М. Мэнсон. «Тонкое искусство пофигизма: Парадоксальный способ жить счастливо»
100
спрыгнул с обрыва, было холодно, и вода сливалась с ночной мглой, черное на черном. Люди
слышали, как он зовет на помощь, но не могли понять, где он. Только всплески. Только звуки.
Потом его
родители скажут мне, что он почти не умел плавать. А я и не знал…
Сам я заплакал лишь через двенадцать часов. Я был у себя в машине: наутро возвра-
щался домой в Остин. Я позвонил отцу и сказал, что нахожусь недалеко от Далласа и не
успею на работу. (В то лето я помогал отцу на работе.) Он спросил: «Почему? Что случи-
лось? Все в порядке?» И тут я не выдержал: из меня полились слезы. Я плакал, рыдал и пус-
кал сопли. Я остановил машину у обочины и, сжав телефон, ревел, как маленький мальчик,
жалуясь отцу.
А летом у меня началась сильнейшая депрессия. Я думал, что уже знаю,
что такое
депрессия. Но тут все утратило смысл настолько, что было физически больно. Приходили
люди и пытались подбодрить. Они все говорили и делали, как надо, а я сидел, слушал, бла-
годарил («спасибо, что зашли»), фальшиво улыбался и лгал, что мне уже лучше. Но внутри
ничего не чувствовал.
Несколько месяцев я мечтал о Джоше. Мечтал о том,
как разговаривал бы с ним
подолгу: о жизни и смерти, о всяких случайных пустяках. Доселе я был типичным обал-
дуем из среднего класса: безответственным и закомплексованным лентяем и социофобом.
На Джоша я во многих отношениях смотрел снизу вверх: он был старше, увереннее и опыт-
нее. Он больше открывался миру и больше принимал его. Помню, мне приснился сон, как
мы с Джошем сидим в джакузи (да, это странно) и я говорю: «Мне очень грустно, что ты
умер». А он рассмеялся. Не помню точные слова, но это было что-то вроде: «Зачем ты бес-
покоишься, что я умер, когда сам боишься жить?» Я проснулся в слезах.
Сидя на мамином диване тем летом и глядя в пустоту – в бесконечное и непостижимое
ничто, где когда-то была дружба Джоша, – я вдруг осознал: если нет причин делать что-
либо, нет и причин ничего
не
делать и, коль скоро все мы умрем, нет оснований уступать
страху, смущению и стыду (ведь все они – ничто); избегая почти всю свою короткую жизнь
болезненных и
дискомфортных для себя вещей, я, по сути, не жил.
Тем летом я отказался от «травки», сигарет и видеоигр. Я забросил глупые фантазии
о том, как буду рок-звездой, ушел из музыкальной школы и записался на курсы при колле-
дже. Я стал ходить в спортивный зал и сбросил вес. У меня появились новые друзья. У меня
появилась первая девушка. Впервые в жизни я по-настоящему делал домашние задания и
с удивлением понял, что могу получать хорошие оценки, если захочу. Следующим летом я
поставил себе задачу прочесть за пятьдесят дней пятьдесят познавательных книг – и сделал
это. А еще через год я перевелся в отличный университет на другом конце страны, где впер-
вые в
жизни преуспевал: и в учебе, и в общении.
Гибель Джоша оказалась рубежом, который разделил жизнь на «до» и «после». До тра-
гедии я был замкнутым, инертным и закомплексованным подростком, который вечно беспо-
коится о том, что думают о нем окружающие. После трагедии я постепенно стал совсем дру-
гим: ответственным, любознательным и трудолюбивым. Определенные комплексы остались
(кто может избавиться от них насовсем?), но отныне у меня появились вещи более важные,
чем комплексы и весь багаж неуверенности. И это изменило все. Как ни странно, смерть
другого человека дала мне силы жить. И миг, который, возможно, был худшим в моей жизни,
принес и наибольшую перемену.
Смерть пугает нас. А поскольку она пугает нас, мы стараемся не говорить и не думать
о ней, даже если умирает близкий человек.
Но как ни странно, задним числом становится ясно: смерть – это свет, который позво-
ляет оценить и измерить тень всякого жизненного смысла. Без смерти все было бы незначи-
тельным и случайным. Все ценности и критерии были бы пустыми.