Три товарища

– В семь я хочу позвонить фройляйн Хольман. Но так, чтобы никто не подслушивал. Это
возможно?
– Никого нет, кроме господина Джорджи. Фриду я отправила. Если хотите, можете
говорить из кухни. Длина шнура как раз позволяет дотянуть туда аппарат.
– Хорошо.
Я постучал к Джорджи. Мы с ним давно не виделись. Он сидел за письменным столом и
выглядел ужасно. Кругом валялась разорванная бумага.
– Здравствуй, Джорджи, – сказал я, – что ты делаешь?
– Занимаюсь инвентаризацией, – ответил он, стараясь улыбнуться. – Хорошее занятие в
сочельник.
Я поднял клочок бумаги. Это были конспекты лекций с химическими формулами.
– Зачем ты их рвешь? – спросил я.
– Нет больше смысла, Робби.
Его кожа казалась прозрачной. Уши были как восковые.
– Что ты сегодня ел? – спросил я.
Он махнул рукой:
– Неважно. Дело не в этом. Не в еде. Но я просто больше не могу. Надо бросать.
– Разве так трудно?
– Да.
– Джорджи, – спокойно сказал я. – Посмотри-ка на меня. Неужели ты сомневаешься, что и я
в свое время хотел стать человеком, а не пианистом в этом б…ском кафе «Интернациональ»?
Он теребил пальцы:
– Знаю, Робби. Но от этого мне не легче. Для меня учеба была всем. А теперь я понял, что
нет смысла. Что ни в чем нет смысла. Зачем же, собственно, жить?
Он был очень жалок, страшно подавлен, но я все-таки расхохотался. – Маленький осел! –
сказал я. – Открытие сделал! Думаешь, у тебя одного столько грандиозной мудрости? Конечно,
нет смысла. Мы и не живем ради какого-то смысла. Не так это просто. Давай одевайся. Пойдешь
со мной в «Интернациональ». Отпразднуем твое превращение в мужчину. До сих пор ты был
школьником. Я зайду за тобой через полчаса.
– Нет, – сказал он.
Он совсем скис.
– Нет, пойдем, – сказал я. – Сделай мне одолжение. Я не хотел бы быть сегодня один.
Он недоверчиво посмотрел на меня.
– Ну, как хочешь, – ответил он безвольно. – В конце концов, не все ли равно.
– Ну, вот видишь, – сказал я. – Для начала это совсем неплохой девиз.
* * *
В семь часов я заказал телефонный разговор с Пат. После семи действовал половинный
тариф, и я мог говорить вдвое дольше. Я сел на стол в передней и стал ждать. Идти на кухню не
хотелось. Там пахло зелеными бобами, и я не хотел, чтобы это хоть как-то связывалось с Пат
даже при телефонном разговоре. Через четверть часа мне дали санаторий. Пат сразу подошла к
аппарату. Услышав так близко ее теплый, низкий, чуть неуверенный голос, я до того
разволновался, что почти не мог говорить. Я был как в лихорадке, кровь стучала в висках, я
никак не мог овладеть собой.
– Боже мой, Пат, – сказал я, – это действительно ты?

Она рассмеялась.
– Где ты, Робби? В конторе?
– Нет, я сижу на столе у фрау Залевски. Как ты поживаешь?
– Хорошо, милый.
– Ты встала?
– Да. Сижу в белом купальном халате на подоконнике в своей комнате. За окном идет снег.
Вдруг я ясно увидел ее. Я видел кружение снежных хлопьев, темную точеную головку,
прямые, чуть согнутые плечи, бронзовую кожу.
– Господи, Пат! – сказал я. – Проклятые деньги! Я бы тут же сел в самолет и вечером был
бы у тебя. – О дорогой мой…
Она замолчала. Я слышал тихие шорохи и гудение провода.
– Ты еще слушаешь, Пат?
– Да, Робби. Но не надо говорить таких вещей. У меня совсем закружилась голова.
– И у меня здорово кружится голова, – сказал я. – Расскажи, что ты там делаешь наверху.
Она заговорила, но скоро я перестал вникать в смысл слов и слушал только ее голос. Я
сидел в темной передней под кабаньей головой, из кухни доносился запах бобов. Вдруг мне
почудилось, будто распахнулась дверь и меня обдала волна тепла и блеска, нежная,
переливчатая, полная грез, тоски и молодости. Я уперся ногами в перекладину стола, прижал
ладонь к щеке, смотрел на кабанью голову, на открытую дверь кухни и не замечал всего этого, –
вокруг было лето, ветер, вечер над пшеничным полем и зеленый свет лесных дорожек. Голос
умолк. Я глубоко дышал.
– Как хорошо говорить с тобой, Пат. А что ты делаешь сегодня вечером?
– Сегодня у нас маленький праздник. Он начинается в восемь. Я как раз одеваюсь, чтобы
пойти.
– Что ты наденешь? Серебряное платье?
– Да, Робби. Серебряное платье, в котором ты нес меня по коридору.
– А с кем ты идешь?
– Ни с кем. Вечер будет в санатории. Внизу, в холле. Тут все знают друг друга.
– Тебе, должно быть, трудно сохранять мне верность, – сказал я. – Особенно в серебряном
платье.
Она рассмеялась:
– Только не в этом платье. У меня с ним связаны кое-какие воспоминания.
– У меня тоже. Я видел, какое оно производит впечатление. Впрочем, я не так уж
любопытен. Ты можешь мне изменить, только я не хочу об этом знать. Потом, когда вернешься,
будем считать, что это тебе приснилось, позабыто и прошло.
– Ах, Робби, – проговорила она медленно и глухо. – Не могу я тебе изменить. Я слишком
много думаю о тебе. Ты не знаешь, какая здесь жизнь. Сверкающая, прекрасная тюрьма.
Стараюсь отвлечься как могу, вот и все. Вспоминая твою комнату, я просто не знаю, что делать.
Тогда я иду на вокзал и смотрю на поезда, прибывающие снизу, вхожу в вагоны или делаю вид,
будто встречаю кого-то. Так мне кажется, что я ближе к тебе.
Я крепко сжал губы. Никогда еще она не говорила со мной так. Она всегда была застенчива,
и ее привязанность проявлялась скорее в жестах или взглядах, чем в словах.
– Я постараюсь приехать к тебе, Пат, – сказал я.
– Правда, Робби?
– Да, может быть в конце января.
Я знал, что это вряд ли будет возможно: в конце февраля надо было снова платить за
санаторий. Но я сказал это, чтобы подбодрить ее. Потом я мог бы без особого труда оттягивать

свой приезд до того времени, когда она поправится и сама сможет уехать из санатория.
– До свидания, Пат, – сказал я. – Желаю тебе всего хорошего! Будь весела, тогда и мне будет
радостно. Будь веселой сегодня.
– Да, Робби, сегодня я счастлива.

жүктеу/скачать 2,06 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: