мою сестру на самом деле лишили детства. С малых лет она была
гениальным ребенком, играющим на скрипке. Ей никогда не удавалось
побыть маленькой девочкой. Когда она не выступала на сцене, она
выступала передо мной и Магдой,
опекала нас, становясь заботливой
маленькой мамой. Теперь, будучи женщиной средних лет, она
пыталась подарить себе детство, которое у нее отняли. Клара
смутилась, что мы застали ее играющей с куклами, и набросилась на
нас.
– Очень плохо, что меня не было с вами в Аушвице. Если я была
бы там, наша мама осталась бы живой.
Слышать от нее такие слова было ужасно. Я почувствовала, как
меня охватывает старая вина выжившего, вернулся кошмар от того,
какое слово я произнесла в
первый день в Аушвице на селекции.
Кошмар тех воспоминаний. Я старалась
противостоять тому старому,
давно похороненному убеждению, скорее всего ошибочному, что я
отправила нашу маму на смерть.
Но я больше не была узницей. Я своими глазами увидела
тюремную клетку своей сестры, услышала ее вину и печаль,
прорывающиеся сквозь обвинения, которые
она обрушивала на нас
с Магдой. Я могла выбрать быть свободной. Я могла точно назвать все
свои чувства: чувство гнева, чувство никчемности, чувство печали,
чувство сожаления. Я не бежала от них, я могла управлять ими:
позволить им закружиться в вихре, дать подняться и схлынуть,
приказать им пройти. Могла рискнуть и
отпустить необходимость
казнить себя за то, что осталась живой. Могла освободиться от своей
вины и вновь стать цельной и чистой, не сказавшей слова «мама».
Есть рана. Есть то, что сочится из нее. Желание избавиться от
чувства смерти привело меня снова в Аушвиц. Там я смогла
окончательно изгнать его из своей жизни. Там, в лагере, я обрела
внутреннюю правду, вернула себе,
как и хотела, свою сущность,
восстановила свою стойкость и невиновность.
Достарыңызбен бөлісу: