1 Государственный Эрмитаж
Глава 9 Реставрация империи и последствия «гранатовой» дипломатии
жүктеу/скачать 13,31 Mb. Pdf көрінісі
|
| Глава 9
Реставрация империи и последствия «гранатовой» дипломатии Счастливые для Италии годы правления Теодориха стали палкой о двух концах для судеб его державы. Активно проводимая им политика возрождения античной культуры и искусства, подчеркнутое следование римским традициям при королевском дворе и вокруг него, по-прежнему действующие институты старой имперской власти, все это с одной стороны, успокаивало местное население и снижало тот градус напряженности, который неизбежно возникал между варварами-завоевателями и римским большинством. Но с другой, это последнее все более и более убеждалось в том, что королевская власть готов – явление абсолютно чуждое и никак не гармонирующее с теми ценностями, которые она же и пытается реставрировать. Германцы в Италии продолжали следовать своему собственному варварскому праву, своим обычаям, сохраняли свой язык и свою веру – христианство арианского толка, которую католики- римляне считали ересью. Чем больше администрация Теодориха делала для упрочения культурного симбиоза готов и италиков на почве главенства римских приоритетов, тем сильнее римляне убеждались в необходимости возврата настоящей имперской власти и все чаще уповали на нее, глядя на восток. Безусловный авторитет короля, его незаурядные человеческие качества и огромная харизма, как славного воина, с точки зрения варваров, и как реставратора Рима и тонкого политика, в глазах италийцев, до поры до времени сдерживали все обостряющиеся внутренние противоречия. Религиозный конфликт между арианами и ортодоксами удалось притушить благодаря избранию на папский престол Феликса IV, разделявшего взгляды Теодориха на необходимость компромиссных решений в таком сложном деле. Однако, спустя всего пару месяцев после этого события, летом 526 г., король умер. Скоропостижно, насколько можно так сказать, когда речь идет о глубоком старике. Переход власти в руки восьмилетнего внука Аталариха был заранее подготовлен, но это были уже не те руки, которые могли удержать государство. «Любовь и уважение, с каким готы и римляне относились к нему, были безграничными… Его смерть поселила в сердцах подданных непреходящую тоску по такому правителю». Эти слова принадлежат Прокопию Кесарийскому, не отличавшемуся симпатией к готам, на войне с которыми он провел несколько лет своей жизни, будучи секретарем одного из лучших византийских полководцев своего времени 187 – Велизария. Но в правоте его слов убеждает мавзолей Теодориха Великого, по сю пору возвышающийся в целостности и относительной сохранности на окраине Равенны. Разрушить его не поднялась рука ни у живущих здесь римлян, ни у многочисленных завоевателей, неоднократно разорявших Италию за прошедшие полторы тысячи лет. Первой в списке претендентов оказалась Византия, уже давно ожидавшая смерти Теодориха, хотя всего каких-то тридцать лет назад он, тоже в чине главнокомандующего, был отправлен из Константинополя в Рим, чтобы в качестве наместника императорской власти править там до возвращения законного правителя. Возвращение, которого с таким нетерпением чаяло римское население варварских королевств Испании, Италии, Галлии и даже Африки, стало возможным только после смерти великого остготского короля, и оно началось. Но для того, чтобы весы истории не просто качнулись, а окончательно склонились в нужную сторону, одновременно с гибелью Великого гота – варвара, ставшего истинным ромеем и потому удержавшего в своих руках почти весь Запад, на арену мировой политической борьбы вышел другой Великий – римлянин, рожденный на Востоке и вернувший себе почти весь Запад. Видимо, дух Величия – одинок и капризен, он витает между народами и выбирает сам, кому из них возвыситься следующим через своего правителя. Всего через полгода после смерти Теодориха в Равенне, в столице Византии был провозглашен новый император – Юстиниан, племянник прежнего престарелого базилевса Юстина. О нем было известно лишь, что он выходец из бедной иллирийской семьи, но хорошо образованный и уже отличившийся в войнах на востоке, за что и был выбран своим бездетным дядей в соправители. Гораздо большей известностью, но скандальной, пользовалась его невеста – красавица Феодора, бывшая танцовщица. Юстиниана это, однако, не смущало, и став императрицей, она вошла в историю не только как жена Великого императора, но и его преданный друг и мудрый советник, не раз спасавший жизнь супруга и могущество его державы. Именно Юстиниану суждено было на краткое время восстановить Римскую империю почти в прежних ее границах, устранив власть варваров-завоевателей на огромных территориях латинского Запада. В этом заключались не только его личные амбиции и убеждения. Население занятых варварами провинций, ставших теперь королевствами, жило в предвкушении своего возврата под крыло законного и единственного императора, да и сами германские короли, заискивая перед василевсом и добиваясь от него все новых почестей и даров, только усиливали подобные настроения среди своих не-варварских подданных. Но началось это движение на Востоке. 188 Чувствуя свое необычное предназначение и готовясь к этой исторической миссии, Юстиниан понимал крайнюю необходимость обеспечения спокойного тыла: ведь тяжелые и затяжные войны в Западной Европе могли оголить восточные границы, чем не преминул бы воспользоваться главный враг – Персия и ее степные союзники, всегда готовые за соответствующее вознаграждение прорваться через Кавказский хребет и ограбить малоазийские провинции – главную житницу Византии той поры. Заслон в лице северокавказских народов – федератов Империи – оставался самым надежным щитом, прикрывавшим не только проходы в горах, но и черноморское побережье с его греческими городами и торговыми путями, ведущими в Крым и на Балканы. Укрепление восточного фронта началось еще в краткий период совместного правления Юстина и Юстиниана, весной 527 г. Ценой сложных дипломатических интриг, а кое-где и с использованием прямой военной силы, в орбиту Восточно-римской империи вернулись страны Закавказья – Иберия и Армения (именно здесь впервые отличился будущий полководец Велизарий), доселе балансировавшие между Византией и Ираном; окончательно отошли к империи и важнейшие военно-торговые порты на восточном побережье Понта. На северном его берегу, у пролива Боспор Киммерийский, связывающего Черное и Азовское моря – Понт и Меотиду, – появилась еще одна стратегическая точка. К власти в Боспорском царстве вернулась старая проримская династия Тибериев-Юлиев и восстановила вассальные отношения с Константинополем. Таким образом, Византийская империя вернула себе приморские земли от западного Крыма (Херсонеса) до Кавказского хребта, северные склоны которого теперь надежно охраняли союзники – племена горцев: лазы, абазги и апсилы. Степные подходы к ним контролировали разрозненные группировки кочевников (аланы, гунны, болгары), играя на противоречиях между которыми, римляне всегда могли влиять на приграничную ситуацию. Было бы только золото. Пути его поступления на Кавказ, как и следовало ожидать, хорошо читаются и надежно документируют следы византийской дипломатии, тайные и не очень, буквально с самых первых ее шагов в начале VI века. Но есть и находки, которые говорят о том, что начало этого процесса может относиться к чуть более раннему времени. 189 Великолепные экземпляры восточно- римского клуазоне найдены на Кавказе, в погребениях воинской знати самого конца V в. Весь характер вещей и могильных комплексов говорит о том, что здесь погребены предводители воинских отрядов, которые несли службу по охране византийских политических интересов, и в качестве платы или награды они получили все эти сокровища. Римская спата с шикарным инкрустированным перекрестьем и деталями перевязи, богато покрытыми гранатовыми вставками, из погребения у Рис. 99. Лермонтовской скалы близ Кисловодска (рис. 99), достойна и короля. На портупейных пряжках – непременные орлиные головки. Целый набор небольших золотых застежек-брошей, выполненный в единообразной манере, сочетающей геометрические вставки альмандиновых пластин с маленькими кабошонами в виде шариков (рис. 100), происходит из кургана в Куденетово (недалеко от г. Нальчика). Одна из брошей – круглая – по композиции напоминает фалары из Апахиды. Там же были найдены детали парадной конской уздечки с псалиями, увенчанными орлиными головками с крупным гранатовым глазом и толстыми рельефными вставками в обрамлении напаянных золотых шариков (рис. 100). Вещи в золото-гранатовом стиле из Куденетово – оригинальны и могли бы рассматриваться, как образцы проявления кавказской специфики, нигде больше не отмеченной, но тем не менее, участие местных мастеров- ювелиров в из изготовлении мало вероятно. Во-первых, мы не располагаем достаточным количеством Рис. 100. других выразительных следов этой 190 возможной школы, во-вторых, особенности комбинирования декоративных элементов выдают уже хорошо знакомую нам манеру восточно-средиземноморских мастеров второй половины V в. Ювелиров, посвятивших свою жизнь и кропотливые труды обслуживанию дипломатических интриг империи. Но одна из самых ярких вещей в этом ряду была изготовлена в 527 году. Такая точность стала возможной благодаря тому, что дата, в виде фигур сразу двух императоров, попросту указана на этом предмете. Римский золотой солид, чеканенный в период совместного царствования Юстиниана и его дяди, оказался вправлен, как медальон, в круглое звено застежки массивной золотой цепи – ожерелья, найденного в низовьях Кубани вместе с целым набором других золотых украшений. Все они происходят из разрушенного женского захоронения. В конце XIX в. его обнаружил в окрестностях станицы Джигинской казачий есаул, и он же отправил все находки в Императорскую Археологическую комиссию, сразу определив их научную ценность. Рис. 101. Золотое ожерелье представляет собой толстую цепь длиной почти 70 см, сплетенную из проволочных колец, на которую нанизаны три овальных медальона с дополнительными подвесками (рис. 101: 1). Лицевая сторона каждого украшена филигранными ободками (зернью и плетеными косичками) и крупной вставкой 191 трехцветного стекла, имитирующего фактуру слоистого камня – оникса; на обороте в технике металлопластики (проще говоря, продавливания орнамента) изображены Хризма и христианские кресты. Застежка цепи состоит из толстой короткой петли на одном конце и плавно изогнутого крючка – на другом. В большое дисковидное основание крючка оправлена золотая монета – солид 527 г. (рис. 102). Краткий период соправления двух императоров, фигуры которых отчеканены на этой монете, всего около полугода, как нельзя более точно указывает время изготовления всего ожерелья и, почти наверняка, его Рис. 102. вручения владельцу, кем бы он ни был. Подобные цепи с медальонами имели глубоко символический характер: это важнейшие инсигнии могущества, которые демонстрировали и подданным какого-либо князя или предводителя, и его противникам на истинный источник его власти. Лик римского императора здесь – словно печать или личная подпись, свидетельство подлинности этого драгоценного вещественного документа и в то же время – прямое указание на ту персону, чей гнев может пролиться на голову непокорных. С той же целью, а не как свидетельство вероисповедания владелицы, на оборотной стороне медальонов изображены кресты. Близкую функцию исполняла ханская пайцза во времена татаро-монгольского ига на Руси. Абсолютно аналогичная цепь с одним большим медальоном и подобной же застежкой, в которую вставлены солиды императора Юстиниана, найдена в кладе на территории Сирии, на границе римских владений и пустынных областей, заселенных сарацинами. Тоже явный след византийской восточной политики конца 520-х годов. Помимо церемониального ожерелья с медальонами, в состав инвентаря богатого захоронения у Джигинской входили бронзовое круглое зеркало, пара женских серег и пара крупных височных подвесок-колтов. Интересно, что серьги в виде овальных дисков с большой центральной стеклянной вставкой, окруженной филигранными ободками, и с дополнительными каплевидными подвесками (рис. 101: 2) оформлены точно так же, как и медальоны ожерелья, то есть составляют с ними единый парадный гарнитур. Скорее всего, все эти вещи были выполнены одновременно, специально по заказу, как набор 192 украшений и инвеституционных даров для уже известной высокопоставленной персоны, наделенной властью. Но ведь серьги, как и само погребение – женские? Колты – массивные височные подвески с удивительно сложной внутренней конструкцией, спаянной из нескольких десятков мелких деталей (не считая шариков зерни, их еще сотня с лишним!), вырезанных из золотого листа. Основой служит простая коробчатая сердцевина в виде полумесяца (рожками вверх), для прочности заполненная пастой. Но она практически не видна снаружи, поскольку покрыта множеством ажурных декоративных и конструктивных элементов (рис. 103), в несколько раз увеличивающих размеры и зрительный объем вещи: это прежде всего два плоских Рис. 103. несомкнутых кольца, соединенных наложенной поверх торцевой ажурной пластиной, которая выглядит, как небрежно накинутая узкая золотая ленточка, причудливо свернувшаяся в четкую меандровую волну. Эти кольца, в свою очередь тоже служат плоской основой для других элементов декора – рубчатых ободков и радиально расходящихся лучиков зерни, сложенных из постепенно уменьшающихся в диаметре шариков, что создает иллюзию перспективы. Такая же ленточка, как на торцах, свернулась в центре лицевой лунообразной композиции, и ее тоже обрамляют короткие филигранные лучи, общее количество которых на каждом предмете – не менее 150, по 5-6 зернинок в каждом. Диаметр внешне массивных, но при этом легких и ажурных украшений 5,5 см, это размер кулачка женской руки – руки хозяйки. К сожалению, из обоих колтов выпали почти все вставки, миниатюрные остатки стеклянных пластинок сохранились только в нескольких гнездах центрального поля щитка одного из них. Когда-то эти стекла имели голубоватый и красный оттенки. Можно не сомневаться, что инкрустация изначально имелась везде, где меандровой волной вьется узкая золотая лента, а под ней имеются пустоты, которые несомненно были изначально заполнены мастикой, удерживавшей тонкие пластинки из гранатов и других 193 материалов, прижатые сверху ажурной золотой пластинкой с орнаментом в виде волны или вихревой свастики («инь-ян»). Вся композиция была, как минимум, трехцветной: голубовато-красная инкрустация поверх золотой основы. Чрезвычайно сложная, филигранная во всех смыслах работа, и утонченный вкус, удивительно гармонично сложивший в одну объемную миниатюру «классические» мотивы римского клуазоне и декоративные композиции гуннского полихромного стиля, которые мы видели на степных колтах начала V века (рис. 16). В конце V и первой половине VI веков подвески аналогичного типа, во многом послужившие прототипами для шикарных изделий из Джигинской, но не столь тонкой и сложной работы, известны в степях Северного Причерноморья, в Крыму и на Волге (рис. 104). Византийскому ювелиру пришлось вложить в пару этих подвесок весь свой интеллектуальный и технический багаж, использовать весь накопленный за долгие годы опыт, применить чуть ли не все известные ему технологии, изучить все доступные образцы украшений, отражающих вкусы современной кочевнической элиты. Но ради кого все это случилось? Что это за неведомая дама, предводительница диких степняков с берегов Рис. 104. Меотиды, может быть амазонка? Чего хотел от нее Юстиниан, отправляя столь богатые подарки, достойные самого Аттилы? Политические контакты кочевников Северного Кавказа и Прикубанья в первой половине VI в. хорошо и неоднократно отражены в письменных источниках. Именно Юстиниан активизировал здесь римскую внешнюю политику, направленную на умиротворение местных варваров и установление тесных союзнических взаимоотношений. Так, в 528 г. гуннский князь Грод принял в Константинополе крещение и с богатыми дарами вернулся на берега Боспора Киммерийского, уже как духовный сын и верный союзник императора. Чуть позже федератами Византии стали болгары-утигуры, кочевавшие в низовьях Дона. Однако, мы ищем женщину. Иоанн Малала, ритор и историк начала VI в., сообщает, что в период борьбы за присоединение Иберии, то есть в самые первые годы правления императора Юстиниана, римляне неожиданно приобрели нового союзника на Кавказе. «Присоединилась к римлянам Боарикс, предводительница гуннов-савиров, женщина по мощи и разуму подобная мужчине, имевшая под своим началом сто тысяч. Она после смерти своего 194 мужа Болаха управляла областями гуннов. Василевс Юстиниан, подарив ей много царской одежды, различной серебряной посуды и немало денег, побудил ее захватить в плен двух других предводителей гуннов, которых Кавад, царь персов, склонил к союзу с ним против римлян. Эта самая предводительница Боарикс настигла их, направлявшихся в Персию с большим двадцатитысячным войском, и это войско полностью погибло в схватке. Захватив одного из этих предводителей по имени Тиранкс, она отправила его связанным в Константинополь к Юстиниану. Другой вождь гуннов Глом был зарублен в битве». Действительно, настоящая амазонка. Война в Закавказье началась еще в период соправления Юстиниана и Юстина, вот почему и солид на ожерелье из Джигинской несет портреты двух императоров. Видимо, посольство из Константинополя отправилось незадолго до смерти старика Юстина, весной-летом 527 г., иначе его племяннику ничего не стоило бы распорядиться заменить этот золотой на новую монету, только что отчеканенную по случаю начала единоличного царствования. Сто тысяч гуннов-савиров – грозная сила, способная контролировать и все предкавказские степи от Волги до Меотиды, и ключевые проходы в горах, постоянно угрожая с севера Ирану. Чего собственно и добивалась Византия. Пока царствовала Боарикс, ромеи могли быть уверены в безопасности своих портов на черноморском побережье, а персы должны были воздержаться от враждебных действий. Так что золотое ожерелье, пара скромных золотых колтов, «серебряная посуда и немало денег» - еще весьма умеренная плата за такую услугу. Это был колоссальный успех византийской дипломатии и, вероятно, лично Юстиниана, поскольку всего десятилетием ранее орда савиров, подкупленная Сасанидами, опустошила малоазийские провинции империи и в самом начале борьбы за Иберию и Армению выступила на стороне Персии. Юстиниан славился умелым подходом к умным женщинам. Погребение у станицы Джигинской расположено довольно далеко от главных областей кочевания савиров в Предкавказье и вдоль Каспийского побережья. Однако, именно здесь, в низовьях Кубани и на Таманском полуострове проходила скорее всего граница земель Боарикс, а дальше, что особенно важно, начиналось Боспорское царство, тоже один из принципиальных союзников Византии, оплот ее власти в Таврии (Крыму) и на Меотиде. Возвращение Боспора под мантию Константинополя также произошло в начале царствования Юстиниана. Вскоре после крещения князя Грода и его возвращения в Крым, где он со своими гуннами, по-видимому, должен был охранять степную – северную – часть полуострова от возможных набегов из Поднепровья, среди кочевников начались беспорядки. Грод 195 был убит сородичами за измену вере своих предков, и гуннов возглавил его брат- язычник, не пожелавший признавать и союза с Византией. В связи с этим в Пантикапей, который все чаще называли по имени всего государства – Боспор, были для усиления местной дружины и усмирения взбунтовавшихся кочевников переброшены римские части, сформированные из варваров Фракии и Мезии, преимущественно, конечно, готов. Командовал ими комит Иоанн. Появление на Боспоре новых германских подразделений, солдаты которых, по традиции, привели с собой жен и детей и вместе с ними выполняли здесь свой воинский долг, оказалось не только важным политическим событием, но и заметной вехой в местной моде. Жены и дочери воинов-готов принесли буквально на Рис. 105. своих плечах доселе невиданные в Крыму первые образцы пальчатых фибул с пышным резным декором, отвечавшие притязательным вкусам новых властителей Среднего Подунавья, бывшего царства Аттилы, и Италии – королевства Теодориха, очевидно, вместе с известием о его недавней кончине. Возможно, это были не рядовые воины, а офицеры, точнее их жены, поскольку после своей смерти они оказались погребены на привилегированной части некрополя Пантикапея, в сводчатых каменных склепах, так, как уже давно хоронили здесь представителей местной греко-варварской знати. Чуть выше, говоря об италийских украшениях времен Теодориха, мы рассмотрели некоторые образцы этих вещей, попавшие в Таврию. Среди них конечно выделяются наиболее роскошные фибулы с тонкой кербшнитной резьбой, чернью и позолотой, изготовленные скорее всего в Италии классными римскими ювелирами (рис. 92). Вместе с германскими полками, расквартированными на Боспоре, здесь появились уже не отдельные дорогие украшения, а началось серийное производство «модных» пальчатых 196 фибул, следующих дунайско-италийской традиции готов и гепидов (рис. 105), и даже родились собственные вариации застежек, нигде больше за пределами этого региона не встреченные (рис. 106). Однако, в целом, набор декоративных элементов и технических способов обработки и орнаментации остался прежним, а в чем-то даже и уступающим тому богатейшему ассортименту навыков и орнаментальных мотивов, которым пользовались мастера Среднего Дуная второй половины V века. Так, среди фибул боспорского производства нет ни одной, декорированной чернью, и единичны изделия с финальной «холодной» резьбой по готовой отливке, придающие такую неповторимую контрастность рисунку, которой отличаются, например, шедевры восточно-германского кербшнита времен возникновения звериного стиля. Не очень любили боспорские мастера первой половины VI в. применять технику инкрустации. Казалось бы, еще 30-40 лет назад, в первые десятилетия после крушения державы Аттилы, здесь в Пантикапее изготавливались неплохие вещи, инкрустированные гранатами в технике клуазоне, хотя и уступающие по уровню столичным украшениям, но в остальном добротные (рис. 65), продолжающие традиции предшествующего времени (рис. 107). С Рис. 106. началом юстиниановской эпохи значение перегородчатой инкрустации резко падает. Для этого времени уже нет ни одного заслуживающего внимание предмета в золото-гранатовом стиле, на единичных вещах – фибулах и поясных деталях – присутствуют второстепенные декоративные элементы, инкрустированные стеклянными или гранатовыми вставками в напаянных гнездах-ячейках: отдельные кружки или пластины. Случайно попавшие в Таврию или шире – на северные берега Понта – импортные константинопольские украшения резко выделяются на местном довольно блеклом фоне. С чем связан такой Рис. 107. 197 регресс местной ювелирной школы – с изменением вкусов или падением спроса – пока трудно сказать. Но нельзя не заметить, что такая тенденция характеризует и столичное ювелирное дело Византии той поры. Вероятно, фактор резкого падения спроса имел место, ведь главные потребители инкрустированных гранатами украшений – готы – в основной своей массе ушли на Запад. Главным варварским контингентом восточно- римской армии с конца V века все чаще становятся герулы и, в особенности, исавры – воинственные обитатели горных областей Малой Азии, ранее отличавшиеся своим разбойничьим образом жизни. Об их «модных» вкусовых пристрастиях нам ничего не известно. Однако, сокращение заказов для константинопольских мастерских на изделия в стиле клуазоне было весьма заметным. Зато серебряные фибулы восточно- германского типа, предназначенные для семей офицеров и местных провинциальных дам Боспора, воспринявших эту новую «европейскую» моду, штампуются в больших количествах при посредственном качестве. Однотипные вещи многократно тиражируются в одинаковых литейных формах и часто имеют не одного, как положено, парного себе брата- близнеца, а несколько точно таких же пар. Их Рис. 108. отделка ограничивается полировкой серебра и изредка золочением. Пожалуй, лишь обилие всевозможных вариантов застежек, подражающих то гепидским, то остготским, то лангобардским – с большим количеством пальцев-шишечек, то сочетающим конструктивные и морфологические элементы и тех, и других, придает этому массовому ширпотребу зрительное разнообразие (рис. 108). Но вместе с тем, такое разнообразие свидетельствует о многочисленных ниточках, связывающих весь германский мир, не исключая самых отдаленных его окраин, и придающих ему культурную Рис. 109. целостность, которая была основана на осознании своего исторического и эпического единства. Запечатленные на 198 фибулах и пряжках звериные морды, орлиные головки, фигурки птиц и личины неведомых нам божеств в окружении спиральных волн – все это своего рода мифологические иероглифы, складывающиеся в связный текст, чтение которого не составляло труда для носителей этих украшений (рис. 109, 110). Они легко узнавали здесь то Одина с его вóронами-помощниками, то Локи, спрятавшегося в водопаде, то, быть может, Аттилу в окружении клюющих его римских орлов. А готам, принявшим христианскую веру, здесь виделся лик Христа или евангелиста Марка, которого раннехристианские проповедники тоже часто символически представляли в виде орла. У варваров-ариан именно Евангелие от Марка пользовалось особым почитанием. Рис. 110. Не стал бы Теодорих Великий призывать крымских готов за собой в Италию, если бы не видел в них близких родичей своего народа. Но сейчас король умер, и за этим событием последовало другое. Как странная насмешка судьбы, те дунайские готы, которые остались верны союзническому договору с Константинополем и не последовали 199 в Италию, были переселены другим Великим – Юстинианом – и именно в Крым. Слияние двух разрозненных частей одного народа состоялось, но не так, как хотели Амалы сорок лет тому назад, не во благо варварскому единству, а на погибель ему. С укреплением восточных границ империи, ознаменовавшимся в 532 г. очередным «вечным миром», напряженность между Византией с одной стороны, и кочевниками и Ираном, с другой, спала. А вот многие из тех ниточек, что протянулись внутри германских королевств от Испании и Африки до Нижнего Дуная, натянулись теперь, как струны, готовые вот-вот лопнуть. Играть на них выпало Юстиниану. Воспользовавшись внутренними междоусобицами, которые начались после скоропостижной гибели двух видных монархов, Теодориха остготского и вандальского короля Хильдерика, византийские войска с промежутком всего в год с небольшим вторглись в Северную Африку и затем в Италию. Восточно-римская армия, осуществившая оба вторжения, состояла преимущественно из исавров и гунно- болгарской кавалерии, набранной во Фракии и за Дунаем, а в боях на равнинах Кампани и Лациума на стороне ромеев участвовали даже славяне, уже ставшие обычным пехотным контингентом при болгарской коннице. Руководил войском Велизарий – один из лучших генералов в римской истории. Его недюжинные способности как отважного воина, опытного стратега и хитроумного дипломата позволяли одерживать победы над противником и в бою, и без боя. Города и столицы варварских королевств, Карфаген, Неаполь, Равенна, населенные в большинстве своем римлянами, встречали армию Велизария, как долгожданных освободителей. Вандалы сопротивлялись всего несколько месяцев. Десятилетия мирной спокойной жизни в райских условиях Средиземноморья сделали брутальных воинов изнеженными сибаритами. Экспедиционный корпус, состоящий из морской пехоты на сотне боевых кораблей, вскоре после высадки на африканском побережье быстро овладел Карфагеном. В его гавани уже стоял корабль, нагруженный сокровищами последнего короля Гелимера, готовый отплыть в Испанию, к дружественным вестготам. Сам король успел бежать, чтобы организовать недолгое и неудачное сопротивление, в итоге которого был пленен. В начале 534 г. вандальское королевство перестало быть таковым, вновь обретя статус провинции Восточно-римской империи. Велизарий, удостоенный за эту победу консульства, совершил 1 января 535 года триумфальный выезд в столице, сопровождаемый обычной раздачей подарков. В толпу горожан бросались драгоценные предметы из недавней добычи, ранее принадлежавшие 200 Гелимеру: золотые и серебряные сосуды, парадные пояса и другие предметы убранства, которые перед этим были выставлены на ипподроме для всеобщего обозрения. Спустя полгода после своей консульской инаугурации Велизарий отправился в Италию, где только что умер внук Теодориха Аталарих, а его регентша-мать была убита придворными. Высадка римского десанта произошла на Сицилии, остров был оккупирован, а 31 декабря в Сиракузах Велизарий также триумфально отметил завершение своего консульского года и затем переправился на материк, намереваясь не менее быстро, чем Африку, привести к покорности и Италию. Этому способствовала поддержка местного населения, которое как правило открывало ему ворота городов и охотно пополняло армию, и слабое сопротивление отдельных готских дружин, предпочитавших переходить на сторону законного императора. Однако, планам ромеев помешал новый властитель германцев, поднятый на щит в Риме, - Витигес, хотя и не Амал, но зато верный и уже немолодой сподвижник Теодориха Великого. Он сумел неожиданно мобилизовать и объединить все верные готам силы, после чего сконцентрировал их в Равенне. Велизарий тем временем занял Рим. Некоторое время противники готовились к столкновению, находясь в двух столицах прежней Римской империи и ожидая последующих шагов друг друга. Первыми перешли в наступление готы. Быстрым маршем по Кампании они подступили к стенам Вечного Города и осадили его. Осада длилась ровно год и истощила силы обеих сторон. Исход дела решило подкрепление, присланное из Византии вместе с запасом провизии для изголодавшихся римлян. Франки, на поддержку которых так рассчитывали готы, были перекуплены ромеями и отказались от участия в борьбе за независимость братьев- варваров. Витигес вернулся на север Италии, потеряв значительную часть войска. Его остатки заперлись в нескольких крепостях, готовясь к долгой осадной войне. Война византийцев с готами за италийские земли продолжалась с переменным успехом и с краткими перерывами до 554 г., то есть почти 30 лет с момента первой высадки войск Велизария на Сицилии. За это время сменилось несколько королей у готов и полководцев у римлян; Рим несколько раз переходил из рук в руки и был так разрушен, что жители покидали его уже не из-за опасения быть убитыми, а из-за нежелания жить в отсутствие привычных благ – водопровода, бань, канализации, торговых лавок; Византия за эти годы пережила несколько других военных кампаний и серьезных набегов, из-за которых войска частично отзывались из Италии и затем возвращались обратно. Это целая маленькая история, финал которой был предопределен, однако, в самом ее начале. Последние короли Тотила и Тейя стали самыми славными 201 правителями готов после Теодориха Великого, и поражение, которое они потерпели, можно поставить им в заслугу, настолько героическими были и остались в памяти народа эти финальные битвы у подножия Везувия. Отчаянное сопротивление окруженных варваров превосходящим силам империи так измотало римлян, что они согласились на мирный исход, разрешив готам не только выйти из сражения живыми и главное свободными, но и уйти туда, куда они сочтут нужным. Италия стала частью Византии, а остатки славных готов разбрелись кто куда. Некоторые признали новую власть и стали служить ей, некоторые навсегда покинули эту страну и двинулись в Испанию, Бургундию и возможно, дальше на север. Кому-то из стариков вспомнились родственники в далеком Крыму, впрочем, не таком уж далеком – всего месяц спокойного плавания. Победители, судя по всему, не стали противиться такому решению, тем более, что крымские готы, с которыми намеревались воссоединиться готы италийские, уже давно находились в статусе федератов и ни разу своих обязательств не нарушали. По словам Прокопия, они «были в союзе с римлянами, отправлялись вместе с ними в поход всякий раз когда императору было это угодно». Но прежде чем вместе с остатками разбитых остготских дружин перенестись в благодатный Крым, мы должны хотя бы вкратце узнать, что в это же самое время происходило на Дунае, там где находился идейный центр национального духовного самосознания германских Рис. 111. племен, развитие которого на протяжении предыдущих 150 лет обязательно отражалось на жизни и культуре народов почти всей Европы. С тех пор, как Паннонию и прилегающие области сначала дважды покинули остготы, первый раз в 488 г., когда переселились в Италию, а затем в 540-е годы, когда утратили контроль над всеми бывшими заальпийскими владениями Теодориха из-за войны с Юстинианом; а затем (512 г.) отсюда выселилась большая часть герулов, борьба за господство над сердцем Центральной Европы развернулась между самыми главными и могущественными претендентами – Византией и племенем гепидов. И те и другие активно пытались привлекать на свою сторону союзников в лице соседних племен – как кочевников, наседавших с востока, так и северных оседлых варваров. Часть оказалась разделена собственными внутренними усобицами или щедрыми финансовыми вливаниями из Константинополя надвое: племена дунайские славяне и герулы порою сражались одновременно в двух противоборствующих армиях. Сравнительно постоянными союзниками Византии оставались лангобарды – давние враги гепидов и не 202 только. Большой контингент союзников-лангобардов принимал участие в разгроме последних остготских королей, будучи включенным в состав армии преемника Велизария на итальянском фронте – Нарзеса. Гепиды, в свою очередь, чаще привлекали на свою сторону болгар-кутригуров, непримиримых противников империи. На протяжении почти 20 лет не утихали кровавые столкновения между народами Подунавья, которые в итоге настолько обессилели и запутались сами в том, кто им друг, кто враг, что накануне одной из решающих (по обоюдному замыслу) битв, в 550 г., произошло нечто необъяснимое. Уже выстроившиеся лицом к лицу армии лангобардов во главе с королем Авдуином и гепидов с королем Торизином неожиданно испытали такой панический ужас, что развернулись и предались позорному бегству. Обе – в разные стороны. Признав это знамением свыше, а оба короля были уже христианами, только гепидский – арианином, а лангобардский – ортодоксом, они заключили перемирие, чем вызвали сильное замешательство в римском военном ведомстве. Главной целью закулисной политики Юстиниана на Дунае было не столько обладание спорными территориями, сколько ослабление максимально большего количества варварских народов – потенциальных и актуальных врагов – в междоусобных войнах. Именно с этой целью формальный военный союз Византия заключала со всеми народами, обращавшимися к ней с такой просьбой, а уж затем решала, кому из них оказать помощь во взаимной резне, как правило – тоже всем, но по очереди, чтобы все- таки не нарушать данных обещаний. Собственно, крылатое выражение «византийская дипломатия» родилось на почве изучения и анализа внешней политики Юстиниана. Не удивительно, что именно такая дипломатия чаще всего и побеждала простодушных и прямолинейных варваров. Рис. 112. Первыми сокрушительно поражение потерпели гепиды. В 552 г. мир с лангобардами был нарушен, явно не без участия римских денег и тайных агентов. Они же незадолго до 203 того смогли разрушить и давний союз гепидов с болгарами, последних просто перекупили, хотя и не надолго. В тяжелом и кровопролитном сражении сын короля Авдуина убил короля гепидов Торисмода, чем вызвал панику и повальное бегство, в ходе которого чуть ли не все войско гепидов было разбито. Только поспешный мир на условиях, продиктованных противником, спас это народ от полного уничтожения, точнее, отсрочил это трагическое событие на какое-то время. Но спустя 15 лет все тот же сын Авдуина, Альбоин, уже воспринявший власть от умершего отца, в следующей битве так же убивает следующего гепидского короля Кунимунда, на этот раз последнего. Именно этого героического воина, своего предка (возможно, деда) в окружении дружины, запечатлел навеки кто-то из будущих королей лангобардов на своем шлеме, найденном затем в Италии (рис. 112). Интересно будет отметить, что доспехи и шлемы на головах дружинников, окружающих Альбоина, типично аварские – собранные из узких железных полосок, или так называемые «ламеллярные». А вот гепиды в 567 г. почти что канули в Лету. Византии, которая в данной ситуации пыталась поддержать их, а не лангобардов, «провинившихся» своим новым угрожающим империи союзом с аварами, вероятно, удалось эвакуировать лишь жалкие остатки некогда многочисленного племени победителей Аттилы. Эти осколки могли спастись бегством только на правый берег Дуная, другого пути у них не было, имя же самого народа навсегда исчезло из исторических сочинений и дипломатических донесений. Однако последней странице истории гепидов суждено было перевернуться на берегах не этой священной реки, а Понта Эвксинского. Что же касается Дуная, то с германским владычеством здесь, как и рассчитывал Юстиниан, было покончено. Через год после уничтожения гепидов лангобарды были вынуждены уступить свои земли союзникам – аварам, в уплату за пролитую ими в совместной битве кровь. Победа над гепидами «аукнулась» им с другой стороны. Переселение в Италию, равноценное бегству, было заранее спланировано и подготовлено и протекало примерно так, как наблюдал подобное действо Цезарь у кельтов Галлии в I веке до н.э. Вместе с лангобардами в путь двинулись и крупицы всей этой «каши», долгое время кипевшей в Паннонии: по две-три тысячи славян, свевов, герулов, саксов, болгар, греков. Наверное, все те, кто не захотел остаться под властью новых кочевников, новых господ, уже отличившихся жесточайшей резней местного населения, особенно славян-антов. Вторжение аваров в Европу не было таким же неожиданным и стремительным, как и нашествие гуннов, которое все еще очень хорошо помнили. Авары – тюркоязычный 204 народ, бежавший на запад, как и многочисленные их предшественники-кочевники, по многим причинам. Главной из них, по-видимому, стал натиск другого, более многочисленного и воинственного народа – тюркютов, целенаправленно и непрерывно расширявших границы своего государства во всех направлениях: от Северной Монголии до Каспия и Кавказа. Авары (источники называют их иногда псевдоаварами, так как им были известны и другие авары – «настоящие», не дошедшие до Европы) покинули степи Северного Казахстана, спасаясь от власти Истеми-Кагана. Это ему принадлежит знаменитый монолог, перефразированный затем в десятках других легенд: «Авары не птицы, чтобы летая по воздуху, избегнуть мечей тюркских, они не рыбы, чтобы нырнуть в воду и исчезнуть в морской глубине, они блуждают по земле». Уже оказавшись в степях Причерноморья, авары отправили дипломатическую миссию в Константинополь, с просьбой предоставить им места для поселения. Тогда их орда насчитывала около 20 тыс. воинов, то есть не менее 100 тыс. человек, что по византийским меркам не представляло серьезной угрозы. На прибывшее в 558 г. в столицу посольство сбежался смотреть весь город, и даже уже привыкшие к длинноволосым готам и франкам греки были поражены еще более длинными аварскими косичками, которые носили все мужчины. Мирным отношениям не суждено было наладиться – авары были хорошо осведомлены о принципах византийской внешней политики («победят ли авары или будут побеждены, в обеих случаях выгода будет на стороне ромеев») и потому решили проводить свою собственную, без оглядки на императора. Тем более последний был занят тяжелыми боями в Италии и Испании, а также набегами славян и борьбой с гепидами на Дунае. В состав аварской орды были включены северо-кавказские аланы, болгары- кутригуры, покоренные славянские племена. Играя на противоречиях между варварскими народами, авары способствовали победе лангобардов над гепидами, а затем вытеснили своих недавних союзников с их же земель. В 568 г. орда прочно овладела всем средним Подунавьем с центром в Паннонии. Преемник Юстиниана Юстин отменил недавно назначенные ежегодные выплаты даров аварам. Вскоре начались почти ежегодные набеги кочевников на Византию, на земли франков и славян. Воспоминания о зверствах над славянами сохранились даже в русских летописях, а для Меровингов противостояние натиску и набегам аваров на юго-восточных окраинах державу превратилось в главный фронт непрерывных боевых действий. Земли Среднего Дуная, этот очаг восточно-германской культуры, колыбель многих духовных достижений, средневекового искусства, мифологии и эпоса целого 205 ряда племен – и предков современных народов, и народов, судьба которых пресеклась в те бурные годы, – перестали быть таковыми уже навсегда. После 568 г. мы здесь не найдем никаких следов культурного наследия готов и гепидов. Эпоха «дунайской моды» завершилась. Очаг погас, но угли, которые очень быстро развеяли вихри новых миграций и новых сражений, не потухли, а разгорелись на новых местах – в Британии и Швеции, в Дании и на балтийских островах, на Северном Кавказе и в Крыму. Наконец, в Италии, куда вместе с лангобардами проникло и кое-что новое в области ювелирного искусства, такое, чего прежде не было в королевстве Теодориха (рис. 113). Эти новые культурные центры отныне стали функционировать в какой-то степени обособленно друг от друга, во всяком случае такого единого для всего Рис. 113. германского мира законодателя традиций и образца для следования ему, каким было Подунавье, больше не осталось. Такому коренному перелому в развитии всего ювелирного дела варварского мира Европы немало способствовало и изменение политической обстановки. Ведь лучшие произведения создавали мастерами там, где различные по происхождению художественные и технологические традиции двигались навстречу, взаимопроникали и обоюдно дополняли друг друга, где противники стремились стать союзниками, и где вкусы одних были интересны и привлекательны другим. Расцвет дунайской ювелирной традиции был во многом обусловлен и близостью восточно-римской художественной и ремесленной школы, прямое участие которой ощущалось тем сильнее, чем параднее и изысканнее была созданная вещь. Кровавая дипломатия Юстиниана в центре Европы привела не только к гибели одних племен и рабству других, но и к временной потере такого тесного взаимодействия. Лучшие мастерские Константинополя потеряли своих лучших клиентов, благодаря которым мы могли насладиться лучшими произведениями перегородчатой инкрустации или кербшнита. Изготовившие их мастера всегда заимствовали свои идеи и образы в традиционном искусстве, но не только своем 206 собственном, и новые украшения затем служили образцами для дальнейшего развития и совершенствования далеко за пределами только среднедунайского региона. Италия была выбрана Альбоином не случайно. Во-первых, северные области Апеннин уже были знакомы ему по недавним войнам с остготами на стороне римлян, были известны дороги и проходы в Альпах. Во-вторых, эта страна была ослаблена недавней тридцатилетней войной, и ожидать какого-либо сопротивления со стороны местных жителей не приходилось. Византия, которой формально принадлежали теперь эти земли, не успела наладить здесь оборону и управление, римская власть функционировала лишь в нескольких крупных городах, в первую очередь, в Равенне и Риме. В-третьих, не обошлось и без дворцовых интриг: византийский полководец Нарзес, победитель последних королей Италии, тайно претендуя на власть в империи, по сути «пригласил» туда лангобардов, рассчитывая в дальнейшем воспользоваться ими. Очередная, уже трудно сказать, какая по счету, волна варваров прокатилась по Италии. Первоначально они осели и закрепились в северной половине полуострова, где возникла и новая столица – Павия, а к середине VII века растеклись почти по всей стране. Области расселения германцев на карте напоминали пятна, где-то даже изолированные друг от друга – там, где все же сохранялась имперская власть, вокруг главных городов в центре и на юге Италии. Понятно, что такое соседство не вызывало положительных эмоций ни у тех, ни у других, однако, острого желания и, главное, сил для открытого столкновения ни у одной из сторон пока не было. Романскому населению захваченных лангобардами «пятен» приходилось крайне туго. Хотя новые варвары и были единоверцами – ортодоксальными христианами (во всяком случае, их короли), при прежних еретиках-арианах – остготах – римлянам жилось гораздо лучше. Недаром говорили про лангобардов, что они – «дикие более страшной дикостью, чем обычно бывает дикость германцев». Зато северная Италия дала нам великолепные образцы варварского искусства (рис. 113), перекочевавшего сюда из Центральной Европы как раз в тот интереснейший момент, когда перегородчатая инкрустация, утратив тесную связь с высочайшей имперской метрополией, начала дробиться на локальные школы, которые интересны не своим весьма средним уровнем работы, а проявлениями сугубо этнических и потому весьма разнообразных и новых мотивов, а германский звериный стиль, напротив, только- только выработал свои основополагающие общие признаки, реализуемые в технике кербшнита, и можно сказать достиг своего первого этапа совершенства, прежде чем разбиться вскоре на региональные направления в Северной Европе. 207 Лангобардская локальная школа клуазоне впервые проявила себя еще на Дунае, в первой половине VI в. Ее отличительными чертами следует признать скромность и однообразие. Всего 3 – 4 варианта простых изделий, выполненных чаще не из золота, а из позолоченного (даже не всегда) серебра: круглые фибулы-броши (рис. 114:1, 2), накладки и единственный оригинальный тип украшений – S-образные застежки. Показательно практически полное отсутствие вещей, которые можно было бы признать византийскими импортами, при том что лангобарды, как мы помним, именно в этот период оставались верными римскими федератами. Этот факт хорошо иллюстрирует то, о чем говорилось Рис. 114. чуть выше. Лишь своеобразные подвески с замысловатым пазло-образным сложным рисунком, в котором с большим трудом можно разглядеть две орлиных головки, могут претендовать на некое участие опытных римских ювелиров (рис. 114: 3). Все остальное, что заслуживает какого-то внимания, это фибулы в виде буквы S, на концах которых четко обозначены орлиные головы с красным глазом и кривым клювом (рис. 115: 2, 116). Это дело рук своих мастеров-лангобардов, работавших в Паннонии, возможно, даже их собственная образно- художественная и техническая разработка. Композиционный мотив таких фибул восходит еще к позднекельтским брошам с эмалями, которые тоже имели вид литеры S, но на концах Рис. 115. имели головы не птиц, а драконов 208 (рис. 115: 1). А вот техническое ноу-хау лангобардов заключается в том, что перед нами, хотя и перегородчатая инкрустация, но она очень сильно отличается от классического клуазоне: почти все гнезда для вставок, хотя и имеют кое-где внутри тонкие перегородки, в действительности литые. Это не ячейки, собранные из напаянных вертикальных пластинок металла, а заранее отлитые гнезда-касты, внешне почти не отличающиеся от таких ячеек. Их изготовление значительно проще и быстрее, чем сложная пайка множества узких серебряных или золотых полосочек. Вся основная работа выполнялась на восковой модели, включая и очень примитивный резной орнамент по краям, а пластины граната и стекла легко и быстро вставлялись затем в литые касты, заполненные мастикой-клеем. Но такой прием, как листочки «вафельной» золотой фольги под тонкими пластинами вставок, не остался забытым. Кстати, было бы весьма интересно узнать, кто познакомил лангобардов с набором технических приемов, которые использовали местные мастера для изготовления инкрустированных украшений? Да и были ли эти мастера «местными»? Из церковных хроник известно, к примеру, что королева дунайских ругиев, близких соседей лангобардов, в это время силой удерживала при своем дворе неких «варварских» мастеров, которые делали для нее украшения. Работали они по иностранным образцам, то есть пытались подражать или копировать произведения других, явно более квалифицированных ювелиров. Хорошие мастера, каким бы ремеслом они не владели, во все времена были желанной добычей для завоевателей. Плененные в Риме ювелиры были вывезены вандалами в Карфаген, римские или греческие золотых дел мастера- рабы, в обязанности которых входило изготовление украшений «для воинов и женщин», упоминаются и в бургундских законах конца V в. Возможно, именно таким путем часто и происходило распространение по варварской Европе новых технических достижений и модных ювелирных тенденций. В этот неспокойный период римские и греческие города на границах империи, а порою и в глубине страны часто переходили в руки врагов, которые стремились вывезти оттуда все самое ценное – и драгоценные украшения, и тех, кто умел их изготавливать. Пленные мастера волей-неволей передавали свои навыки и знания свободным подмастерьям, а те адаптировали их к местным обычаям и вкусам, с неизбежной потерей первоначального уровня качества и выразительности. Именно так, скорее всего, и возникла посредственная лангобардская школа инкрустации. Однако, пребывание в Италии пошло на пользу этому направлению ювелирного дела у новых завоевателей. Явно сказались давние традиции и сохранение 209 профессиональных мастерских, начавших работать здесь, в частности в Равенне, еще до прихода Теодориха, и продолжавших функционировать и при его власти. Мы уже отмечали, что испанские инкрустированные украшения так близко напоминают италийские конца V века, что скорее всего, мастера, их изготовившие, переселились туда именно из королевства Теодориха, когда тот породнился с вестготским монархом. Но кто-то ведь остался и в Италии. И хотя готы при дворе Теодорихе стремились всячески подчеркнуть свою любовь ко всему римскому, а «варварское» клуазоне этому противоречило, равеннская ювелирная школа перегородчатой инкрустации отнюдь не Рис. 116. исчезла. Ее устоявшиеся традиции сохранялись вплоть до прихода лангобардов, и их распространение не было ограничено только крупными городами, иначе не объяснить потрясающей разницы между одними и теми же S-образными фибулами, изготовленными в Паннонии, с одной стороны (рис. 116: 1), и северной Италии (рис. 116: 2), с другой. Руки римского, а не германского ювелира выдают и настоящие напаянные гнезда-ячейки, и усложненный мозаичный принцип композиции вставок, и не до конца понятый принцип зооморфной «плетенки». То же самое можно сказать и про дисковидные фибулы-броши лангобардов начала и конца VI столетий. 210 И конечно небывалого изящества форм и ошарашивающего зрительного эффекта, вызванного обилием мелких деталей конструкции и декора, именно здесь, на земле получившей имя Ломбардии, достигли типично лангобардские пальчатые фибулы. Любовью к этой разновидности двупластинчатых застежек отличались все восточно-германские племена, начиная с середины V века, и почти каждое вносило в их внешний вид нечто свое, отличительное. Лангобарды, еще только продвигаясь с севера к берегам Дуная, выработали свой собственный неповторимый вариант, главное отличие которого Рис. 117. заключалось в большом количестве выступов- пальцев на верхней пластине фибулы (Рис. 117). Если на застежках готов таких пальцев или шишечек могло быть от трех до пяти, то здесь можно насчитать никак не меньше семи, а очень часто – девять, одиннадцать или даже тринадцать. При этом все они – не просто отлитые монолитом со всей фибулой выступы, а изготовленные отдельно серебряные шишечки- насадки, затем припаянные или насаженные на штырьки, каждый индивидуально. Порою их сначала соединяли с особой дугообразной пластиной, а потом получившийся своеобразный гребень венчал саму фибулу (рис. 118). Что все это должно было символизировать – загадка. У некоторых предметов такие шишечки стилизованы под человеческие головы, а вся композиция очень напоминает частокол, утыканный черепами (рис. 117). Рис. 118. Аналогичный мотив, известный и в искусстве кельтов, получил название «отрезанных голов», что, на первый взгляд, хорошо соотносится с отмеченной в хрониках кровожадностью и жестокостью лангобардов, особенно в первые годы вторжения. 211 А вот резной декор в зверином стиле на тех же фибулах ни о каких зверствах не напоминает. Многочисленные головки или протомы животных и птиц, симметрично выглядывающие по сторонам, выглядят вполне безобидно, хотя художник и старался придать им некую экспрессию – выпученные глаза, торчащие клыки (рис. 118). Только на конце ножки, оформленном как главная, самая крупная морда, низкие брови и прищуренные глаза придают взгляду этого персонажа угрожающий характер. Сложная плетенка зооморфного орнамента на центральных полях основных пластин не дает никаких шансов вычленить отдельные фигуры или определить их видовую или мифологическую принадлежность. Но надо отдать должное – мастер ни разу не спутался, чередуя сплетенные друг с другом в клубок пряди фантастических тел. Рельефный орнамент здесь неглубокий, полностью отработанный на восковой модели, без последующей доводки резцами. Она могла бы оказаться роковой именно для четкости и реалистичности в изображении плетенки: одно не точно рассчитанное усилие руки – и плетенка превратится в «сеточку». Впрочем, в высочайшей квалификации мастера, изготовившего этот шедевр начала VII века, сомневаться не приходится. Точная и уверенная манера резьбы даже мельчайших деталей (например, глазков или клыков зверей), качественная густая позолота, сложная многоуровневая конструкция «частокола с головами», собранная из десятков отдельно изготовленных «голов» и «кольев», наконец, удивительно четкий орнамент в технике ниелло – характерный германский «волчий зуб», оконтуривший все основные элементы, все это выдает опытнейшего ювелира, получившего свое профессиональное образование отнюдь не в какой-нибудь местной провинциальной мастерской. Особенно впечатляет именно чернь, поскольку такой аккуратности в ее разметке и нанесении редко добивались даже и в Византии, изготавливая застежки для готских княгинь. Среди пальчатых фибул поскромнее есть интересные экземпляры с ажурным, то есть прорезанным насквозь декором. Его четкость придает иллюзию классического кербшнита – геометрический орнамент кажется трехгранным, вырезанным на серебряной поверхности, с обычным строгим чередованием освещенной и теневой рельефных граней. В действительности здесь роль теневой грани выполняет пустота (рис. 119). Такая вещь, конечно, уже не играет при повороте свето-теневыми полосками, но для того, чтобы окончательно Рис. 119. убедиться в том, что рисунок сквозной, нужно к нему 212 прикоснуться или поднести вплотную к глазам, и тогда черный фон серебристого рисунка вдруг исчезнет. Так странно оказалось подобрано соотношение толщины основы украшения и ширины прорезанных в ней промежутков. Итак, мы можем констатировать, что бегство лангобардов в Италию, подальше от юстиниановой дипломатии и аварских стрел, благотворно сказалось на развитии их искусства, чему способствовали также и сохранившиеся здесь мастерские и мастера старой римской школы. Как всегда, им удалось умело синтезировать новую германскую художественно-мифологическую образность и старую позднеантичную ювелирную технологию. В итоге шедевры совершенно неповторимого стиля обогатили искусство эпохи Великого переселения народов и украсили землю Ломбардии, на которой еще совсем недавно процветали несколько иные вкусы и иной народ, тоже германский. Настало наконец время, когда мы совершим путешествие в Крым, куда в середине VI в., как и лангобарды, бежали от козней византийской дипломатии и спровоцированных ею войн другие германские племена, в том числе италийские остготы. Готское население Таврии было немногочисленно, но хорошо консолидировано, и уже довольно прочно оно связало свои судьбы с византийской властью на берегах Понта, которая еще более упрочилась во времена Юстиниана Великого и его стараниями. Но здесь все было честно и открыто, готы были по сути единственным, самым надежным и самым боеспособным римским союзником среди всех варваров Крыма и северных берегов Черного моря, поэтому вести с ними теневые игры не следовало. По словам Прокопия Кесарийского, крымские готы и «в военном деле превосходны» и «гостеприимны больше всех людей». Империя строила по всему полуострову новые крепости и города, готы их охраняли. Основной областью проживания германцев была горная юго-западная часть Крыма – страна Дори, прилегающая и к морскому побережью, и к горным проходам, ведущим из степей центральной Таврии, и к сухопутным дорогам, связывающим две ее оконечности – восточную (Боспор) и западную (Херсонес). Это значит, что готы контролировали все крупные перемещения по стране и вместе с тем были готовы сами быстро перебросить нужные военные силы в любую точку полуострова. На Боспоре находились по-прежнему и готские полки, присланные сюда в 528 г. для подавления недовольных гуннов. Археологические свидетельства проживания готов достаточно определенно фиксируются в горном Крыму уже в первой половине V в. Однако, пока это единичные памятники, отдельные захоронения. В конце этого столетия мы знаем и о приглашении 213 Теодориха, и о существовании здесь отдельной Готской Епархии, епископ которой с полным правом участвует во Вселенских соборах в Римской империи. Подлинный расцвет германской культуры Крыма начинается в середине VI столетия. Первым его этапом стало размещение готов-федератов на Боспоре, принесших с собой из Подунавья новую моду, которая сразу начала широко распространяться среди местного населения. Вторым и самым решающим – кризисные события в Италии и Паннонии, гибель королевств гепидов и остготов, уход лангобардов, вторжение авар, полное исчезновение среднедунайского полюса. Все это произошло в течение 15 лет и полностью изменило картину культурных связей и взаимовлияний. Родился новый центр развития восточно-германской культуры, искусства и духовного развития, и притяжения тех осколков, которые еще какое-то время продолжали разлетаться из центрально- европейских областей, охваченных этими пертурбациями. Письменные источники не дают однозначного ответа на вопрос, куда спаслись бегством остатки разбитых противниками остготов и гепидов, известно лишь, что они не подверглись поголовному истреблению. Про италийских германцев довольно туманно сообщается, что император дозволил им сесть на корабли и удалиться туда, куда они сами пожелают; про гепидов же не сказано ни слова. Но кроме письменных, мы располагаем и другими средствами информации – археологическими, и те данные, которые они нам предоставляют, ничуть не менее, а порою и гораздо более достоверны и объективны. И вот что мы можем узнать из них. Рис. 120. В середине VI века, сказать точнее, случилось ли это в последние годы царствования Юстиниана или в первые годы власти его преемника Юстина Младшего, трудно, на территории страны Дори происходит заметный рост населения. Археологические памятники – могильники с десятками захоронений – появляются на 214 новых местах, а старые некрополи активно растут. Как ни парадоксально, такое увеличение количества погребений свидетельствует об активизации жизненных процессов и приросте обитателей этих мест. И самое главное, в женских могилах появляются новые, доселе невиданные в горном Крыму, разновидности украшений – серебряных пластинчатых фибул и больших поясных пряжек (рис. 120) – в которых трудно не увидеть прежние германские модные вещи с Дуная, особенно широко распространенные среди гепидов Трансильвании и Паннонии в конце V – первых десятилетиях VI веков (рис. 110, 111). Но это не точные копии этих вещей, не импорты, произведенные еще там и позже привезенные в Причерноморье. Крымские украшения во многом подражают дунайским – гепидским и остготским – но не во всем, это скорее непосредственное продолжение традиции, результат ее развития. Но археологам, изучающим эти памятники, также трудно было не заметить, что между гепидскими изделиями и их подражаниями в костюме крымских готов существует небольшой хронологический разрыв, протяженностью лет в 30, соответствующий второй трети VI века. Это как раз тот самый период ломки традиционных культурных связей в Подунавье, который был вызван политикой Юстиниана и непрерывными войнами, в которых приняли участие практически все германские народы Центральной Европы. Тридцать лет – целое поколение выпало из размеренной жизни и плавного развития традиционных направлений в культуре, искусстве, костюме. Но, к счастью, преемственность поколений обеспечивается в обществе не только на материальном, физическом, уровне, но и духовно – в памяти, преданиях, зрительных и эпических образах. В конце концов, не только от отца к сыну, но и деда к внуку. Орлиноголовые пряжки крымских готов – яркая этнографическая особенность женского костюма, после разгрома гепидов не имеющая аналогов больше нигде в Европе. Отлитые из серебра, с крупным овальным кольцом и длинной пластиной, непременно заканчивающейся орлиной головой с мощным хищным клювом (рис. 120, 123), они были не просто застежками для поясного ремня. В них можно видеть важный отличительный признак именно тех варваров, которые прибыли сюда в 550-е годы с Дуная или из Италии, или же тех, кто долгое время поддерживал связи именно с этими племенами, сохранявшими свою политическую независимость. На них еще сохранились, в виде отдельных вставок, последние крупные капли гранатовой крови (рис. 123), чудом уцелевшие в изрядно обедневших мошнах германских ювелиров. 215 У боспорских готов были распространены пряжки иного типа, более раннего, с другой системой орнаментации и другим «выражением глаз» птичьей головы (рис. 121), которые попали с ними в Крым еще в 530-е годы. Рис. 121. Уже не серебряные, а латунные или бронзовые, с рудиментарными круглыми углублениями для вставок, но без таковых; на некоторых даже прослежено, что орлиная голова с тыльной стороны щитка была аккуратно отпилена, возможно, как не отвечающая конъюнктуре момента. Исключений из этого правила крайне мало – всего 2-3 находки типичных боспорских пряжек в горной стране Дори (в том числе – обезглавленные) и ни одной «гепидской» на Боспоре. Двупластинчатые фибулы, тоже из серебра, тоже довольно крупные и хорошо заметные на женской фигуре: носились они парами на груди так, что их узкие ножки возвышались над плечами и потому виднелись даже со спины. В горной части Крыма носили типично гепидские украшения, которые вошли в моду еще в середине V в., сразу после смерти Аттилы, и символически демонстрировали блеск и славу свободной Готии и Гепидии. Длиной около 20 см, с ажурными позолоченными накладками в виде пальметт, стилизованных звериных и птичьих голов, которые хорошо гармонировали с мелкими золотыми подвесками в ожерелье, перекинутом между этими фибулами, и височными кольцами с 14-гранной золотой бусиной, украшенной крупицами альмандинов (рис. 122). Основные компоненты этого торжественного женского убора оставались неизменными на протяжении столетия на Дунае, в Испании, Галлии, но после середины VI в. сохранились только в Крыму, где прожили еще целый век. Рис. 122. 216 Рис. 123. По меткому выражению одного из современных археологов, германские переселенцы, оказавшись в Крыму, возродили здесь «костюм своих бабушек». И действительно, эти украшения, которые стали отличительной чертой яркой и самобытной культуры варварского населения горного Крыма второй половины VI – первой половины VII веков, подражают гепидским и готским изделиям Подунавья, почти повсеместно в Европе вышедшим из употребления еще в первой трети VI в. Кстати, та же картина, что и с орлиноголовыми пряжками, служившими «опознавательными знаками» для готов горных и боспорских, наблюдается и с пальчатыми фибулами. В отличие от двупластинчатых, вырезанных из Рис. 124. откованного серебряного листа и собранных 217 воедино на заклепки, при помощи дополнительного медного укрепляющего каркаса с оборотной стороны, пальчатые застежки – литые. Готы впервые привезли их на Боспор еще в конце V в., а в начале VI в. там началось их массовое производство по италийским и дунайским образцам (выше мы их рассматривали). Все боспорские фибулы – серебряные и порою позолоченные, со вставками гранатиков-кабошонов в маленьких круглых гнездах-кастах (рис. 124). Они не пользовались популярностью в Южной части Крыма. Зато там впервые появилась совершенно особая разновидность пальчатых фибул. Ее называют «пост-восточногерманская» или, как ни странно, «днепровская». Почему днепровская – мы узнаем в следующей главе. Почему пост- восточногерманская – наверное, понятно по смыслу этого термина. Классические восточно-германские пальчатые фибулы – это те шедевры ювелирного ремесла варваров, которые впервые появились на свет на Среднем Дунае в середине V в., в этот во всех отношениях знаменательный исторический и культурный момент. Одни из самых первых и лучших экземпляров этих изделий происходят из Италии, куда попали вместе с переселенцами – остготами Теодориха, из гепидской Паннонии, с Боспора, установившего тесные связи с Теодорихом накануне его ухода на запад (рис. 92). К середине VI столетия и даже чуть раньше, как уже было сказано, яркий взлет художественных и ювелирных традиций Подунавья, вызванный подъемом этнического самосознания и ростом политической культуры освободившихся германских народов, сменился периодом упадка. На мастерстве восточно-германских ювелиров этот процесс отразился самым непосредственным образом. Достигшая своего пика техника кербшнита, той самой настоящей Рис. 125. резьбы по холодному металлу, уходит в прошлое – ей на смену повсеместно идет несложная работа с мягкими материалами, то есть правка орнаментальных полей на шаблоне, покрытом слоем воска, или на 218 деревянной модели будущего серебряного предмета. Утрачивается и технология черни, и горячее золочение тоже все реже и реже применяется мастерами. В итоге, пост-восточногерманские фибулы, продолжившие традицию своих утонченных прототипов, – это простые бронзовые отливки, лишенные черни, позолоты, инкрустаций, резного декора (рис. 125). Весь орнамент, тоже в разной степени рельефный, наносился на восковую модель этих украшений и после извлечения предмета из литейной формы никак не правился. Ранние образцы таких фибул, только своими общими очертаниями и основными элементами декора повторяющие дунайские образцы предшествующего периода, появляются примерно одновременно, на рубеже VI и VII столетий в двух областях варварского мира – в горном Крыму, у готов, и в Среднем Поднепровье, у славян-антов. Что само по себе, на первый взгляд, мало объяснимо. Если германцы еще могли стремиться возродить женский убор своих «бабушек» и вместе с ним вызвать в исторической памяти своего народа воспоминания об уже эпических, хотя еще не столь и отдаленных временах, то чем руководствовалось славянское население? Что заставило антов продолжить традиции дунайских готов, от близкого соседства с которыми (не всегда, к тому же, мирного) они только что избавились? Попробуем разобраться и с этой загадкой, но чуть ниже. Пока же в очередной раз обратим наше внимание на тот интересный факт, что последние очаги готско-дунайской моды, прежде чем она окончательно трансформировалась в моду исключительно крымскую, догорали в первой половине VI в. одновременно на двух противоположных концах германского мира: на западе в вестготской Испании и на востоке – в Предкавказье. Да, Кавказ и германские племена – понятия вовсе не взаимоисключающие. Там, в низовьях Кубани и на Таманском полуострове, еще с конца V в. обитали готы- тетракситы (или, по другим источникам, «трапезиты»). Они тоже были христианами и союзниками Римской империи, как и крымские сородичи, имели собственного епископа, считались отменными бойцами и несли службу по охране городов Боспора от кочевников на восточной границе страны, на азиатском берегу пролива. Откуда они переселились в эти места, – скорее всего, с западного берега, из Крыма, вскоре после возвращения сюда разгромленных гуннов из Европы. Что с ними стало потом? Последнее упоминание тетракситов, связанное с участием их отряда в отражении нападения кочевников-болгар на византийские владения на берегах Меотиды, относится к 553 г. Вероятно, готы в этом столкновении понесли такие серьезные потери, что 219 перестали существовать как самостоятельная политическая и этносоциальная единица, поэтому и исчезли навсегда со страниц исторических сочинений. Единственный археологический памятник, надежно ассоциируемый сегодня с готами-тетракситами, – могильник на реке Дюрсо в Краснодарском крае. Время его существования чуть меньше ста лет – с середины V в. по 30-40-е годы VI в. Но несмотря на свою удаленность от главных центров восточно-германской культуры, даже от ближайшего из них – Боспора – представленные здесь предметы материальной культуры, особенно фибулы, отражают следование главным тенденциям общей германской моды: от ранних образцов полихромных фибул горизонта Унтерзибенбрунн до поздних гладких двупластинчатых фибул, аналогичных гепидским и испанским. Некоторые конструктивные особенности последних отмечаются затем и на аналогичных серебряных фибулах горного Крыма, из чего можно сделать осторожный вывод, что после сокрушительного поражения от болгар в 553 – 554 годах и без того немногочисленное племя тетракситов могло переселиться в Таврию, в целях безопасности. Слившись здесь с родственными племенами, готы-теракситы привнесли в местное ювелирное производство свои секреты. В частности, принцип использования медного каркаса, придающего прочность крымским изделиям из тонкого листового серебра, впервые появился именно на фибулах, изготовленных в Дюрсо. И в завершение несколько слов об Испании, от которой мы удалились чрезвычайно далеко. Войны юстиниановой эпохи затронули ее гораздо в меньшей степени, чем Италию, и свою независимость королевство вестготов в итоге сохранило вплоть до арабского завоевания в VIII веке. Как и мы сейчас, Юстиниан оставил Испанию напоследок и лишь убедившись, что с остготами уже почти покончено, решился напасть и на вестготов. Первая и наиболее успешная экспедиция византийских войск имела место в 552 г. Небольшой корпус под началом патриция Либерия был переброшен из Сицилии и довольно быстро склонил под власть империи юго-восточную часть Пиренейского полуострова. Население городов встречало римлян, как долгожданных освободителей, часть племени вестготов, вовлеченная в междоусобные войны между двумя претендентами на королевский престол, также заняла сторону имперцев. После такого успеха, кратковременного, как покажет недалекое будущее, армия Либерия, которая не только не понесла серьезных потерь, но и пополнилась за счет испанцев, вернулась обратно на Сицилию. Однако, вестготам вскоре удалось отвоевать свои земли назад, и за Византией остались лишь три основных портовых города, да и то всего на ближайшие 70 лет. 220 Как и на Дунае, эти перипетии, связанные с притязаниями Юстиниана на восстановление Римской империи, в местной германской среде привели к исчезновению старых традиций. Женский костюм вестготов трансформируется – переходит к общим средиземноморским, в том числе и романским, стандартам в одежде и украшениях. Культура орлиных фибул и инкрустированных испанскими самоцветами пряжек уходит в прошлое. В конце VI в. в погребениях нет уже не одной подобной вещи, хотя в целом традиционная культура вестготов и их государственность продолжают развиваться без каких-либо потрясений. Вероятно, если орлиные фибулы еще продолжали нести в себе веру в прежнюю римскую славу, некогда витавшую и вокруг готских копий и мечей, то политика реставрации империи путем уничтожения былых союзников эту веру убила окончательно. Родившаяся как раз в это неспокойное время в семье испанских принцев Брунгильда, будущая королева Франции, про нее уже ничего не знала и никогда не видела орлов на плечах своей матери. Некие испанцы, как федераты Византии и воины в рядах имперской армии еще раз, кажется, последний, совершенно неожиданно всплывают…в Крыму (возвращаемся обратно!), судя по всему в связи с угрозой Таврии и Боспору со стороны тюрок в 570-е годы. Иоанн Малала пишет о присутствии на Боспоре отрядов недавно присланных сюда римских войск. Он странно и витиевато называет их «ромеи, без сомнения италийцы, называемые испанцами». Это нагромождение этнических наименований можно понять следующим образом: это римские части, получившие эпитет «испанцы», но дислоцировавшиеся в Италии. Скорее всего, здесь подразумеваются те самые подразделения из Сицилии, которые участвовали в византийской экспедиции в Испанию 15 лет назад и вернулись после нее обратно в Италию. Прозвище «испанцы» они могли получить либо как победители этой страны, либо в связи с тем, что изрядно пополнили свои ряды новыми солдатами из числа местного германского и романского населения. Итак, получается, что в 550-560-е годы весь европейский мир сотрясали бедствия и войны, вызванные очередными варварскими миграциями и, одновременно, имперскими устремлениями противостоять им силой самих варваров и за счет ослабления и истребления многих народов, расширить и укрепить собственные границы. Во многом Византии это удалось, пусть и на короткий период. Германский мир Европы в военном отношении перестал представлять серьезную угрозу, во всяком случае, на ближайших подступах к Балканам; в культурном расстановка сил также изменилась. Единый доминирующий центр на Дунае рассыпался и разлетелся на несколько осколков. 221 Один из них, территориально наиболее компактный, занимающий небольшую южную и восточную часть Крымского полуострова, оказался самым насыщенным, впитавшим в себя наследие целого ряда близких по происхождению народов, разбросанных по всей Европе в «эпоху турбулентности» IV – V веков: от Испании до Кавказа. В середине VI столетия, в не менее бурный период, вектор этих процессов сменился с центробежного на центростремительный. Крым на какое-то время стал «тихой гаванью», в которой произошло удивительное воссоединение разлетевшихся осколков. Сложившаяся здесь особая картина отдаленно может напомнить ту характерную атмосферу, которую мы наблюдали и при дворах первых варварских предводителей на Дунае начала V века (горизонт Унтерзибенбрунн), и в ставке Аттилы, и в Равенне Теодориха Великого. К ней восходят истоки произведений германского эпоса – Беовульф, Эдда и Песнь о Нибелунгах, в которых воспеваются годы правления славных и непобедимых королей, притягивающих к своему двору лучших воинов, знатнейших дам и красивейшие драгоценности со всех концов света. И хотя Таврия в этот период оставалась частью Византии, здесь витал особый морской воздух, не отяжеленный имперскими притязаниями и политическими дрязгами. Стравливать было некого и не с кем, любые межэтнические конфликты могли в одночасье расколоть расквартированную здесь армию, почти полностью состоящую из варваров всех родов, от гуннов до испанцев. Такие дворы становятся легендами, и молва о них разносится далеко за пределами одного народа, одной цивилизации. Крымская горная страна Дори, возвышающаяся над всем Эвксинским Понтом, и Боспор, лежащий между Понтом, Меотидой и азиатским степным берегом, становятся единым центром притяжения для всех племен, связанных так или иначе узами дунайского родства и сохранивших в своей исторической памяти предания об этих временах. В числе их были и славяне. жүктеу/скачать 13,31 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|