В языкознание теория речевой деятельности психолингвистика

Начало
Содержание
Страница 28 из 241
Назад
На весь экран
Закрыть
МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ
А. М. ПЕШКОВСКИЙ
«ОБЪЕКТИВНАЯ И НОРМАТИВНАЯ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НА ЯЗЫК»
Объективной точкой зрения на предмет следует считать такую точку зрения, при которой эмо-
циональное и волевое отношение к предмету совершенно отсутствует, а присутствует только одно
отношение – познавательное. Ни чувство, ни воля, конечно, не исчезают при этом, но они как бы
переливаются целиком в; познавание. Человек не хочет ничего от изучаемого предмета ни для
себя, ни для других, а он хочет только его познать. Он не испытывает от него самого ни удоволь-
ствия, ни неудовольствия, а испытывает только величайшее удовольствие от его познания. Так как
эмоционально-волевое отношение тесно связано с оценкой предмета, то отсутствие оценки — первый
признак объективного рассмотрения предмета. Такова точка зрения наук математических и есте-
ственных. Понятия прогресса и совершенства абсолютно невозможны в математических науках. В
естественных науках они, правда, уже имеют применение, но в чисто эволюционном смысле. Когда
говорят, что цветковые растения совершеннее папоротников, папоротники совершеннее лиственных
мхов и т.д., то имеют в виду только то, что первые сложнее вторых, что в них части (органы и
клетки) более дифференцированы, а никак не то, что первые в каком-либо отношении лучше вто-
рых. При телеологическом миропонимании (которое само по себе, конечно, ни принципиально, ни
фактически не враждует с натурализмом, а, напротив, часто сочетается с ним в одно органиче-
ское целое, это большая сложность, правда, расценивается как большее приближение к мировому
идеалу: прогресс природы связывается с прогрессом человечества. Но, во-первых, самый критерий
оценки берется и здесь не из эмоционально-волевого запаса оценивающего, а из объекта наблюде-
ния, а затем, что важнее всего, в самый процесс познавания эта оценка абсолютно не вмешивается.
В прикладных отраслях естествознания мы встречаемся уже с прямой оценкой предметов изу-
чения, с делением их на хорошие и плохие («полезные» и «вредные» растения и животные), но
критерий «совершенства» здесь еще пока общечеловеческий. Понятия пользы и вреда берутся в
элементарном, чисто материальном, «зоологическом» смысле, не могущем вызвать разногласий ни
у каких двух представителей вида homo sapiens. Поэтому по отношению к отдельной личности эта
точка зрения еще остается объективной, хотя по отношению ко всему человечеству она уже явно
субъективна (для самого себя, конечно, всякое животное и растение полезно). Наконец, переходя
к гуманитарным наукам, мы вступаем в область неизбежного и, быть может, даже необходимо-
го субъективизма, и притом субъективизма, в собственном смысле слова, т. е. индивидуального,
личного. В самом деле, ни одна из гуманитарных наук (кроме, может быть, психологии, если ее
брать в строго эмпирическом отрыве от философии) не может обойтись без понятия прогресса,

Начало
Содержание
Страница 29 из 241
Назад
На весь экран
Закрыть
притом уже не только в эволюционном смысле, но и в культурно-историческом, а потому и неиз-
бежно этическом. От этического идеала и от этической оценки изучаемого не может отказаться
(и фактически не отказывается вплоть до ультраэволюционного в теории и ультраэтического на
практике марксизма) ни одно направление гуманитарной мысли. А единого этического идеала у
человечества пока что нет. Следовательно, здесь субъективная оценка фактов вытекает из самой
сути дела.
Если подходить к науке о языке с этим различением субъективного и объективного, как оно на-
мечено выше, то языковедение окажется наукой не гуманитарной, а естественной. Понятие языко-
вого прогресса в нем целиком заменяется понятием языковой эволюции. Если в начальном периоде
нашей науки и были оживленные споры о преимуществах тех или иных языков или групп языков
друг перед другом (например, синтетических перед аналитическими), то в настоящее время эти
споры приумолкли. Совершенно так же, как зоолог и ботаник в конце концов вынуждены признать
каждое животное и растение совершенством в своем роде, в смысле идеального приспособления
к окружающей среде, так же и современный лингвист признает каждый язык совершенным при-
менительно к тому национальному духу, который в нем выразился. И не только к целым языкам,
но и к отдельным языковым фактам лингвист, как таковой, может относиться в настоящее время
только объективно-познавательно. Для него нет в процессе изучения (заранее подчеркиваю это
условие ввиду всего последующего) ни «правильного» и «неправильного» в языке, ни «красивого»
и «некрасивого», ни «удачного» и «неудачного» и т. д., и т. д. В мире слов и звуков для него нет
правых и виноватых. Как пушкинский «дьяк в приказах поседелый», он
Спокойно зрит на правых и виновных, Добру и злу внимая равнодушно, Не ведая ни жалости,
ни гнева...
с той лишь разницей, что и в конечном итоге он ни одного факта не, осудит, а лишь изучит.
Эта точка зрения, для современного лингвиста сама собой подразумевающаяся, столь чужда ши-
рокой публике, что я считаю не лишним иллюстрировать это объективное отношение на отдельных
конкретных примерах, чтобы читатель видел, что оно возможно по отношению ко всякому языко-
вому факту, хотя бы даже вызывающему глубокое негодование или гомерический смех у каждого
интеллигента, в том числе и у лингвиста вне его исследовательских задач.
Прежде всего, по отношению ко всему народному языку (т.е., напр., для русиста ко всему рус-
скому языку, кроме его литературного наречия) у лингвиста, конечно, не может быть той наивной
точки зрения неспециалиста, по которой все особенности народной речи объясняются порчей лите-
ратурного языка. Ведь такое понимание приводит к взгляду, что народные наречия образуются из
литературных, а этого в настоящее время не допустил бы в сущности и ни один профан, если бы
он хоть на одну минуту задержался мыслью на предмете, по которому принято скользить. Слиш-

Начало
Содержание
Страница 30 из 241
Назад
На весь экран
Закрыть
ком уж очевидно, что и до возникновения литератур существовали народы, что эти народы на
каких-то языках говорили и что литературы при своем зарождении могли воспользоваться только
этими языками и ничем другим. Таким образом, современные, напр., русские наречия и говоры
есть для лингвиста только потомки более древних наречий и говоров русских, эти последние –
потомки еще более древних и т. д., и т. д., вплоть до самого момента распадения русского языка на
наречия и говоры, а литературное наречие есть лишь одно из этих областных наречий, обособив-
шееся в своей истории, испытавшее благодаря своей «литературности» более сложную эволюцию,
вобравшее в себя целый ряд чужеродных элементов и зажившее своей особой, в значительной мере
неестественной, с точки зрения общих законов развития языка, жизнью. Понятно, что народные
наречия и говоры не только не могут игнорироваться при таких условиях лингвистом, а, напротив,
они для него и составляют главный и наиболее захватывающий, наиболее раскрывающий тайны
языковой жизни объект исследования, подобно тому, как ботаник всегда предпочтет изучение лу-
га изучению оранжереи. Таким образом, какое-нибудь «вчерась» будет для него не испорченным
«вчера», а образованием чрезвычайно древнего типа, аналогичным древнецерковнославянскому
«днесь» («дьньсь»), древнерусскому и современному «здесь» («сьдесь»), современным народным:
«летось», «лонись», «ономнясь» и другим, составившимся из родительного падежа слова «вечер»
с особой формой основы («вьчера») и указательного местоимения «сь» (равн. современному «сей»,
ср. аналогичные французские образования «ceci» и «cela»); какое-нибудь «купалси», «напилен» не
будет испорченным «купался», «напился», а будет остатком чрезвычайно древнего (общеславян-
ского и, м. б., даже балтийско-славянского) образования возвратной формы с дательным падежом
возвратного местоимения (древнерусское и древнецерковнославянское «си»=себе); какие-нибудь
«пекёт», «текёт», «бегит», «сидю», «видю», «пустю» не вызовут в нем улыбки, а наведут его на
глубокие размышления о влиянии 1-го лица ед. числа на остальные лица всех чисел и об обратных
влияниях последних на 1-е, об удельном весе того и других в процессе языковых ассоциаций и т.
д. Есть, конечно, в народных говорах и не самородные факты, а заимствованные из литературно-
го наречия, которое в силу своих культурных преимуществ всегда оказывает крупное влияние на
народные говоры. Сюда относятся такие факты, как «сумлеваюсь», «антиресный», «дилехтор», «я
человек увлекающий, «выдающие новости» и т. д. На первый взгляд уж эти-то факты как буд-
то должны определиться как «искажения» литературной речи. Но и тут наука подходит к делу
с объективной меркой и определяет их как факт смешения языков и наречий (в данном случае
местного с литературным), находя в каждом отдельном факте смешения свои закономерные черты
(«сумлеваюсь» – народная этимология, «дилехтор» –диссимиляция плавных и т. д.) и рассмат-
ривая само смешение как один из наиболее общих и основных процессов языковой жизни. Когда
при мне переврали раз название нашей науки, окрестив ее «языконоведением», я тотчас занес этот

Начало
Содержание
Страница 31 из 241
Назад
На весь экран
Закрыть
факт в свою записную книжку как яркий и интересный пример так наз. контаминации, т. е. сли-
яния двух языковых образов (языковедение – законоведение) в один смешанный. Всевозможные
индивидуальные дефекты речи, картавенье, шепелявенье и т.д., проливают иногда глубокий свет
на нормальные фонетические процессы и привлекают к себе не меньший интерес лингвиста, чем
эти последние. Совершенно случайные обмолвки открывают иной раз глубокие просветы в области
физиологии и психологии речи. Даже чисто искусственные факты постановки человеком неверно-
го ударения на слове, которое он узнает только из книг («роман», «портфель»), дают интересный
материал для суждения о языковых ассоциациях данного индивида. Когда меня спросили на юге,
как надо говорить: «верноподданнический» или «верноподданический», я отметил у себя оба факта
для последующего размышления о них.
Такова объективная точка зрения на язык. Как видит читатель, она диаметрально противо-
положна обычной, житейско-школьной точке зрения, в силу которой мы над каждым языковым
фактом творим или, по крайней мере, стремимся творить суд, суд «скорый» и зачастую «неправый»
и «немилостивый». Мы или признаем за фактом «право гражданства» или присуждаем его сурово
к вечному изгнанию из языковой сферы. Суд этот обычно бывает пристрастнейшим из всех судов
на земле, так как судья руководится, прежде всего, собственными привычками и вкусами, а затем
смутным воспоминанием о каких-то усвоенных на школьной скамье законах – «правилах». Но, во
всяком случае, он убежден, что для каждого языкового случая такие правила существуют, что все,
чего он не доучил в школе, имеется в полных списках, хранящихся в недоступных для профана ме-
стах, у жрецов грамматической науки, и что последние только составлением этих списков «живота
и смерти» и занимаются. Так как это убеждение в существовании объективной, общеобязательной
«нормы» для каждого языкового явления и необходимости этой нормы для самого существования
языка составляет самую характерную черту этого обычного житейско-интеллигентского понима-
ния языка, то мы и назовем эту точку зрения нормативной. И нашей ближайшей задачей будет
исследовать происхождение этой точки зрения как вообще в гражданской жизни, так и, в частности
и по преимуществу, в школе.
Когда человеку, относившемуся к языку исключительно нормативно, случается столкнуться с
подлинной наукой о языке и с ее объективной точкой зрения, когда он узнает, что объективных
критериев для суждения о том, что «правильно» и что «неправильно», нет, что в языке «все течет»,
так что то, что вчера было «правильным», сегодня может оказаться «неправильным», и наоборот;
когда он вообще начинает постигать язык как самодовлеющую, живущую по своим законам, ве-
личественную стихию, тогда у него легко может зародиться отрицательное и даже ироническое
отношение к своему прежнему «нормативизму» и к задачам нормирования языка. И чем наивнее
была его прежняя вера в существование норм, тем бурнее может оказаться, как у всякого ново-

Начало
Содержание
Страница 32 из 241
Назад
На весь экран
Закрыть
обращенного, его новое отрицание их. От такого поверхностно-революционного отношения к нор-
мативной точке зрения я решительнейшим образом должен предостеречь читателя. Ближайший
анализ покажет, что для литературного наречия наивный нормативизм интеллигента-обывателя,
при всех его курьезах и крайностях, есть единственно жизненное отношение, а что выведенный из
объективной точки зрения квиетизм был бы смертным приговором литературному наречию.
Прежде всего, при ближайшем рассмотрении оказывается, что среди многих отличий литера-
турного наречия от естественных, народных наречий и языков как раз самым существенным, пря-
мо, можно сказать, конститутивным, является именно это стремление говорящего так или иначе
нормировать свою речь, говорить не просто, а как-то. В естественном состоянии языка говорящий
не может задуматься над тем, как он говорит, потому что самой мысли о возможности различного
говорения у него нет. Не поймут его – он перескажет, и даже обычно другими словами, но все
это совершенно «биологически», без всякой задержки мысли на языковых фактах. Крестьянину,
не бывшему в школе и избежавшему влияний школы, даже и в голову не может прийти, что речь
его может быть «правильна» или «неправильна». Он говорит, как птица поет. Совсем другое дело
человек, прикоснувшийся хоть на миг к изучению литературного наречия. Он моментально узнает,
что есть речь «правильная» и «неправильная», «образцовая» и отступающая от «образца». И это
связано с самым существованием и с самым зарождением у народа литературного, т. е. образцового,
наречия. И зарождается-то оно как «лучшее», как язык преобладающего в каком-либо отношении
(не всегда литературном, а и политическом, религиозном, коммерческом и т.д.) племени и преобла-
дающих в тех же отношениях классов, как язык, который надо для успеха на жизненном поприще
усвоить, заменив им свой, доморощенный, житейский язык, т.е. как некая норма. Существование
языкового идеала у говорящих – вот главная отличительная черта литературного наречия с самого
первого момента его возникновения, черта, в значительной мере создающая самое это наречие и
поддерживающая его во все время его существования. С точки зрения естественного процесса речи,
с точки зрения, так сказать, физиологии и биологии языка, эта черта совершенно неестественна.
Если сравнить речь с другими привычными процессами нашего организма, например с ходьбой
или дыханием, то «говорение» интеллигента будет так же отличаться от говорения крестьянина,
как ходьба по канату от естественной ходьбы или как дыхание факира от обычного дыхания. Но
эта-то неестественность и оказывается как раз уел о в .нем существования литературного наречия.
Присмотримся поближе к основным чертам этого литературно-языкового идеала. Первой и
самой замечательной чертой является его поразительный консерватизм, равного которому мы не
встречаем ни в какой другой области духа. Из всех идеалов это единственный, который лежит це-
ликом позади. «Правильной» всегда представляется речь старших поколений, предшествовавших
литературных школ. Ссылка на традицию, на прецеденты, на «отцов» есть первый аргумент при

Начало
Содержание
Страница 33 из 241
Назад
На весь экран
Закрыть
попытке оправдать какую-либо шероховатость. Нормой признается то, что было, и отчасти то, что
есть, но отнюдь не то, что будет. Сама по себе нормативность не связана с неподвижностью норм. В
области права мы имеем пример норм, еще более принудительных и в то же время как раз подвиж-
ных, произвольно и планомерно изменяемых. Не то в языке. Здесь норма есть идеал, раз навсегда
уже достигнутый, как бы отлитый на веки вечные. Это сообщает литературным наречиям особый
характер постоянства по сравнению с естественными наречиями, мешает им эволюционировать в
сколько-нибудь заметных размерах. Современный образованный итальянец легко читает Данте,
современный же итальянский крестьянин вряд ли бы разобрался в языке родной деревни XIII в.
Если в языке «все течет», то в литературном наречии это течение заграждено плотиной норматив-
ного консерватизма до такой степени, что языковая река чуть ли не превращена в искусственное
озеро. Нетрудно видеть, что этот консерватизм не случаен, что он тесно связан опять-таки с самым
существованием литературного наречия и литературы. Разговорный язык может меняться в каком
угодно темпе, и беды не произойдет, потому что мы говорим с отцами нашими и дедами, но не да-
лее. Читая Пушкина, мы уже говорим с прадедом, а для англичанина, читающего Шекспира, и для
итальянца, читающего Данте, это «пра» удесятерится. Если бы литературное наречие изменялось
быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться лишь литературой своей да предшествовав-
шего поколения, много двух. Но при таких условиях не было бы и самой литературы, так как
литература всякого поколения создается всей предшествующей литературой. Если бы Чехов уже
не понимал Пушкина, то, вероятно, не было бы и Чехова. Слишком тонкий слой почвы давал бы
слишком слабое питание литературным росткам. Консерватизм литературного наречия, объединяя
века и поколения, создает возможность единой мощной многовековой национальной литературы.
Второй особенностью литературно-языкового идеала является то, что этот идеал всегда мест-
ный. Мы все стараемся говорить не только, как говорили наши отцы, но и как говорят в Москве,
в частности на сцене Малого и Художественного театров. Взоры и слух всех французов обра-
щены на небольшую площадку сцены Comedie Fran?aise. Эта особенность, опять-таки связанная
с самой сущностью и происхождением литературного наречия (наречие возобладавшего племени,
занимавшего определенную территорию), оказывается в культурно-историческом отношении не ме-
нее важной. Если языковой консерватизм объединяет народ во времени, то равнение на языковой
центр (Москва, Париж и т. д.) объединяет народ территориально. Основным свойством языковой
эволюции признается в современном языкознании дифференциация языков, в силу которой всякий
говор стремится обособиться от других говоров, распасться в свою очередь на говоры и сделаться
наречием, всякое наречие стремится сделаться языком, всякий язык — целой языковой группой
родственных языков и т. д. Словом, здесь эволюция совершенно аналогична эволюции животного
и растительного мира и протекает целиком по дарвиновской схеме, по принципу «расхождения

Начало
Содержание
Страница 34 из 241
Назад
На весь экран
Закрыть
признаков»: разновидности делаются видами, виды — родами и т.д. Так в естественном состоянии,
но опять-таки не так при существовании литературного наречия. Литературное наречие не только
объединяет различные части народа, говорящие на разных наречиях, как межрайонное, понятное
всюду, оно и непосредственно воздействует на местные наречия и говоры, нивелируя их своим
влиянием и задерживая процесс дифференциации. А на такое непосредственное воздействие одна
литературная, книжная традиция без живого, звучащего в национальном центре образца вряд ли
оказалась бы способной. Говоря популярно, если бы рязанцы, туляки, калужане и т. д. не прислу-
шивались бы к Москве, у них на месте нынешних наречий и говоров образовались бы в скорости
свои рязанский, тульский, калужский и т. д. языки и национальности, и с русской национальностью
было бы покончено. Притягивая ребенка, посредством нормирования его языка, к национальному
центру — Москве, школьный учитель охраняет внутреннее, духовное единство нации, как солдат
на фронте охраняет территориальное единство ее. И насколько эта охрана еще важнее военной,
ясно из того, что территориальное распадение не исключает возможности последующего слияния,
а духовное распадение – навеки.
Все, о чем я говорил до сих пор, касается той стороны литературно-языкового идеала, ко-
торая определяется понятиями «правильного» и «неправильного». Но ведь, кроме правильности,
мы требуем от речи и многого другого. Из этого другого я коснусь здесь только того, чего мы
все требуем от себя и от других, всегда и везде, требуем так же неумолимо, как правильности,
именно ясности речи. Наш собеседник может говорить плоско, худосочно, неизобразительно, рас-
тянуто, неточно даже — мы со всем этим будем мириться. Но, если он будет говорить не понятно,
мы просто прекратим разговор. Мне могут возразить, что понятность требуется и в естественной
речи, что она есть необходимое условие всякой речи как процесса социального и что в этом отно-

жүктеу/скачать 3,26 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: