можностей, которые есть у молодого человека, из-за будущего, которое
того ждет? «Нет, спасибо, — подумает он. — У меня в прошлом вместо
возможностей есть реальные свершения не только реально проделан
ная работа, любовь, которую я испытал, но и страдания, которые я пере
нес. Вот то, чем я больше всего горжусь — хотя это и не может вызвать
зависти». Все, что было хорошего и прекрасного в прошлом, благопо
лучно там сохраняется. С другой стороны, пока остается жизнь, всю ви
ну и все зло еще можно исправить (Шелер, Видергебурт и Рюэ). Жизнь
подобна не законченному фильму (как, скажем, в теории относительности
мировой процесс представляет собой единство четырех измерений)
или уже снятому фильму, который просто прокручивается в данный
момент. Скорее фильм этого мира только-только «снимается». Это
означает, не больше и не меньше, что прошлое — к счастью —
незыблемо, в то время как будущее — к счастью — еще предстоит сфор
мировать; то есть оно находится в распоряжении человека и под его от
ветственностью.
Но что есть ответственность? Ответственность — это то, перед чем нас
ставит жизнь и чего мы стараемся избежать. Как гласит народная муд
рость, в человеке всегда найдутся силы, противодействующие его есте
ственному чувству ответственности, которые пытаются освободить че
ловека от нее. Поистине сказать, ответственность чем-то напоминает
пропасть. Чем дальше и основательнее мы ее изучаем, тем более потря
сает нас ее глубина — вплоть до того, что от нее начинает кружиться го
лова. Поскольку, как только мы начинаем задумываться о сущности че-
164
Выше мы уже рассматривали вопрос о смысле примени
тельно ко всеобщему смыслу вселенной. Теперь мы рас
смотрим ряд случаев, когда пациенты ищут ответа на во
прос о смысле собственной, частной жизни. Для многих
пациентов характерна искаженная постановка этого во
проса, которая неизбежно приводит их к этическому ниги
лизму. Больной, как правило, будет категорически утвер
ждать, что смысл жизни состоит в удовольствии. Защи
щая свою точку зрения, он выдвинет как неоспоримое от
крытие, что всей жизнедеятельностью человека управляет
стремление к счастью, что все психические процессы де
терминированы исключительно принципом удоволь
ствия. Представления о доминирующей роли принципа
удовольствия во всей душевной жизни составляют, как
известно, один из основных догматов психоанализа; при
нцип реальности фактически не противопоставляется при
нципу удовольствия, а является лишь его расширением
и служит его целям.
Так вот, с нашей точки зрения, принцип удовольствия
является искусственной психологической конструкцией.
Удовольствие — это не цель наших стремлений, а след
ствие их удовлетворения. В свое время это отмечал еще
Кант. Также и Шелер, обсуждая гедонистическую этику
(эвдемонизм), заметил, что удовольствие не вырисовы
вается перед нами в качестве цели нравственного дей
ствия; скорее напротив — нравственное действие влечет
удовольствие за собой. Теория, основанная на принципе
удовольствия, упускает из виду важное качество всей пси
хической деятельности — интенциональность. И вообще
люди желают не удовольствия как такового, они просто
хотят того, что хотят. Человеческому желанию может со-
ловеческой ответственности, мы не можем не содрогнуться, ибо в ней
есть что-то пугающее и — в то же самое время — что-то величественное.
Страшно осознавать, что в любой данный момент мы несем ответствен
ность за все, что за ним последует; что каждое решение — от мельчайше
го до самого крупного — это решение навеки; что каждый раз мы либо
реализуем, либо упускаем возможность, имеющуюся только на данный
конкретный момент. Каждый момент содержит в себе тысячи возможно
стей, но мы можем выбрать только одну из них; тем самым все осталь
ные возможности отвергаются, обрекаются на небытие, и это тоже на
вечно. Но разве не прекрасно осознавать, что наше будущее, а вместе
с ним и будущее всех и всего, что нас окружает, зависит — хотя бы и
в малой степени — от того, какое решение мы принимаем в данный мо
мент? То, что мы реализуем этим решением, что мы тем самым прино
сим в мир, таким образом сохраняется; претворив его в жизнь, мы не
даем ему исчезнуть бесследно.
165
ответствовать любое множество целей — самого различ
ного в и д а , — тогда как удовольствие всегда выступает в
одной и той же форме, независимо от того, каким спосо
бом оно доставлено — нравственным или безнравствен
ным. Отсюда очевидно, что принятие принципа удоволь
ствия привело бы — в этическом плане — к выравниванию
всех потенциальных человеческих целей. И стало бы не
возможным отличить одно действие от другого, посколь
ку все они преследовали бы одну и ту же цель. При та
ком подходе можно было бы сказать, что некая сумма де
нег, потраченная на собственное пропитание, или та же
сумма, розданная в виде милостыни, послужила одной и
той же цели: в каждом из этих случаев человек потратил
деньги, чтобы избавиться от своих неприятных чувств.
Стоит определить поведение таким образом — и вы
обесцените в человеке любой его истинно нравственный
порыв. В действительности чувство симпатии нравствен
но уже само по себе, даже до того, как оно воплотится
в действие, имеющее якобы лишь негативный смысл —
ликвидацию неудовольствия. Одна и та же ситуация мо
жет вызвать сочувствие у одного и возбудить злорадство
садиста у другого, кто радуется чужому несчастью и пере
живает таким образом выраженное удовольствие. Если
было бы справедливо, например, что мы читаем хорошую
книгу только ради удовольствия, которое мы испытываем
во время чтения, мы с таким же успехом могли бы потра
тить деньги на хорошее пирожное. В действительности
наша жизнь почти не имеет дела с удовольствием или не
удовольствием. Для зрителя в театре не так важно, что он
смотрит — комедию или трагедию; что привлекает его —
так это содержание и собственная, истинная ценность пье
сы. Конечно, никто не будет утверждать, что отрицатель
ные эмоциональные переживания, которые овладевают
зрителями, увлеченными трагическими событиями на сце
не, составляют действительную цель посещения ими теа
тра. В этом случае всех театралов можно было бы считать
замаскированными мазохистами.
Однако несостоятельность утверждения о том, что
удовольствие является конечной целью всех (а не толь
ко некоторых отдельных) устремлений, убедительно
подтверждается и логическим анализом «от противного».
Если было бы верно, к примеру, что Наполеон прово
дил свои военные кампании только для того, чтобы испы
тать удовольствие от победы (подобные чувства прос-
166
той солдат мог бы испытать, набив брюхо, напившись
допьяна или предавшись разврату), тогда должно быть
справедливо и обратное: „конечной целью" последних, ги
бельных для Наполеона сражений, „предельным замыс
лом" его поражений могли быть только отрицательные
переживания, сопровождающие эти п о р а ж е н и я , — так же
как чувство удовольствия вызывалось победами.
Если весь смысл жизни свести к удовольствию, в ко
нечном итоге мы неизбежно придем к тому, что жизнь по
кажется нам лишенной смысла. Удовольствие никак не
может придать жизни смысл. Ибо что такое удоволь
ствие? Состояние. Материалист — а гедонизм обычно
связывается с материализмом — сказал бы даже, что удо
вольствие есть не что иное, как состояние клеток мозга.
И разве стоит жить, чувствовать, страдать и вершить дела
ради того лишь, чтобы вызвать такое состояние? Предпо
ложим, что человека, приговоренного к смерти, просят за
несколько часов до казни выбрать меню для своей послед
ней трапезы. Вероятнее всего, он ответит: имеет ли смысл
перед лицом смерти ублажать себя вкусовыми ощущения
ми? Коль скоро организм превратится в труп через каких-
нибудь два часа, не все ли равно, будет он иметь или нет
еще одну возможность пережить то состояние мозговых
клеток, которое называется удовольствием? Так и вся
жизнь постоянно сталкивается со смертью, которая не
избежно перечеркивает этот элемент удовольствия. Лю
бому несчастному, для которого вся жизнь сводится к по
гоне за удовольствием, пришлось бы усомниться в каж
дом моменте такой жизни, будь он хоть сколько-нибудь
последователен. Он оказался бы в том же состоянии
духа, что и один из моих пациентов, госпитализирован
ный после суицидной попытки. Этот больной описывал
мне пережитое им следующим образом. Чтобы осущест
вить свой план самоубийства, ему нужно было попасть
на окраину города. Трамваи уже не ходили, и поэтому он
решил взять такси. «Затем я п е р е д у м а л , — рассказывал
о н , — с чего это я должен тратиться на такси? И тут же я
не смог удержаться от улыбки над собственным желани
ем сэкономить несколько марок перед самой смертью».
Сама жизнь приучает большинство из нас к тому, что
«мы на этом свете не для того, чтобы наслаждаться». Для
тех же, кто еще не выучил этого урока, будут поучительны
данные одного русского психолога-экспериментатора, ко
торый показал, что в среднем нормальный человек ежед-
167
невно переживает несравнимо больше отрицательных
эмоций (неудовольствия), чем положительных (удоволь
ствия). Простой пример убеждает, насколько неудовлет
ворителен принцип удовольствия — как в теории, так и на
практике. Если мы спросим человека, почему он не делает
того, что, по нашему мнению, стоило бы делать, а он от
казывается просто потому, что ему не хочется этого де
лать, так как это не доставит ему удовольствия, то такой
ответ нам покажется явно неудовлетворительным. Оче
видно, что подобный ответ недостаточен из-за того, что
мы никогда не рассматриваем удовольствие или неудово
льствие в качестве аргумента за или против того или ино
го действия.
Принцип удовольствия не смог бы составить приемле
мой моральной максимы даже в том виде, в котором его
утверждал Фрейд в своей работе «По ту сторону принци
па удовольствия», а именно как производной от общей тен
денции органической жизни возвращаться к состоянию
покоя мира неорганического. Фрейд полагал, что может
доказан, сходство всех видов стремлений к удовольствию
и того, что он называл инстинктом смерти. По нашему
мнению, вполне возможно, что все эти первичные психо
логические и биологические тенденции могли бы быть
сведены к еще более универсальному принципу редукции
напряжения, согласно которому любой фрагмент бытия
развивается в сторону снижения заключенного в нем на
пряжения. Аналогичный закон признается в физике, в тео
рии энтропии, описывающей движение мира к финально
му состоянию полной неопределенности. Нирвану, напри
мер, можно было бы считать психологическим корреля
том энтропии; редукцию всей психической напряженности
путем освобождения от отрицательных переживаний в та
ком случае можно было бы рассматривать как микрокос
мический эквивалент макрокосмической энтропии. Други
ми словами, нирвану можно определить как «энтропию,
видимую изнутри». Однако принцип редукции напряже
ния сам но себе противоречил бы принципу идентичности,
согласно которому все сущее стремится сохранить свою
неповторимость, индивидуальность, отличимость от все
го другого. Само существование такого противопоставле
ния наводит на мысль, что столь универсальные принци
пы и столь всеобщие законы в нравственном смысле заве
дут нас в тупик, поскольку эти явления практически не
оказывают влияния на наш субъективный мир и мораль-
168
ное поведение. Что заставляет нас отождествлять себя с
этими принципами и тенденциями? В какой мере наша
нравственность должна принимать эти принципы, даже
если мы обнаружим их в собственной душевной жизни?
С равной вероятностью мы могли бы занять такую пози
цию, в которой наша нравственная задача будет заклю
чаться в противостоянии власти подобных сил.
По сути, наше образование, в значительной степени ос
нованное на материализме, сформировало в нас преувели
ченное почтение к открытиям и законам так называемых
точных наук. Мы безоговорочно принимаем картину ми
ра, построенную в физике. Но насколько, к примеру, ре
альна для нас энтропия, которой пугают нас ф и з и к и , —
насколько реальна эта всеобщая обреченность, эта вселен
ская катастрофа, предсказанная физикой и в свете кото
рой все наши усилия и усилия наших потомков оказывают
ся сведенными к нулю? Неужели из нашего внутреннего
опыта, из нашей повседневной жизни, далекой от всяких
теорий, мы не знаем, что естественное очарование, кото
рое вызывают в нас великолепные краски заката, в каком-
то смысле более реально, чем, скажем, астрономические
расчеты того момента времени, когда Земля столкнется
с Солнцем? Может ли быть что-либо дано нам более не
посредственно, чем наш собственный личный опыт, наше
глубокое чувство собственной человечности и ответствен
ности? «Самое определенное знание — это сознание»
1
, —
замечено кем-то. И никакая теория о физиологической
природе жизни, ни утверждении о том, что удовольствие
есть строго организованный «танец» молекул, атомов или
электронов внутри серого вещества нашего мозга, никог
да не были столь убедительны и неопровержимы, как эта
простая мысль. Точно так же человек, испытывающий
высшие эстетические эмоции или счастье разделенной
любви, ни на минуту не сомневается в том, что жизнь его
имеет смысл.
Однако радость может сделать жизнь осмысленной,
только если она сама имеет смысл. Смысл радости не мо
жет заключаться в ней самой. В действительности этот
смысл лежит за ее пределами — поскольку радость всегда
направлена на какой-нибудь объект. Шелер убедительно
показал, что радость является направленной эмоцией — в
1
Здесь очевидна игра слов: "The most certain science is conscience". —
Достарыңызбен бөлісу: |