Поэзия беспризорной весны

7. Там, где на крыше лежит луна
поэзия нетленной весны
Иногда – очень редко – Джисон сидел у себя в комнате в родительской квартире 
и пытался вспомнить отца. Это было непросто. Образ смазывался и ускользал. 
Образ был подобен яркой речной рыбке, от которой мелькал только цветастый 
хвост, но разглядеть её целиком никак не удавалось, а стоило схватить – и она, 
мокрая и скользкая, исчезала из пальцев. 
Лучше всего в Джисоновой памяти отпечаталось чудовище, которое выло, и 
выло, и выло, и выло часами напролёт, целые сутки, много суток перед тем, как 
издохнуть. Отцу кололи наркотики – много наркотиков, очень много наркотиков, 
непонятно было, как он вообще приходил в сознание, находясь под такими 
дозами. Но он приходил, и Джисон лежал у себя в комнате, каждую ночь слушая 
завывания за стеной, спрятавшись головой под подушкой, он плакал, и чем 
дольше это продолжалось, тем хуже Джисон понимал, что такое в 
действительности его отец. Тот человек, с которым он провёл детство – это его 
отец? Извечно пропадающий на работе, устающий, но в целом славный и даже 
добрый. Или то создание, которое срывает глотку в воплях часами напролёт? То, 
которое ревёт, воняет испражнениями и попеременно кровоточит?
Что такое его отец и что такое, соответственно, Джисон?
«Меланома» – сказала тогда мама. Рак кожи. Один из самых быстрых и 
смертоносных. Она попыталась объяснить десятилетнему Джисону, что такое 
рак, и почему папа превратился в скулящее животное, которое даже не 
разбирает человеческой речи. Но Джисон тогда не понял, разумеется. Как и не 
понял, почему животное нужно держать в квартире, и почему животное лежит в 
родительской спальне, почему Джисон вынужден слушать его каждую ночь.
Он понял это всё сильно позже. Сильно, сильно позже. Несколько лет спустя. Он 
понял, что мама забрала отца из больницы уже смертником – чтобы он ушёл не в 
грязной больничной палате, загаженным и брошенным, а в родной квартире, в 
окружении близких людей. Что к бабушке Джисона отправили не потому, что он 
был не нужен, а потому, что мама не хотела, чтобы он видел её разбитую, 
уничтоженную и мёртвую. Что ей не было наплевать – она просто очень хотела 
защитить Джисона от образа беспомощных и рассыпанных родителей, защитить 
от ужаса похорон, через которые проходила сама, и который сама, будучи 
взрослой женщиной, едва выносила. Куда там ребёнку?
Но это всё не имело, в конечном счёте, никакого особенного значения, потому 
что смерть отца, какой бы она ни была, неизменно повлекла за собой цепь 
катастроф. Эта цепь годами душила, оставляла пятна на шее и запястьях, она 
выламывала кости и суставы, рисовала на душе причудливые узоры. Она на 
долгие годы искорёжила. И уроненная зажигалка была лишь самой ничтожной 
из этих катастроф. 
***
Сынмин падает на плечо, мгновенно вмазываясь в лужу горючего. Зажигалка 
163/192

отлетает в сторону. На секунду всем им кажется, что всё здесь сейчас взлетит на 
воздух – но крышка лишь звонко хлопает и запечатывает колёсико. 
— С-сука, — нервно выдыхает осоловевший от испуга и запаха Чанбин, и тут же 
ему прилетает в бедро. Очнувшийся второй, с разодранным на лоскуты ухом, 
кровящей головой и злобной гримасой, приходит в себя. 
Они связали ему руки, но не проверили карманы. Всего-навсего не проверили 
карманы – какая мелочь и какая глупость!
Какая катастрофа...
Они не проверили ему карманы (то ли в спешке не сообразили, то ли запах 
бензина задурил им голову) – а он вытащил из заднего кармана нож, и пока они 
разглагольствовали, разодрал верёвку на запястьях. Не до конца и не слишком 
ловко – но этого хватило, чтобы рвануть руки и распустить верёвку на нитки. И 
вот они здесь. 
Второй бросается к зажигалке, выроненной Сынмином. Как же туго они все 
реагируют! Это всё из-за углеводорода, которым все, включая Джисона, уже 
надышались всласть; но само по себе понимание не помогает. Второй успевает 
подхватить с пола зажигалку прежде, чем лежащий поблизости Сынмин 
осознаёт, что случилось. 
А дальше они все замирают. 
Потому что вот теперь-то становится вполне понятно, что здесь произошло. 
Возмездие за возмездие – второй теперь держит в руках все их жизни в 
маленькой коробочке с крышкой. Крышка сверкает, словно драгоценный камень 
– дар дома. У каждого из них есть по такой – но достаточно лишь одной, чтобы 
все они отправились на тот свет. 
— Сделаете хоть шаг, — удивительно спокойно предупреждает второй. — И я 
нас всех сожгу к чёртовой матери. 
Это даже не угроза – предупреждение. Что-то отчаянное, безумное и 
самоубийственное светится в его глазах. Болезнетворное искупление. Он готов 
умереть – мучительно, ослепительно и ярко, – но сначала он утащит всех за 
собой. 
Вот такая расстановка сил. Это что-то вроде игры с ненулевой суммой – с той 
только разницей, что любой из них может сейчас убить всех остальных и себя в 
том числе. 
Ну кроме долговязого. Этому не хватает зуба и храбрости. 
— А ну-ка тихо, — выдыхает Чан. — Никто из нас ничего не сделает. Опусти 
зажигалку. 
— Развяжи его, — требует второй и кивает на долговязого. 
Чан цокает языком, и у него снова щёлкает челюсть. Какая отвратительная 
оплошность. Как же дорого она им обойдётся. 
164/192

— Минхо, Джисон. Развяжите, пожалуйста, придурка. 
Джисон сжимает зубы. Так сильно, что они вот-вот хрустнут. Так сильно, что у 
него вот-вот хрустнет выдержка, положенная между семёрками. И сломается 
шея, на которой зиждется его выдержка. 
Приходится послушаться. Они развязывают долговязого (Джисон замечает, как у 
Минхо плывёт взгляд, и как он то и дело рассеянно дёргает головой), а когда 
заканчивают, долговязый отвратительно улыбается окровавленной мордой. 
— Ну что, куколка. Не получилось?
Джисон едва не плюёт ему в лицо. Сдерживается в последний момент, и сам не 
понимает, зачем. 
— Ты в порядке? — спрашивает он у Минхо вместо этого, прикасаясь к руке. 
Минхо встряхивает головой. 
— Да. Кружится немного, — полушёпотом. 
— Это из-за бензина. 
Вряд ли пройдёт много времени, прежде чем долговязый и второй тоже ощутят 
на себе отравляющее воздействие. Но времени у них нет совсем – никакого. И 
непонятно, что второй может выкинуть с зажигалкой за эти жалкие несколько 
минут. 
— Мы сейчас выйдем, а вы будете ждать и никуда не двинетесь. Понятно? — 
спрашивает второй, принимаясь осторожно обходить их полукругом; его палец 
опасно замирает на колёсике.
У Чана нервно дёргается мышца на лице. 
— Откуда нам знать, что вы не закроете нас здесь и не подожжёте?
Второй забавно дёргает плечами:
— Ниоткуда. Молитесь. В конце концов, это вы влезли в наш штаб и набросились.
— Вы убили нашего друга, — рычит Сынмин, поднимаясь. Чанбин кладёт ему 
руку на запястье. 
— Мы предупреждали его, чтобы отошёл, — сплёвывает долговязый. — Сказали, 
чтобы не приближался. Он не послушался. Он знал, что мы не шутим. 
Минхо сжимает кулаки и шумно выдыхает. Его шёпот похож на голос прямиком 
из преисподней, к которой они нынче так близки. 
— Ты. Это был ты? Это ты убил его?
Долговязый ничего не отвечает и только пронзительно смотрит. Джисону 
хочется думать, что он не в состоянии выдавить из себя признание. Если это так 
– они все готовы будут подорвать тут всё до основания, если это утащит убийцу 
Феликса прямиком в ад. 
165/192

Но он молчит. И никто из них так и не знает наверняка, а посему рисковать – 
глупо. 
Да что уж там: всё, что они здесь затеяли – одна сплошная глупость. 
Это логично, что всё заканчивается так. 
— А тебя я помню, — хмыкает долговязый, глядя на Чанбина. — Ты Джонни ухо 
разодрал. У него теперь дырка в голове на месте раковины. 
— У него дырка на месте головы, — без удовольствия поправляет Чанбин. 
Долговязый прищёлкивает зубами. 
— А ну заткнись! Подойди сюда. 
Чанбин стоит, и второму приходится пригрозить зажигалкой:
— Подходи!
Чанбин нехотя повинуется.
Заставить что-то делать Чанбина – насильно, против его воли – это билет в один 
конец. Легче выстрелить себе в ступню или лечь в ванну и положить в воду 
оголённый провод. Это известно всем, кто хотя бы самую малость знаком с 
Чанбином. 
Жаль, что эти двое с Чанбином не знакомы совершенно. 
Он подходит спокойно, почти расслабленно. Это именно тот момент, когда 
Джисон понимает – им всем конец. Чанбина невозможно брать измором. Он для 
этого не приспособлен. Он скорее сдохнет сам и прикончит всех вокруг, чем 
сдастся просто так. 
Джисон переглядывается с Минхо, и у обоих у них возникает одна и та же мысль. 
Джисон уверен в этом, потому что связь, которую сшил между ними дом, сшил 
нежно и любовно, почти сплёл из воздушной водянистой паутины – становится 
только крепче. И если раньше им хватало взглядов, то теперь достаточно просто 
мысленно протянуть руку – и что-то на том конце отзовётся. 

жүктеу/скачать 0,79 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: