи 
и  вклад  смешанного  греко-аланского  нобилитета  причерноморской  культурной  зоны  в 
развитие  костюма  варварской  знати  Центральной  Европы,  то надо  разобраться,  каковы 
источники появления и других его компонентов. О больших двупластинчатых фибулах, 
украшенных золотом и гранатами в полихромном стиле, мы тоже немного поговорили и 
пришли к выводу, что их следует связывать с остготами, вошедшими в состав гуннского 
союза,  но  не  утратившими  при  этом  высокого  авторитета  в  среде  родственных 
германских  племен.  Свою  достойную  лепту  в  развитие  традиций  варварской 
«аристократии»,  балансировавшей  в  культурном  и  политическом  отношении  между 
гуннами  и  Римом,  внесли  и  северные  германские  народы.  Они  обогатили  прикладное 
искусство  римского  пограничья  собственными  декоративными  приемами  и  мотивами, 
объединенными общим художественным стилем. Этот стиль получил название Сëсдал.  
Сëсдал (Sősdala) – небольшое местечко 
на  крайнем  юге  Швеции,  где  в  1929  г. 
был  случайно  найден  клад  серебряных 
вещей. 
Все 
вещи 
сразу 
были 
определены,  как  древние  украшения 
конской  сбруи  –  целый  комплект 
уздечных 
деталей 
и 
подвесок, 
отделанных  в  одном  стиле  (рис.  55). 
Двумя  десятилетиями  ранее  абсолютно 
аналогичные предметы из серебра были 
Рис. 55.                                                              обнаружены в одном из погребений близ 
того  самого  Унтерзибенбрунна,  городка  в  Австрии,  поэтому  шведские  находки,  хотя  и 
были единичны и лишены культурного контекста, не вызвали у специалистов сомнений 
с  датировкой.  В  процессе  дальнейших  исследований  и  осмысления  новых  находок 
выяснилось,  что,  хотя  ближайшие  аналогии  уздечке  из  Сесдала  происходят  из  более 
южных районов Европы, не только из Австрии, но и, к примеру, из Западной Украины, 

109 
 
все  же  основной  ареал  таких  украшений  приходится  на  юг  Швеции  и  северное 
побережье  Центральной  Европы,  то  есть  Северную  Германию  и  Польшу,  Данию, 
Прибалтику.  Именно  там  они  и  появляются  впервые  где-то  около  середины  IV  в.,  там 
формируются  устойчивые  традиции  и  приемы,  характеризующие  работу  мастеров-
ювелиров  –  приверженцев  данного  стиля,  оттуда  распространяются  эти  украшения  на 
юг,  скорее  всего  вместе  со  своими  непосредственными  хозяевами  –  представителями 
северо-германских племен.  
Последних  всегда  манили  теплые  земли  с  мягким  климатом,  плодородными 
почвами, сладким вином и сокровищами южных цивилизаций. Скандинавию или остров 
Скандзу,  как  называют  ее  в  сагах  и  эпических  песнях,  вообще,  по  одной  из 
существующих  версий,  следует  считать  прародиной  всех  германских  народов,  из 
которой они, словно «из материнской утробы, порождающей племена» выходили на свет 
и  расселялись  затем  на  материк.  Миграции  с  севера  на  юг  протекали  периодически  на 
протяжении  бронзового  и  железного  веков  европейской  истории.  Готы  –  одни  из 
главных  действующих  лиц  нашей  драмы  –  тоже  родом  из  Скандинавии,  откуда  они, 
согласно  легенде,  переплыли  на  кораблях,  ведомые  своим  королем  Беригом,  к  устью 
реки  Вистулы  (Вислы).  Затем  уже  они  постепенно  продвигались  в  Скифию,  к  берегам 
Понта  и  Меотиды,  где  и  возникло  первое  в  их  истории  королевство.  Археологические 
данные сегодня подтверждают эту легендарную версию и позволяют датировать процесс 
переселения  готов  с  северо-западных  берегов  Балтийского  моря  к  северо-западным 
берегам моря Черного I – II веками. 
Все ли германские народы вышли с острова Скандзы, или не 
все,  –  с  полной  уверенностью  утверждать  нельзя.  Но  вещи 
стиля  Сесдал  начали  проникать  в  Центральную  Европу,  на 
Дунай  и  даже  в  Крым  именно  оттуда.  Точнее,  там  он 
сформировался  и  вошел  в  моду,  благодаря  чему  украшения 
северогерманского  стиля  распространились  так  широко  по 
Рис. 56.                          всему континенту и вскоре начали производиться мастерами 
далеко  за  пределами  южной  Швеции  и  циркумбалтийских  земель.  Именно  поэтому 
название  шведского  городка  и  стало  обозначением  для  целого  художественного 
направления древности.    

110 
 
Все  изделия  стиля  Сесдал  довольно  крупные,  изготовлены  из  серебряных 
откованных  толстых  пластин,  нередко  полностью  или  частично  позолоченных.  Кроме 
того,  они  украшены  гравированным  (или  глубоко  почерченным)  и  чеканным 
орнаментом,  состоящим  из  мелких  геометрических  элементов,  плотно  собранных  в 
целые  декоративные  бордюры  и  даже  поля.  Для  нанесения  такого  внешне  сложного 
орнамента  мастер  использовал  набор  всего  из  нескольких  незамысловатых 
инструментов.  Они  называются  пуансоны,  то  есть  небольшие  железные  или  стальные 
стержни  с  очень  прочным  и  острым  рабочим  концом  –  бойком  разнообразных 
очертаний. Удары таким бойком оставляют на гладкой поверхности серебряных изделий 
всевозможные 
миниатюрные 
неглубокие 
«отпечатки»: 
кружки, 
полукружия, 
треугольники, «галочки», завитки, обычно от 3 до 5 разновидностей на каждом предмете 
одного  гарнитура.  Ювелир  долго  и  монотонно  выстукивал  примитивные  рисунки 
молоточком,  лишь  изредка  меняя  пуансоны  и,  вероятно,  прямо  «на  ходу»  варьируя  их 
комбинации, так как следов предварительной разметки на поверхности  украшений нет, 
да  и  сами  линии  прочеканенных  фигурок  кривоваты.  Сотни  таких  отпечатков, 
правильнее  называть  их  штампами,  объединяются  в  орнаментальные  фризы  по 
периметру,  придавая  предметам  видимость  некоторой  ажурности  и  орнаментальной 
пестроты.  Их  мелкая  рябь,  покрывающая  почти  всю  поверхность,  словно  отвлекает 
внимание  от  общей  грубоватости  очертаний  самих  вещей  и  примитивности 
композиционного замысла.  
Излюбленным  мотивом  искусства  художественной  металлообработки  северо-
германских  мастеров  всегда  были  зооморфные  образы,  напоминающие  временами 
лошадок,  временами  змей  (точнее,  змиев)  или  драконов,    довольно  часто  это  фигурки 
птиц.  Для  вещей  стиля  Сесдал  очень  характерны  сдвоенные  головы  животных, 
смотрящие  в  разные  стороны,  но  довольно  реалистичные  (рис.  56),  а  также,  напротив, 
сильно  схематизириванные  сдвоенные  головки  птиц  или  так  называемый  мотив 
«ласточкиного  хвоста».  Необходимые  контуры  мастер  получал,  обрубая  серебряную 
пластину  по  краям  и  придавая  ей  вид  лошадиных  головок  или  какой-либо  другой,  а 
затем пуансонами обозначал некоторые детали (глаза, гриву, профиль морды). 
Лишь  изредка  эти  набитые  пуансонами  фигурки  создают  некие  зрительные 
подобия растительных композиций, благодаря шести- или восьмилепестковым розеткам 
в центре, окруженным «елочками» или «травинками» из косых насечек. Однако, скорее 
всего  семантика  (то  есть  символический  смысл)  таких  композиций  не  связана  с 

111 
 
растительным  миром.  Точно  такие  же  шестилепестковые  розетки,  одновременно 
напоминающие еще и колеса, хорошо известны в более ранние времена  – на предметах 
кельтского искусства рубежа эр. Считается, что розетка-колесо – это символ солнечного 
и небесного бога Тараниса, одного из многочисленных божеств древних кельтов. От них 
этот мотив перекочевал во II – III веках в искусство римлян, которым тоже не чужд был 
культ Солнца. Он обогатил декоративный ассортимент не только мастеров-ювелиров, но 
и  художников,  мозаичистов,  резчиков  по  камню  и  кости.  Трудно  сказать,  каким  путем 
это  колесо  прикатилось  на  север  Европы  –  опосредованно  через  римское  прикладное 
искусство,  или  следует  видеть  в  этом  своего  рода  «ренессанс»  кельтских  традиций  в 
варварском мире. Тема кельтского культурного наследия в становлении художественных 
традиций  германцев  эпохи  Великого  переселения  народов  еще  всплывет  в  нашем 
повествовании  чуть  ниже,  а  вот  на  возможном  римском  «следе»  в  стилистике  Сесдала 
нужно остановиться. 
Методика  нанесения  чеканного  орнамента  на  серебряные  украшения, 
использовавшаяся  северо-германскими  мастерами,  проста  и  незамысловата,  требует 
всего  двух  инструментов  –  молотка  и  пуансона.  Техника  горячего  золочения,  то  есть 
покрытия  поверхности  сплавом  золота  со  ртутью  (амальгамирование),  конечно 
посложнее,  но  тоже  известна  в  Европе  еще  с  бронзового  века,  в  том  числе  и  в 
Скандинавии. В те времена, о которых идет речь, позолота не считалась чем-то новым и 
необычным, технология ее нанесения, хотя и была сопряжена с тяжелейшим вредом для 
здоровья, в остальном для ювелира средней руки была делом обыденным, естественно, 
при наличии необходимых компонентов. Вместе с изделиями стиля Сесдал в Северной 
Европе впервые появляется нечто совершенно новое – техника чернения серебра. 
Плиний  Старший,  римский  ученый-эрудит,  погибший  во  время  извержения 
Везувия в 79 г., сообщает следующее. «Ценность серебра возрастает от его тусклости. А 
делается  это  таким  образом:  с  серебром  смешивают  одну  третью  часть  тончайшей 
кипрской меди… и столько же самородной меди, сколько и серебра, и плавят в глиняном 
сосуде,  закрытом  глиной».  В  других  известных  вариантах  рецептуры  важным 
компонентом  являются  сернистые  соединения  (сульфиды)  серебра  или  просто  сера. 
Полученный сплав остужают, перетирают до порошкообразного состояния и смешивают 
с угольной пылью. Этот порошок станет впоследствии «краской» для нанесения рисунка 
на  серебряное  изделие.  Ведь  чернь,  или  ниелло  (слово  «niello»  ввели  в  обиход 
итальянские средневековые мастера, часто практиковавшие этот метод, и с тех пор оно 

112 
 
утвердилось)  –  это  техника,  которая  применяется  не  для  патинирования  всей  площади 
предмета, а только для создания на ней контрастного орнамента, словно проступающего 
из  глубин  металла  на  совершенно  плоской  поверхности.  Напомню,  что  все  остальные 
известные  тогда  способы  орнаментации  металлических  изделий  были  так  или  иначе 
связаны с созданием рельефности: чеканка, гравировка, прочерчивание, штамповка – все 
эти операции оставляют на поверхности хорошо ощутимые следы, достаточно провести 
по  ним  кончиками  пальцев.  Чернь  тоже  тесно  сопряжена  с  гравировкой,  но  при  этом 
различима  только  визуально,  сколько  ни  води  по  ней  даже  самой  нежной  кожей.  Как 
этого достигали? 
Весь  рисунок  на  металл  наносился  действительно  способом  неглубокой 
гравировки.  Орнаментальные  поля,  отдельные  элементы,  фигурные  изображения  –  все 
это мастер гравировал, то есть вырезал на поверхности при помощи специальных резцов-
штихелей, простейших миниатюрных сверел (серебро более мягкий металл, чем железо), 
какие-то элементы могли и прочеканиваться. Дальше он брал в руки «перо и чернила» – 
настоящее  гусиное  перо  и  заготовленный  заранее  порошок,  разведенный  камедью  – 
жидкой  смолой.  Такой  краской  густо  заполнялись  все  изображения.  При  сильном 
нагреве смола испарялась, порошок снова превращался в расплав, плавно растекался по 
всем  неровностям  рисунка  и  после  застывал,  выступая  шероховатой  корочкой  над 
серебряной  гладью.  Холодную  вещь  оставалось  довести  до  совершенства  тщательной 
полировкой.  Именно  после  этой  процедуры  достигался  эффект  идеальной  зеркальной 
поверхности с проступающими из «Зазеркалья» контрастными изображениями, которые 
кто-то словно забыл отглянцевать, как окружающий фон, и оставил матовыми. 
Греки  и  римляне  вплоть  до  рубежа  эр 
используют  технику  ниелло  весьма  и  весьма 
эпизодически.  Но  в  первые  века  узор  из  черни 
все  чаще  и  чаще  наносится  на  различные 
серебряные  изделия,  в  III  –  IV  веках 
орнаментальные 
бордюры, 
изображающие 
пышные растительные композиции и жанровые 
сценки,  становятся  неотъемлемой  частью 
декора  парадной  серебряной  посуды,  прежде 
всего  блюд  (рис.  57).  Особенно  славятся  такой 
Рис. 57.                                            продукцией провинциальные мастерские римской 

113 
 
Галлии, а в Восточном Средиземноморье – Антиохии. Предметы мелкой металлической 
пластики римского производства тоже часто украшаются чернью, в сочетании с другими 
способами  их  декорирования.  Позже,  в  ранневизантийский  период  (V  –  VI  вв.) 
популярность техники ниелло резко падает. Утрачиваются секреты или меняются вкусы 
– разберемся потом. 
Орнамент  в  технике  черни  на  вещах  стиля  Сесдал  появляется  не  сразу. 
Классические  северо-германские  изделия  поначалу  декорировались  только  мелким 
чеканным  орнаментом  и  позолотой.  Но  с  ростом  популярности  таких  украшений  и 
особенно после их выхода на широкий среднеевропейский рынок на рубеже IV  – V вв. 
повышается  и  их  «технологичность»,  начинают  применяться  и  новые  способы 
орнаментации,  качество  и  характер  декора  совершенствуются.  Гармоничное  и  весьма 
эффектное сочетание серебра, позолоты и черни было открыто и широко использовано 
римскими  мастерами-торевтами.  Великолепные  образцы  парадной  серебряной  посуды 
происходят не только из археологических комплексов, открытых на территории Римской 
империи,  но  из  варварских  погребений  и  кладов,  разбросанных  по  всей  Европе,  от 
берегов Волги до Шотландии, в особенности в IV – V веках. Концешты – один из них. 
Видимо, не случайно орнамент ниелло становится популярен  в это же самое время и в 
тех  самых  областях,  население  которых  находилось  в  постоянном  культурном  и 
социально-экономическом контакте с империей. 
По-видимому,  где-то  на  полпути  между  южной  Скандинавией  и  римским 
лимесом  и  произошла  условная  «встреча  традиций»,  благодаря  которой  стилистика 
Сесдала  обогатилась  узором  из  черни.  В  результате  творческий  арсенал  германских 
ювелиров  пополнился  новой  техникой,  которую  они  научились  весьма  умело 
комбинировать  с  другими  способами  художественной  отделки  своих  украшений,  не 
нарушая при этом классической цветовой гармонии серебро-золото-чернь, отработанной 
римскими  ювелирами,  но  и  не  изменив  при  этом  собственным  традициям.  Мелкая 
штамповка поверхности пуансонами сохранилась, но отпечатки сделались гораздо более 
четкими  и  глубокими,  чтобы  гармонировать  и  вместе  с  тем  не  теряться  рядом  с 
контрастным рисунком черни. 
Именно  там,  на  полпути  между  южной  Скандинавией  и  римским  лимесом,  в 
южной Польше, под стенами крепости Замость, построенной в XVI веке, был случайно 
найден  клад,  состав  которого  как  нельзя  лучше  соответствует  такому  географическому 

114 
 
положению. Одну его половину составили римские серебряные монеты  – денарии III  – 
IV  вв.,  а  другую  –  северо-германские  украшения  в  стиле  Сесдал.  Судя  по  набору 
украшений,  сокровище  могло  принадлежать  знатной  даме,  возможно  даже  княгине,  из 
племени  гепидов  или  герулов.  Ее  пышный  убор  включал  пару  великолепных 
двупластинчатых  фибул,  поясной  набор,  еще  одну  фибулу,  другой  разновидности,  и 
части  двух  других  застежек,  вероятно,  сломанных.  Все  сделано  из  позолоченного 
серебра, а отдельные элементы фибул – из золота (рис. 58). Для нас сейчас наибольший 
интерес представляют поясные детали. 
 
                                    Рис. 58. 

115 
 
Набор  из  большой  поясной  пряжки  и  наконечника  ремня  образует  единый 
гарнитур,  выполненный  и  орнаментированный  в  одном  стиле  –  стиле  Сесдал,  периода 
его  расцвета  в  первые  десятилетия  V  столетия.  Пряжка  очень  массивная,  с  тяжелым 
гладким серебряным кольцом и толстым язычком, конец которого имитирует звериную 
морду  (рис.  59).  Щиток  округлой  формы  сплошь  покрыт  глубоким  и  четким 
прочеканенным  декором  из  мелких  треугольничков,  сходящихся  вершинами  («волчий 
зуб»),  и  кружков  с  точкой  в  центре.  Между  двух  концентрических  полос  таких 
треугольничков – круг из плетенки или косички, выполненный в технике ниелло. Только 
этот  круг  на  поверхности  щитка  оставлен  не  золоченым,  чтобы  сохранить  эффект 
«тусклого серебра», о котором писал Плиний. Маленькие серебряные шарики – головки 
штифтов, при  помощи которых  пряжка  крепилась  к  ремню,  – тоже не  позолочены,  это 
придает им сходство с жемчужинами. 
 
Рис. 59. 
Наконечник  пояса  –  крупная  пластина,  которая  крепилась  к  противоположному 
концу широкого ремня и не только украшала его, но и облегчала его продевание сквозь 
кольцо пряжки. Орнаментальная композиция из косички в технике черни, вьющейся по 
периметру  и  посередине  пластины,  дополнена  характерными  шестилепестковыми 
розетками  в  одном  ряду  и  не  очень  понятным  декоративным  мотивом  в  виде 
многоугольника, тоже вписанного в круг, в другом ряду (рис. 59). Прочеканены мелкие 
кружочки  с  точкой,  но  если  присмотреться,  станет  очевидно,  что  и  розетки,  и 
многоугольники  тоже  нанесены  несколькими  ударами  одним  и  тем  же  пуансоном, 
рабочая  часть  которого  длинная  и  узкая,  линзовидных  очертаний:  один  удар  –  один 
лепесток.  Тем  же  внимательным  взором  можно  уследить,  что  тонкие  прочерченные 
линии, ограничивающие все орнаментальные зоны, пояски, бордюры и розетки, – это не 

116 
 
просто  художественные  контуры,  а  первоначальная  разметка  рисунка,  сделанная 
мастером для облегчения своей работы. Там, где такая разметка отсутствует, например, в 
центральной  части  щитка  пряжки,  внутри  поля  из  маленьких  кружков,  эти  последние 
«скачут» и выбиваются из строгой линии. 
На  поясной  пластине  чернь  кое-где  выкрошилась,  благодаря  чему  мы  можем 
увидеть,  насколько  четким  и  глубоким  был  первичный  рисунок  орнамента  до  его 
заполнения черневой массой. Для того чтобы создать столь глубокие канавки с прямыми 
вертикальными  краями  мастер  должен  был,  во-первых,  использовать  массивную 
серебряную пластину, не менее 2 мм толщиной; во-вторых, иметь в своем распоряжении 
специальный  инструментарий,  обязательно  включающий  гравировальную  технику  – 
простейшие  буры  со  стальными  сверлами,  а  это  уже  почти  токарный  мини-станок.  Без 
него работа по изготовлению одного такого наконечника могла растянуться на месяцы. 
Римляне такой техникой уже несомненно располагали. Северные германцы – возможно 
уже переняли ее у римлян, но вот успели или нет так мастерски ее освоить к концу IV в., 
большой  вопрос.  Слишком  сильно  отличаются  пряжки  из  Замости  и  еще  три-четыре 
находки  столь  же  высокого  качества  из  разных  уголков  Европы  от  основной  массы 
германских украшений с элементами, выполненными чернью.  
Вторая  пряжка  из  клада  в  Замости  – 
маленькая  и  скромная,  хотя  тоже  серебряная 
(рис.  60).  Она  представляет  собой  образец 
стиля  Сесдал  без  использования  черни  и 
золочения,  только  штамповка  пуансонами  по 
гладкой  сверкающей  поверхности.  По  бокам 
такой  же  «волчий  зуб»,  бордюр  в  основании 
из  треугольных  заштрихованных  фигурок 
даже  напоминает  северный  лесной  пейзаж  – 
Рис.  60.                                                                                      «елочки».  Индивидуальность  некоторых 
разновидностей отпечатков на вещах наряду с, напротив, часто повторяющимися типами 
штампов  на  предметах,  обнаруженных  в  удаленных  друг  от  друга  областях,  рано  или 
поздно  позволят  дотошным  исследователям  отличать  украшения,  вышедшие  из  одной 
мастерской,  –  по  наличию  абсолютно  идентичных  элементов  декора.  Ведь  такие 
элементы  можно  нанести  только  одним  и  тем  же  инструментом  –  пуансоном,  а 

117 
 
ассортимент  этих  орудий,  как  и  оставленных  ими  следов,  может  служить  своего  рода 
индивидуальным почерком: из мастерской в мастерскую они не передавались. 
 
Рис. 61. 
Две массивные застежки из этого комплекса, некогда украшавшие хрупкие плечи 
княгини (рис. 61), хотя и не имеют отношения к собственно Сесдалу, тем не менее тоже 
демонстрируют  характерные  традиции  северо-германских  племен.  Это  разновидность 
двупластинчатых  фибул,  широко  распространенная  в  IV  в.  в  Центральной  Европе,  но 
находок такого высокохудожественного уровня и такой высокотехничной работы, как из 
Замости,  известны  пока  только  единицы.  Очень  характерны  для  украшений  северо-
европейского  круга  специфические  ажурные  «воротники»  из  свернутой  в  спирали 
толстой рубчатой проволоки. Всевозможные декоративные элементы из такой проволоки 
– колечки, насадки, обвивка деталей, бордюры, украшающие пластины застежек-фибул, 
–  входят  в  моду  среди  германских  племен  по  всему  южному  побережью  Балтики  от 
Ютландии (Дании) до Эстонии, еще в III веке. Там же следует искать истоки и каймы из 
серебряных шариков, напаянных по периметру каждой пластины. 

118 
 
Центральные  золотые  поля  на  пластинах  и  дужке  фибул,  так  же  как  и  обмотка 
оснований  насадок-шишечек  или  «лучиков»  на  головке  (скрывающих концы  стержней, 
служивших  креплением  механизма  –  иглы  с  пружиной)  внешне  кажутся  результатом 
золочения  поверхности.  Но  в  действительности,  здесь  мастер  предпочел  использовать 
настоящую золотую фольгу и даже массивный золотой лист, отдельно подготовленный и 
напаянный на серебряную основу. Филигранный декор этих золотых пластинок – зернь, 
то есть миниатюрные шарики, и скань – узор из тонкой тоже напаянной проволоки. Если 
сравнить  эту  зернь  с  декором  массивных  гуннских  колтов  (см.  главу  3),  то  можно 
обратить  внимание,  что  здесь  мастер-германец  был  вынужден  пойти  на  маленькую 
хитрость: под каждый миниатюрный пупырышек перед пайкой он подложил еще более 
миниатюрный  «бублик»  или  колечко,  свернутое  из  проволочки.  Это  было  сделано, 
вероятно,  для  того,  чтобы,  во-первых,  шарики  не  раскатывались  по  поверхности  при 
компоновке  рисунка  перед  пайкой,  и  во-вторых,  чтобы  увеличить  площадь  припоя. 
Очевидно, ювелир испытывал некоторые сомнения, например, в качестве используемых 
материалов  или  инструментов,  либо  в  собственных  силах,  и  таким  образом 
подстраховался. Но вряд ли мастер, изготовивший подобные украшения, был таким уж 
неопытным,  ведь  сканный  орнамент  –  из  металлических  нитей  –  изготовлен  им 
безукоризненно. И про него стоит сказать особо. 
Внутреннее 
поле 
округлых 
головок фибул украшает косичка 
из  трех  переплетных  прядей, 
каждая  из  которых  тоже,  в  свою 
очередь,  собрана  из  трех  тонких 
золотых  волосков.  Внешне  она 
незамысловатая, хотя и довольно 
эффектная.  Но,  если  методика 
пайки  шариков  зерни  никаких 
вопросов  не  вызывает  –  все,  что 
называется,  налицо,  то  понять, 
Рис. 62.                                                                         как мастер сумел столь аккуратно 
закрепить  на  пластинке  такую  косичку,  очень  сложно.  А  еще  сложнее  было  это 
осуществить  на  практике,  даже  после  предварительного  долгого  обдумывания  и 
подготовки  необходимых  деталей  операции.  Попытаемся  и  мы  проследить  ход  его 

119 
 
мыслей  и  действия  его  рук,  опираясь  в  наших  наблюдениях  и  предположениях  на  те 
следы, которые остались на самой вещи (рис. 62). 
Первое, что нужно сделать, это, конечно, подготовить исходные элементы, то есть 
три  пряди  будущей  косы.  Самое  простое  –  спаять  каждую  прядь  заранее,  сложив 
полосой три волоска тончайшей проволоки (ее толщина в реальность чуть-чуть больше 
волоса).  Но,  в  этом  случае  такие  ленты  потеряли  бы  свою  гибкость  и  сплести  их  в 
плоскую кайму, изогнутую петлей, стало бы невозможно, не говоря уже о том, что исчез 
бы и весь эффект натуральной косички. Мастер понимал это и пайкой соединил волоски 
только через равные промежутки  длины в пропорции один к двум:  через один  участок 
соединения два свободных, где каждая проволочка отстоит от соседней. Это видно, хотя 
и  не  бросается  в  глаза:  спаянными  оказались  только  волоски  внешних  петель  каждой 
пряди, а свободные – неспаянные – обращают на себя больше внимания благодаря своей 
естественности и  большей  протяженности.  Но  весь  дальнейший процесс  монтажа  косы 
на пластину и закрепления ее не сильно упростился от такой небольшой поблажки. 
Концы  и  стыки  проволочек  скрыты  под  «манжетом»  из  толстой  серебряной 
проволоки,  они  почти  не  видны.  Укрепив  их  в  нужном  месте  пайкой,  мастер  начал 
плести  орнамент,  точно  так,  как  это  делается  с  настоящей  прической:  пряди 
перекидываются  поочередно  одна  через  другую  таким  образом,  что  спаянный  заранее 
участочек каждой из прядей поочередно  всегда оказывается снизу на внешней петле, и 
именно он крепится пайкой к основе, а все остальные петли остаются только прижаты 
друг  другом.  После  каждого  «шага»,  то  есть  перекинув  одну  прядь  налево,  а  другую 
направо, нужно было взять в руки паяльник и «прихватить» точкой пайки одну из них, 
внешнюю.  Сплести  косу  полностью  заранее,  затем  свернуть  ее  в  кольцо  и  в  таком 
готовом виде соединить с золотой пластинкой основы  – невозможно, это привело бы к 
сильной деформации. Процесс плетения можно было выполнять только непосредственно 
на основе, чередуя его с пайкой, причем делалось это после того, как был закончен декор 
из зерни внутри этой же пластины-основы. 
Общая ширина косички составляет всего 4  мм. Нужно ли  еще раз отметить, что 
мастер работал не пальцами, а пинцетами, и не имел права на ошибку: повторная пайка 
любого  из  участков  привела  бы  к  нарушению  линейности  волосков,  они  бы  попросту 
слились в гладкую ленту. Сейчас орнамент выглядит необыкновенно естественно – это 
именно плетеная коса, а не просто ее имитация или изображение. А если всмотреться в 

120 
 
нее еще более пристально (но фотография этого, увы, почти не в состоянии отразить), то 
можно увидеть, что все проволочки, из которых состоит этот орнамент, - перекрученные, 
что придает им сходство с натуральной шерстяной или льняной нитью.  
И еще одно обстоятельство заставляет обратить на декор фибул из Замости особое 
внимание.  Учитывая,  что  изготовлены  они  были  во  второй  половине  IV  века,  скорее 
всего  даже  незадолго  до  гуннского  вторжения  в  Европу  (хотя  сам  клад  был  зарыт  в 
землю, несомненно, уже в начале V в.), перед нами, возможно, один из первых образцов 
использования  орнаментального  мотива  косы-плетенки  в  германском  прикладном 
искусстве, в частности в ювелирном деле. В дальнейшем, особенно начиная с середины 
V  века,  она  станет  одним  из  основных  декоративных  мотивов,  украшающих  фибулы, 
пряжки,  всевозможные  металлические  накладки,  и  главное,  принцип  плетенки  ляжет  в 
основу  всей  образной  стилистики  германской  зооморфной  орнаментации  –  так 
называемого  «звериного  стиля».  Пример  с  фибулой  из  Замости,  точнее  с  техникой 
изготовления этой филигранной косички, приоткрывает завесу над проблемой появления 
подобного  декора  на  металлических  вещах.  В  основе  его  лежит  конечно  особый 
пластический язык передачи сложных объемных форм на плоскости. И вырабатываться 
такой язык мог только в процессе «перенесения» первичных орнаментальных образов и 
мотивов,  возникших  еще  при  работе  с  другими  материалами  –  не  с  металлами,  а  с 
органическими  природными  веществами  –  шерстью,  веревками,  лозой,  возможно, 
глиной  и  воском.  Но  особую  роль  должно  было  играть  дерево.  Резьба  по  дереву  – 
вообще, пожалуй, один из древнейших видов художественной пластики, а для народов, 
на  протяжении  всей  своей  истории  обитавших  в  лесах,  дерево  это  тот  материал,  из 
которого выросла вся изобразительная культура. 
К  сожалению,  по  понятным  причинам,  примеры  художественной  резьбы  по 
дереву древних и средневековых народов Европы до наших дней не дошли. Первые  и 
довольно скудные образцы такого рода искусства, датируемые только временем начиная 
с  VII  –  VIII  вв.,  известны  в  странах  Северной  Европы.  Это  фрагменты  обугленной 
древесины, чудом уцелевшие в погребальных камерах, куда предки нынешних шведов и 
норвежцев  укладывали  своих  покойников  вместе  со  всем  их  скарбом.  Но  можно  не 
сомневаться  в  том,  что  богатейшим  и  выразительным  пластическим  языком  владело 
искусство  и  древних  кельтов,  и  материковых  германских  племен  в  первые  века  нашей 
эры. Язык этот был глубоко традиционен и сакрализирован, возможно даже, до поры до 
времени  табуирован  для  перенесения  его  на  холодный  металл.  Он  таился  где-то  в 

121 
 
глубинах  архаичной  народной  культуры,  не  выходившей  за  рамки  малых  родовых 
коллективов,  и  был  обусловлен  сложными  мифологическими  представлениями, 
адекватно  запечатлеть  которые  можно  было  только  в  объемных  зрительных  образах, 
например, в каменной или деревянной скульптуре. 
Представления эти жили и развивались, ожидая того часа, когда по каким-то мало 
объяснимым для нас причинам развитие доселе архаичной культуры выйдет за свои узко 
родовые  рамки  и  будет  поднято  на  гораздо  более  высокий  уровень.  Носители  этих 
традиций сочтут не только возможным, но и необходимым заявить о своих культурно-
мифологических приоритетах, увековечив их уже не в домашней обстановке деревянных 
жилищ, а в благородных металлах – серебре и золоте – перелитых из имперских монет, 
которые являлись добычей, то есть отражением воинской доблести и славы германских 
племен.  Расплавленный  в  тигле  профиль  императора  превратится  в  лик  Вотана  на 
пряжке или причудливо переплетенного мирового Змея, свернувшегося на плече, то есть 
на фибуле, вождя. Это случится в середине V века, а где и почему, – узнаем дальше.  
А  пока  еще  раз  ненадолго  вернемся  в  самый  центр  европейского  материка.  Там 
же,  на  пол  пути  между  южной  Скандинавией  и  римским  лимесом,  вдоль  которого,  на 
Среднем  Дунае  уже  устроили  свои  кочевья  гунны,  есть  еще  одно  местечко, 
заслуживающее  упоминания.  Это Якушовице, тоже в Польше, в полутораста км к юго-
западу  от  Замости.  Здесь  в  середине  ХХ  в.  археологами  было  раскопано  богатое 
погребение  эпохи  Великого  переселения  народов,  а  точнее,  первой  трети  V  в. 
Захоронение  принадлежало  не  простому  воину,  а  военному  предводителю,  поскольку 
сопровождалось  скелетом  коня  с  богатой  серебряной  сбруей,  дорогим  оружием  и  
предметами экипировки, отделанными золотом и гранатами.  
       Интересен 
пестрый 
стилистический 
и 
этнокультурный 
ассортимент 
найденных 
здесь 
предметов:  северо-германские  уздечные  и  поясные 
накладки в стиле Сесдал, с позолотой, но без черни, в 
том числе подвеска-лунница («пельта») со звездочкой 
в  центре  (рис.  63);  пряжки  с  «классической» 
перегородчатой  икрустацией;  ременные  украшения  в 
гуннском  полихромном  стиле,  с  альмандинами,  и   
Рис. 63.                                  детали из золотой фольги с характерным штампованным 

122 
 
«чешуйчатым»  декором;  есть  и  несколько  миниатюрных  нашивных  бляшек  из  золотой 
фольги. Типичный для памятников горизонта Унтерзибенбрунн набор вещей, пожалуй, 
лишь с более заметным гуннским компонентом, что дало основание некоторым ученым 
интерпретировать  это  погребение,  как  могилу  кочевого  предводителя,  или  вероятно, 
наместника,  контролировавшего  здесь  северные  окраины  гуннских  владений  –  земли, 
принадлежавшие одному из покоренных германских племен, скорее всего, гепидам. 
Эта гипотеза не лишена логики и исторического смысла, хотя с равным успехом 
мы  могли  бы  предположить,  что  перед  нами  могила  германского  предводителя, 
отстаивавшего  независимость  своей  территории  от  подступающих  с  юга  номадов. 
Якушовице – это наиболее удаленный на север пункт в Центральной Европе с находками 
гуннских  вещей,  и  определенную  зону  политического  влияния  кочевников  он, 
безусловно,  собою  маркирует.  Тем  более,  что  путь  из  римских  провинций  на  Среднем 
Дунае  на  север,  к  южным  берегам  Балтики,  существовал  в  реальности  и  назывался 
«Янтарным».  Массовые  поставки  балтийского  янтаря  из  богатейших  месторождений  в 
районе  Куршской  косы  начались  еще  при  римском  императоре  Нероне,  который 
неожиданно проникся страстью к «горючему камню». Теплый камень медового оттенка 
стал  чрезвычайно  популярен  и  использовался  в  больших  количествах  не  только  
ювелирами для изготовления украшений, но даже для отделки помещений римских вилл. 
Якушовице  действительно  лежит  на  полпути  между  «Янтарным  берегом»  и 
Карнунтумом, городом на Дунае, в котором заканчивался варварский отрезок Янтарного 
пути  и  начинался  римский  –  до  Аквилеи,  где  сырье  обрабатывалось.  Гунны, 
обосновавшись  на  Дунае,  скорее  всего  взяли  этот  путь  под  собственный  контроль, 
естественно,  чтобы  получать  выгоду  от  торговли,  для  чего  и  понадобилось  слегка 
углубиться в перелески Повисленья.  
Но  в  гораздо  большей  степени  комплекс  из  Якушовице  демонстрирует  не 
географические  границы,  разделяющие  зоны  политического  влияния  различных  сил, 
будь то варвары-германцы, гунны, римляне, а полное единство вкусов и стилистических 
предпочтений всей «варварской элиты» или «воинской аристократии», складывающейся 
в  этот  период  вдоль  римских  границ.  Их  традиции  в  результате  долгого  и  тесного 
общения  перестали  быть  сугубо  этническими  и  приобрели  надэтничный,  социальный, 
можно даже сказать конфессиональный характер. 

123 
 
Греческий историк Приск Панийский, посетивший в 448 году ставку хана Аттилы 
где-то  на  левом  берегу  Среднего  Дуная,  с  удивлением  отметил,  что  многие  варвары 
свободно общаются друг с другом, а также с пленными и с имперскими посланниками на 
трех и даже четырех языках: греческом, латыни, гуннском и на «своем родном». Понять 
кто  из  них  кто  –  часто  было  для  Приска  весьма  проблематично  (однажды  он  даже 
опознал среди варваров земляка-грека, но с большим трудом), поэтому он использовал в 
своем сочинении термин «скифы», то есть по сути просто «жители варварских земель». 
Скифами  он  называл  и  гуннов,  и  готов,  и  просто  войска  варваров.  Что  уж  тут  смогут 
сказать  современные  археологи  о  могиле  некоего  предводителя,  который  говорил  на 
каком-то одном, а может и на всех вышеназванных языках, своего коня взнуздал дорогой 
северо-германской уздечкой, а портупею украсил и гуннскими полихромными вещами, и 
инкрустациями  римского  образца.  Можно  было  бы,  конечно,  привлечь  здесь  данные 
палеоантропологии  и  по  пропорциям  черепа  хотя  бы  попытаться  отличить  тюрка-
монголоида  от  европейца.  Но,  во-первых,  состав  гуннской  орды  еще  на  подступах  к 
Европе  был  сложным  и  включал  в  себя  изрядную  долю  угорских  племен  Западной 
Сибири и Приуралья;  во-вторых, смешанные браки среди варваров  практиковались так 
широко, что никаких надежд на чистоту расового типа у нас не остается.    
 

124 
 

жүктеу/скачать 13,31 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: