«солнечная пряжа»
жүктеу/скачать 6,3 Mb. Pdf көрінісі
|
| Чёрный лебедь
Австралийский чёрный лебедь на волне, Словно в сказке на картинке, виден мне. Настоящий, проплывает предо мной, Весь змеиный, весь узорный, вырезной. И воистину влечёт мечту в игру Настоящими прыжками кенгуру. И в хранимом зачарованном прудке Светят лотосы во влажном цветнике. Голубеет эвкалипта стройный ствол, Куст невиданной акации расцвёл. Как колибри, медосос припал к цветку, Птица-флейта засвирелила тоску. И хохочут зимородки по ветвям, Словно в сказке, что сказали в детстве нам. Только это всё лишь малый уголок, — Громче пенья птиц на фабрике гудок. Нет Австралии тех детских наших дней, Вся сгорела между дымов и огней. Рельсы врезались во взмахи жёлтых гор, Скован, сцеплен, весь расчисленный, простор. Там, где Чёрные слагали стройный пляс, — Одинокий белоликий волопас. Там, где быстрая играла кенгуру, — Овцы, овцы, поутру и ввечеру. Миллионная толпа их здесь прошла, В холодильники замкнуты их тела. Замороженные трупы увезут, Овцы новые пасутся там и тут. И от города до города всегда Воют, копоть рассевая, поезда. И от улицы до улицы свисток, — Вся и музыка у Белого — гудок. Сами выбрали такой себе удел, Что их белый лик так грязно посерел. 42 Бальмонт. Поэзия как волшебство. — М.: Скорпион, 1915. — С. 20–21. Обездолили весь край своей гурьбой. Чёрный лебедь, песнь прощальную пропой 43 . Здесь нарочито исконно русские слова оттеняют ав- стралийскую «экзотику», соединяясь в одной строфе — ввечеру и кенгуру (кто бы ещё мог подобрать такую рифму!); прудок и лотос; пляс и Чёрные (австралий- ские аборигены); зимородок- кукабара и сказка, кото- рую «сказывают»; птица- флейта (мэгпай) и тоска (слово, понятное только русским); чёрный лебедь и гурьба. Но австралийская природа в этом стихотворении — это не только повод поговорить о далёкой России, ведь имен- но в вúдении австралийской природы Бальмонт высту- пает новатором. Русское восприятие австралийской природы про- шло долгий и сложный путь. Первыми с ней позна- комились моряки — участники русских кругосветных плаваний. Cначала Австралия видится ими только как берег желанного дикого южного острова, тропического рая. Берегом этим был залив Порт- Джексон, где распо- лагался юный Сидней; моряки, как кажется, в то время не осознают огромности Австралийского континен- та и его природного разнообразия. Описание в 1814 г. Алексеем Российским, штурманом «Суворова», мыса Беннелонг, — на котором ныне расположен Оперный театр, — даёт типичный пример такого романтически- восторженного восприятия: «С одного края поднима- ются уступами морские скалы, у коих плещутся волны, разбиваясь с пеной о камни; с другого — простираются цветущие долины, осенённые благовонными рощицами, откуда несётся восхитительное пение птиц» 44 . Поездки русских во внутренние районы страны в по- следующие годы в корне изменили их образ австралий- ской природы, на первый план вышли чуждые русско- му глазу эвкалиптовые леса. Теперь путешественники, казалось, использовали всё богатство отрицательных эпитетов, описывая австралийскую природу: «Что за унылый вид представляют эвкалипты, всё равно, стоят ли они по одиночке или сплотившись в леса. Светло- бурая кора лупится и висящие клочья, словно грязное тряпьё, окружают голый ствол», — передаёт Эдуард Циммерман свои первые впечатления в 1881 году. И далее в описа- ниях австралийского пейзажа у него постоянно присут- ствуют «мрачные», «невесёлые» «наводящие уныние на душу» леса эвкалиптов, «сумрачные» казуарины. И он, и Всеволод Руднев пишут о «шероховатой, тусклой тра- ве». Не отстаёт от них и София Витковская: «Я не знаю деревьев печальнее эвкалиптов… Свешивающиеся вдоль ствола клочья [коры] придают дереву самый жалкий, нищенский вид». И далее у неё снова и снова мелькают 43 Белый зодчий. — С. 97–98. 44 Российские моряки и путешественники. — С. 32. |