бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плос-
кую грубость. Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы броси-
лись к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и
в ту же ночь поехали мы драться.
Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с
моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением
ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар
уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мун-
диром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы
пошли к нему навстречу. Он приближался, держа фуражку,
наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двена-
дцать шагов. Мне должно было стрелять первому, но волне-
ние злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся
на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал
ему первый выстрел: противник мой не соглашался. Поло-
жили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечно-
му любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фу-
ражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в
моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя
бы одну тень беспокойства… Он стоял под пистолетом, вы-
бирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки,
которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня.
Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею
вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем.
Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, –
сказал я ему, – вы изволите завтракать; мне не хочется вам
|