№ 3 (106) 2015
267
Шаймердиновой), или оно проходило без сознательного участия говорящего, или он знает и судит
о нем со слов другого лица
[4, с.188].
Семантические значения формы на
- mïš с течением времени субстантивизируются
(Б.А. Серебренников, Н.З.Гаджиева, Э. Наджип, А.К.Керимов), приобретая значения причастия
и отглагольного имени в текстах позднего средневековья и нового времени. Так в текстах XIII
века можно встретить слова типа олтурмыш «проживание», өлмиш «смерть», «кончина», сүрмиш
«изгание», қылмиш «деяние», көрмиш «увиденное», «пережитое», йемиш «ягода», «плод» [11,
с. 108]. Более того именно в причастной функции форма
на
- mïš в древних тюркских языках
сосуществует с причастной формой на - қан/ған. Как отмечают Б.А. Серебренников, Н.З.Гаджиева,
в древних тюркских причастия на -қан и -мыш употреблялись смешанно, и только позднее
в некоторых территориально обособившихся группах тюркских языков произошел их отбор. В
результате этого в одних тюркских языках употребляется причастие на на - қан/ған, а в других
причастие на -мыш. Перфект на - қан/ған в тюркских языках помимо чисто перфектного значения
имеет модальное значение неочевидности(выделено - Н. Шаймердиновой). Оно может передавать
действия, очевдцем которых говорящий не был и сообщает о них со слов других. ...Такое же модаль-
ное значение свойственно и перфекту на -мыш
[12, с.185].
Известно, что причастные формы на -мыш позже сохранились в огузских языках в
азербайджанском, гагаузском, турецком, туркменском, и лишь некоторые реликтовые слова с
данным аффиксом имеются в других тюркских языках, например, в казахском языке отглагольные:
болмыс «быт, бытие», қылмыс «преступление», тұсамыс «путы», тұрмыс «жизнь», жасамыс
«старый». Форма - қан/ған характерна для кыпчакской группы казахский, татарский, башкирский,
каракалпакский, ногайский и др. Однако в процессе исторического развития происходит
трансформация значений объективной модальности в глагольных формах - қан/ған: в современных
тюркских языках эти формы обозначают реальные, достоверные, очевидные действия.
Значение неочевидности, «заглазности» в языке памятников наиболее часто выражается
формой давнопрошедшего на -п/ып/ип/ыб, которая используется в исторических повествованиях,
в рассказах о далеких событиях, сказках, легендах. В таких ситуациях важным является постулат
«оказывается такое могло быть», «возможно такое могло быть», т.е. действие могло и не совершиться,
поэтому вероятностный компонент происходивших событий является доминирующим: алыппын
«оказывается брал»(каз. кирг.), jõзъбман (узбек.) «оказывается писал», алыпмын (говоры языка
татар мишарских, тюменских, барабинских) «оказывается брал». А.Н. Кононов называл эту форму
прошедшим субъективным, складываюшимся из 4-х моментов: 1) момент следствия; 2) момент
сомнения; 3) момент исторической передачи; 4) момент внезапного умозаключения, например, узб.
Сен кечэ келiбсэн, броқ мен билмэбмэн [13, с. 342].
Значения объективной модальности нашли дальнейшее развитие в «Дивани лугат
ит- турки» М. Кашгари, «Кутадгу билик» Ю.Баласугуни, в кыпчакских памятниках
позднего средневековья.
В словаре М.Кашгари активно функционирует форма на -ды: ačıldı
‹открыл’, aldadı ‘обманул’, aktı ‘протекал’, kenč anasın emdi ‘ребенок сосал грудь матери’ [
14, с
2-3;
366;453]. Глаголы данной формы также выражают модальное значение очевидности, достоверности,
реальности: cuš ušdi «птица летела», ar tuzti «человек насытился», ul tuzγrdi «он насытил его», tӓŋri
turcurdi «Всевышний оживил его» [15, с. 711]. В то же время М.Кашкари считает характерным
для тюркских языков того времени наличие причастия действительного залога с аффиксами - қан/
ған в значении очевидности и реальности действии: ul atiγ cuzatcᾶn ul «он всегда стерег коня», ul
avin bazatcᾶn «он всегда красит свой дом», ul tariγ taritγan ul «он велел пахать», ul buγdai aritγan «он
всегда очищает пшеницу» [15, с. 708].
В армяно-кыпчакском памятнике «Слово мудрого Хикара» прошедшее очевидное представлен
в типичных средствах выражения: -ды, -ді, -ду, -дү, -ты, -ті, -ту, -тү: барды да түздү да иасады ‘пошел,
исправил, сделал’, чөктүм ‘преклонил’, егар хойдуң еса ‘если поставил’, йолухту ‘встретился’,
беріңділар “(олар) отдали”, көрдү хан да бійанді “хан увидел и воспользовался”, айтты «сказал»,
сүрдүм да кетардім “выгнал и изгнал», сарнатты «учил». В памятнике также встречается отрица-
тельная форма прошедшего очевидного, образовынная при помощи аффиксов -ма/ме: тійілмадім
‘не успокоился’, унутмады ‘не забыл’[ 16, с. 1-28].
|