108
Наши публикации
что автор наделяет созданный им мир
реальным
существованием не только в рамках внутреннего
хронотопа, но и за его пределами: в окружающей
нас действительности, на которую он способен
оказать воздействие и из которой единственно
может быть наполнен смысловым содержанием
и наделён значимостью. «Третьим измерением»
для него является сила и глубина эмоциональ-
ного воздействия, которое он
способен оказать
через поэтическое слово. В результате такого
воздействия читатель соединяется уже не про-
сто со словом как таковым, но со
словом Бытия:
во-первых, опосредованный через него контакт
с автором есть мощный стимул говорить прав-
ду жизни (а значит, пребывать в правде жизни) и
выражать себя экзистенциально, вне всяких кон-
цепций и рамок; во-вторых, сам способ, которым
поэт выстраивает систему образов и символов,
является выражением его стиля жизни и спосо-
ба видения структуры всего Мироздания. Кроме
этого, именно поэтическое слово оказывается
той призмой, сквозь которую преломляется дей-
ствительность. Более того, будучи антиманипу-
лятивным, антиинструментальным и антиутили-
тарным по своей природе, оно обретает самодо-
влеющую силу присутствия в мире, становится
одновременно больше себя и равным себе, а зна-
чит, переносится (вместе со всеми причастными
ожившей материи поэзии) в Вечность; можно
даже сказать, что сам поэт – создатель и учре-
дитель поэтического слова – становится симво-
лом невероятной бытийной силы этого слова.
В целом такой выход из повседневной жизни в
творимую легенду, в идеальное бытие довольно
свойственен неомифологическому сознанию.
При погружении в книгу мы сразу же
обнаруживаем привычный нам порядок разви-
тия и
функционирования, в результате чего два
мира – повседневный и художественный, внеш-
ний и внутренний, физический и астральный
– сливаются в один, более цельный, обеспечи-
вающий как бóльшее единство всех организмов
и сознаний, так и бóльшую интенсивность их
существования. Благодаря этому происходит
актуализация особого процесса познания: твор-
чески-философского, гениального (каковым, со-
гласно Шопенгауэру, является по познание, со-
вершающееся в процессе символизации). Вся
жизнь оказывается своего рода Книгой (ср.: «В
панцире рака речного,/ В створках ракушки мор-
ской – / То же бессмертное слово/ С приубира-
ньем рукой…» – «Панцирь», кн. «Серебряные
Реки» [26]); автор и читатель призваны теперь
быть не просто повествователем и наблюдате-
лем, но соучастниками величайшего космиче-
ского процесса (познавая, человек не пассивно
отображает, но конструирует действительность),
а книга становится своеобразным вместилищем
того духовного опыта, который предстоит полу-
чить каждому из них – и потому можно сказать,
что она носит ярко выраженный мистериаль-
ный характер: «Мистерия помогает пробужде-
нию сознания от сна и оцепенения невежества.
Этому помогает и опыт причастности событиям
духовной реальности, и кроме того, ритм движе-
ний и вибрации музыкального сопровождения
<…> устроены таким образом, чтобы разрушать
в сознании человека клеши – привязанности и
устойчивые стереотипы восприятия…» [18, с.
168]. Ср.: «Музыка – путь откровения. Вы не мо-
жете себе представить, какой это могуществен-
ный
метод познания. Всё, что я теперь думаю
и говорю, — всё это я знаю через своё творче-
ство…» [13, с. 8] О музыкальности лирики Ко-
роля литературы рубежа XIX–XX вв. говорить и
вовсе излишне, его стихотворения скажут сами
за себя: «Я – изысканность русской медлитель-
ной речи…», «Довольно» («Я был вам звенящей
струной»), «Поющее дерево» («Я стихами… им
звонил», «Я стих звенящий») и т.п.
Что же касается непосредственно ми-
стических практик в творчестве Константина
Бальмонта, то даже отдельное его стихотворе-
ние – например, любовное – это всегда мистерия
Любви [4], это миг, возносящий душу в беско-
нечность, надстоящую надо временем; это залог
любви ко всем и ко всему; это, наконец
,
ощуще-
ние и понимание Мироздания как единого цело-
го. Так нужно ли говорить о
целой книге?..
Достарыңызбен бөлісу: