летворение низших потребностей, в частности, в «обще
стве изобилия». Мы не ошибемся, пожалуй, если усмот
рим в этом кажущемся противоречии подтверждение на
шей гипотезы, согласно которой стремление к смыслу
представляет собой мотив sui generis, который несводим
к другим потребностям и невыводим из них (как это уже
удалось эмпирически показать Крамбо и Махолику,
а также Кратохвилу и Плановой).
Мы встречаемся здесь с феноменом, который я считаю
фундаментальным для понимания человека: с самотранс-
ценденцией человеческого существования! За этим поня
тием стоит тот факт, что человеческое бытие всегда
ориентировано вовне на нечто, что не является им самим,
на что-то или на кого-то: на смысл, который необходимо
осуществить, или на другого человека, к которому мы
тянемся с любовью. В служении делу или любви к друго
му человек осуществляет сам себя. Чем больше он отдает
себя делу, чем больше он отдает себя своему партнеру,
тем в большей степени он является человеком и тем в
1
Маслоу, выделяя пять уровней потребностей, писал, что низшие
потребности — наиболее насущные и, лишь когда удовлетворены по
требности низшего уровня, актуализируются потребности следующего
уровня и т. д. Позднее Маслоу отказался от идеи жесткой последова
тельности удовлетворения потребностей. — Прим. перев.
29
большей степени он становится самим собой. Таким об
разом, он, по сути, может реализовать себя лишь в той ме
ре, в какой он забывает про себя, не обращает на себя вни
мания.
Здесь необходимо упомянуть один из 90 фактов, полу
ченных в эмпирическом исследовании госпожи Люкас,
а именно: оказалось, что среди посетителей Пратера —
знаменитого венского парка отдыха и развлечений —
объективно измеренный уровень экзистенциальной фру
страции был существенно выше, чем средний уровень
у населения Вены (который практически не отличается
от аналогичных результатов, полученных и опублико
ванных американскими и японскими авторами). Другими
словами, у человека, который особенно добивается на
слаждений и развлечений, оказывается в конечном счете
фрустрировано его стремление к смыслу, или, говоря
словами Маслоу, его «первичные» запросы.
Это каждый раз напоминает мне один американский
анекдот. Человек встречает на улице своего домашнего
врача, который справляется о его здоровье. Выясняется,
что пациент стал в последнее время туговат на ухо. «Вы,
наверное, слишком много пьете, — отвечает ему врач. —
Вам надо бросать». Через пару месяцев они вновь встре
чаются на улице, и врач, специально повысив голос, спра
шивает пациента о его здоровье. «О, — отвечает тот, — не
надо говорить так громко, я снова прекрасно слышу». «Я
вижу, вы бросили пить, — говорит врач. — Отлично, так
и продолжайте». Новая встреча еще через пару месяцев:
«Как поживаете?» — «Простите, что Вы сказали?» — «Я
спрашиваю, как Вы поживаете?» Наконец, пациенту удает
ся понять. «Вот, вы видите, я опять стал хуже слы
шать». — «Вы, наверное, опять начали пить?» «Видите
ли, — объясняет ему пациент, — сначала я пил и стал плохо
слышать, затем я бросил пить и стал снова слышать луч
ше, но то, что я услышал, было гораздо хуже, чем виски».
Мы можем утверждать следующее: если у человека нет
смысла жизни, осуществление которого сделало бы его
счастливым, он пытается добиться ощущения счастья
в обход осуществлению смысла, в частности с помощью
химических препаратов. На самом деле нормальное ощу
щение счастья не выступает в качестве цели, к которой че
ловек стремится, а представляет собой скорее просто со
путствующее явление, сопровождающее достижение цели.
Это сопутствующее явление, этот «эффект» может быть,
30
однако, «уловлен», и принятие алкоголя дает такую воз
можность. Б. А. Маки, директор Центра реабилитации
алкоголиков военно-морских сил США, утверждает: «Ра
ботая с алкоголиком, мы очень часто убеждаемся, что
жизнь, по-видимому, потеряла для него смысл». Моя уче
ница в Международном университете Соединенных Шта
тов в Сан-Диего в своих исследованиях, результаты кото
рых составили ее диссертацию, получила данные о том,
что для 90 процентов исследованных ею случаев тяжелого
хронического алкоголизма характерно выраженное ощу
щение утраты смысла. Тем самым становится и более по
нятным то, что Крамбо с помощью групповой логотера
пии алкоголиков, направленной на снятие экзистенциаль
ной фрустрации, удалось добиться большего успеха, чем
в контрольных группах, в которых терапия велась тради
ционными общепринятыми методами.
Подобные вещи мы наблюдаем и в случаях наркома
нии. Если верить Стэнли Криппнеру, 100 процентов слу
чаев наркоманий связаны с ощущением утраты смысла:
на вопрос, все ли представляется им бессмысленным, 100
процентов наркоманов отвечали утвердительно. Моя дис
сертантка Бетти Лу Педелфорд, а также Шин и Фехтман,
исследовавшие экзистенциальную фрустрацию, показали,
что у наркоманов уровень ее более чем вдвое выше, чем
в контрольной группе. И здесь понятно, почему Фрейзеру,
возглавляющему в Калифорнии центр реабилитации нар
команов и применившему там логотерапию, удалось до
биться 40-процентного излечения по сравнению с 11 про
центами в среднем при традиционных методах лечения.
Наконец, в этой связи нельзя не упомянуть данные
Блэка и Грегсона из Новой Зеландии, согласно которым
уровень экзистенциальной фрустрации у преступников су
щественно выше среднего. Соответственно, Барберу, за
нимавшемуся логотерапией с несовершеннолетними пре
ступниками, помещенными в его калифорнийский реаби
литационный центр, удалось снизить процент рецидивов
с обычных 40 до 17. Рискнем теперь сделать еще один шаг
и распространить наши соображения и рассуждения на
масштаб всей планеты. Спросим себя, не нужна ли подоб
ная переориентация также и в области исследований про
блем мира. По сути, эта область уже давно жестко завяза
на на проблематику агрессивных потенциалов, и никто
пока еще не осмелился выйти в человеческое измерение.
А между прочим, именно войдя в то измерение, где суще-
31
ствуют собственно человеческие проявления — туда, где
мы только и можем встретиться с такими феноменами,
как стремление к с м ы с л у , — можно, по всей видимости,
установить, что в конечном счете именно фрустрация это
го стремления к смыслу, экзистенциальная фрустрация
и распространяющееся все шире ощущение бессмыслен
ности поддерживают (подчеркиваем: не у животных, а
у человека, на человеческом уровне!) агрессивность, если
вообще не являются ее причиной.
В пространстве собственно человеческих проявлений
попросту не существует агрессии, которая, присутствуя
в определенном «количестве», давит на клапан и застав
ляет меня, ее «беспомощную жертву», искать глазами ка
кие-нибудь объекты, на которые я мог бы ее направить.
Как бы агрессия ни преобразовывалась на биологическом
уровне и ни укоренялась на психологическом, на человече
ском уровне она у меня исчезает, она у меня «прорастает»
(в гегелевском смысле) во что-то совсем иное. На челове
ческом уровне я ненавижу. А ненависть в отличие от агрес
сии интенционально направлена на нечто, что я ненавижу.
Ненависть и любовь — это человеческие проявления,
поскольку они интенциональны, поскольку человек, нена
видящий что-либо или любящий кого-либо, имеет для
этого основания. Речь идет именно об основании, а не
о причине — психологической или биологической, — ко
торая «из-за его спины» или «через его голову» поро
ждает агрессивность и сексуальность. С биологической
причиной мы сталкиваемся, например, в эксперименте
В. Р. Хесса, которому с помощью электродов, вживленных
в подкорковые мозговые центры кошки, удавалось вызы
вать у нее вспышки ярости.
Как несправедливы были бы мы к борцам Сопротив
ления против национал-социализма, если бы стали рас
сматривать их как жертв собственных «агрессивных потен
циалов», которые лишь более или менее случайно оказа
лись направлены против Адольфа Гитлера. Объектом их
борьбы был не он, а именно национал-социализм как си
стема. Они противостояли не человеку, а делу. И ведь, по
сути, лишь тогда, когда мы в состоянии стать «деловыми»
именно в этом смысле, мы становимся по-настоящему че
ловечными, тогда, когда эта направленность на дело дает
нам силы не только жить, но и умереть ради него.
До тех пор, пока исследования проблем мира будут за
ниматься лишь интерпретацией субчеловеческого феноме-
32
на «агрессия» и не будут анализировать человеческий фе
номен «ненависть», они обречены на бесплодие. Человек
не перестанет ненавидеть, если ему внушить, что им вла
деют некие механизмы и импульсы. Этот фатализм
связан с непониманием того, что, когда я веду себя агрес
сивно, дело не в механизмах и импульсах, которые могут
во мне быть, а в том, что лично я ненавижу и что на мне
лежит не вина за это, а лишь ответственность.
Следует сказать о якобы имеющейся возможности ка
нализировать и сублимировать «агрессивные потенциа
лы». Мы, психологи, могли бы показать, как агрессив
ность, которую якобы можно переключить на безвредные
объекты — например, на т е л е э к р а н , — в действительности
лишь подкрепляется этим и, подобно рефлексу, еще силь
нее закрепляется.
Социолог Кэролин Вуд Шериф опровергла бытующее
представление о том, что спортивные состязания пред
ставляют собой эрзац-войну без кровопролития. Наблю
дения за тремя группами подростков в закрытом летнем
лагере показали, что спортивные состязания не снижают,
а, наоборот, усиливают взаимную агрессию. Однако, что
самое интересное, был один случай, когда взаимную
агрессию обитателей лагеря как рукой сняло. Ребят при
шлось мобилизовать для транспортировки в лагерь завяз
ших в глинистой почве тележек с продовольствием. От
давшись делу, хоть и трудному, но осмысленному, они
буквально «забыли» про свою агрессию.
Здесь я скорее вижу новый конструктивный подход
к исследованию проблем мира, чем в бесконечном пере
жевывании темы «агрессивных потенциалов», призван
ном убедить человека, что насилие и войны — это его
судьба *. На самом же деле похоже, что агрессивные им
пульсы разрастаются прежде всего там, где налицо эк
зистенциальный вакуум. Что верно по отношению к пре
ступности, может быть применено и к сексуальности:
Достарыңызбен бөлісу: |