Жан-Поль Сартр «Тошнота» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
99 дцать три часа пять минут. Они уравновешенны, мрачноваты, они думают о Завтрашнем
дне, то есть, попросту говоря, – об очередном сегодня: у городов бывает один-единственный
день – каждое утро он возвращается точно таким, каким был накануне. Разве что по воскре-
сеньям его стараются слегка прифрантить. Болваны! Мне противно думать, что я снова уви-
жу их тупые, самодовольные лица. Они составляют законы, сочиняют популистские рома-
ны, женятся, доходят в своей глупости до того, что плодят детей. А между тем великая,
блуждающая природа прокралась в их город, проникла повсюду – в их дома, в их конторы, в
них самих. Она не шевелится, она затаилась, они полны ею, они вдыхают ее, но не замеча-
ют, им кажется, что она где-то вовне, за двадцать лье от города. А я, я ВИЖУ ее, эту приро-
ду, ВИЖУ… Я знаю, что ее покорность – не покорность, а лень, знаю, что законы для нее не
писаны: то, что они принимают за ее постоянство… Это всего лишь привычки, и завтра она
может их переменить.
Ну, а если что-то случится? Если вдруг она встрепенется? Тогда они заметят, что она
тут, рядом, и сердце у них захолонет. Что проку им будет тогда от их плотин, насыпей, элек-
тростанций, от их домен и копров? Случиться это может когда угодно, хоть сию минуту –
предзнаменований много. И тогда, например, отец семейства на прогулке увидит вдруг, как
навстречу ему по дороге, словно подгоняемая ветром, несется красная тряпка. И когда тряп-
ка окажется с ним рядом, он увидит, что это кусок запыленного гнилого мяса, которое та-
щится то ползком, то вприпрыжку, кусок истерзанной плоти в ручейках крови, которую она
выбрасывает толчками. Или какая-нибудь мать взглянет на щеку своего ребенка и спросит:
«Что это у тебя? Прыщик?» – и увидит, как щека вдруг припухла, треснула, приоткрылась и
из трещины выглядывает третий глаз, смеющийся глаз. Или они почувствуют, как что-то
мягко трется обо все их тело – так камыши в реке ласково льнут к пловцам. И они узнают,
что их одежда ожила. А один из них почувствует, как что-то скребется у него во рту. Он по-
дойдет к зеркалу, откроет рот – а это его язык стал огромной сороконожкой и сучит лапка-
ми, царапая ему небо. Он захочет ее выплюнуть, но это часть его самого, придется вырвать
язык руками. И появится множество вещей, которым придется дать новые имена: каменный
глаз, громадная трехрогая рука, ступня-костыль, челюсть-паук. И тот, кто заснул в своей
мягкой постели, в своей теплой, уютной комнате, проснется голым на синеватой земле в
шумящих зарослях детородных членов – красные и белые, они будут устремлены в небо,
словно трубы Жукстебувиля, и огромные их мошонки вылезут из земли на поверхность,
мохнатые, похожие на луковицы. А над фаллосами будут кружиться птицы и клевать их
своими клювами, и из них будет сочиться кровь. И еще из ран потечет сперма, медленно,
вяло потечет смешанная с кровью сперма, студенистая, теплая, в мелких пузырьках. Или
ничего этого не случится, никаких явных изменений не произойдет, но люди проснутся од-
нажды утром и, открыв ставни, удивятся какому-то жуткому смыслу, который внедрился в
вещи и чего-то ждет. Только и всего, но стоит этому хоть немного продлиться, и люди сот-
нями начнут кончать с собой. Ну что ж, и пусть! Пусть хоть что-то изменится, лучшего мне
не надо, поглядим, что тогда будет. Многие погрязнут вдруг в одиночестве. Одинокие, со-
вершенно одинокие, зловещие уроды побегут тогда по улицам, валом повалят мимо меня,
глядя в одну точку, спасаясь от своих бед и унося их с собой, открыв рот и высунув язык-
насекомое, хлопающее крыльями. И тогда я расхохочусь, даже если мое собственное тело
покроет подозрительная грязная короста, которая расцветет цветами плоти, лютиками и фи-
алками. Я привалюсь к стене и крикну бегущим мимо: «Чего вы добились вашей наукой?
Чего вы добились вашим гуманизмом? Где твое достоинство, мыслящий тростник?» Мне не
будет страшно – во всяком случае, не страшнее, чем сейчас. Разве это не то же самое суще-
ствование, вариации на тему существования? Третий глаз, который постепенно распростра-
нится по всему лицу, конечно, лишний, но не более чем два первых. Существование – вот
чего я боюсь.
Стемнело, город зажигает первые огни. Господи! Как он захлестнут природой, несмот-
ря на все его геометрические линии, как давит на него вечер. Отсюда это так… так бросает-
ся в глаза. Неужели же один я это вижу? Неужели нет нигде другой Кассандры, которая вот