Олдос Хаксли «О дивный новый мир (Прекрасный новый мир)» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
жительница Англии, а не как-то иначе, странно, ненормально.
Он открыл двери своего ангарного отсека и подозвал двух лениво сидящих дельта-минусовиков
из обслуживающего персонала, чтобы выкатили вертоплан на крышу. Персонал ангаров составляли
близнецы из одной группы Бокановского —все тождественно маленькие, черненькие и безобраз-
ненькие. Бернард отдавал им приказания резким, надменным, даже оскорбительным тоном, к какому
прибегает человек, не слишком уверенный и своем превосходстве. Иметь дело с членами низших
каст было Бернарду всегда мучительно. Правду ли, ложь представляли слухи насчет спирта, по
ошибке влитого в его кровезаменитель (а такие ошибки случались), но физические данные у Бернар-
да едва превышали уровень гаммовика. Бернард был на восемь сантиметров ниже, чем определено
стандартом для альф, и соответственно щуплее нормального. При общении с низшими кастами он
всякий раз болезненно осознавал свою невзрачность. «Я — это я; уйти бы от себя». Его мучило
острое чувство неполноценности. Когда глаза его оказывались вровень с глазами дельтовика (а надо
бы сверху вниз глядеть), он неизменно чувствовал себя униженным. Окажет ли ему должное уваже-
ние эта тварь? Сомнение его терзало. И не зря. Ибо гаммы, дельты и эпсилоны приучены были в ка-
кой-то мере связывать кастовое превосходство с крупнотелостью. Да и во всем обществе чувствова-
лось некоторое гипнопедическое предубеждение в пользу рослых, крупных. Отсюда смех, которым
женщины встречали предложение Бернарда; отсюда шуточки мужчин, его коллег. Из-за насмешек он
ощущал себя чужим, а стало быть, и вел себя как чужой — и этим усугублял предубеждение против
себя, усиливал презрение и неприязнь, вызываемые его щуплостью. Что в свою очередь усилинало
его чувство одиночества и чуждости. Из боязни наткнуться на неуважение он избегал людей своего
круга, а с низшими вел себя преувеличенно гордо. Как жгуче завидовал он таким, как Генри Фостер и
Бенито Гувер! Им-то не надо кричать для того, чтобы эпсилон исполнил приказание; для них пови-
новенье низших каст само собою разумеется; они в системе каст —словно рыбы в воде — настолько
дома, в своей уютной, благодетельной стихии, что не ощущают ни ее, ни себя в ней.
С прохладцей, неохотно, как показалось ему, обслуга выкатила вертоплан на крышу.
— Живей! — произнес Бернард раздраженно. Один из близнецов взглянул на него. Не скотская
ли издевочка мелькнула в пустом взгляде этих серых глаз?
— Живей! — крикнул Бернард с каким-то уже скрежетом в голосе. Влез в кабину и полетел на
юг, к Темзе.
Институт технологии чувств помещался в шестидесятиэтажном здании на Флит-стрит. Цоколь-
ный и нижние этажи были отданы редакциям и типографиям трех крупнейших лондонских газет,
здесь издавались «Ежечасные радиовести» для высших каст, бледно-зеленая «Гаммагазета», а также
«Дельта-миррор», выходящая на бумаге цвета хаки и содержащая слова исключительно однослож-
ные. В средних двадцати двух этажах находились разнообразные отделы пропаганды: телевизион-
ной, ошущальной, синтетически-голосовой и синтетически-музыкальной. Над ними помещались ис-
следовательские лаборатории и защищенные от шума кабинеты, где занимались своим тонким делом
звукосценаристы и творцы синтетической музыки. На долю института приходились верхние восем-
надцать этажей.
Приземлившись на крыше здания, Бернард вышел из кабины.
— Позвоните мистеру Гельмгольцу Уотсону, — велел он дежурному гамма-плюсовику, —
скажите ему, что мистер Бернард Маркс ожидает на крыше.
Бернард присел, закурил сигарету.
Звонок застал Гельмгольца Уотсона за рабочим столом.
— Передайте, что я сейчас поднимусь, — сказал Гельмгольц и положил трубку; дописав фразу,
он обратился к своей секретарше тем же безразлично-деловым тоном: — Будьте так добры прибрать
мои бумаги, — и, без внимания оставив ее лучезарную улыбку, энергичным шагом направился к две-
рям.
Гельмгольц был атлетически сложен, грудь колесом, плечист, массивен, но в движениях быстр
и пружинист. Мощную колонну шеи венчала великолепная голова. Темные волосы вились, крупные
черты лица отличались выразительностью. Он был красив резкой мужской красотой, настоящий аль-
фа-плюсовик «от темени до пневматических подошв», как говаривала восхищенно секретарша. По
профессии он был лектор-преподаватель, работал на институтской кафедре творчества и прирабаты-