«Затеи-завеи»  второго  круга

22
Бальмонт в зеркале филологии
Стихотворений  в  нём  меньше  (пятнадцать,  так 
как два последних в этот круг уже не попадают), 
скромнее его строчный и страничный объёмы. 
Резкий контраст задаёт уже начало, «Мо-
литва  последняя»,  ибо  после  «Чудовища...» 
сколько-нибудь  логического  и  предсказуемо-
го продолжения быть не могло. И ни о чём по-
добном  протагонист  первого  круга  не  помыш-
лял;  прозвучавший  там  вопрос:  «Какой  бы  не 
принял я жертвы во имя людей?» [20] носил ско-
рее сочувственно-риторический характер. Здесь 
же он переходит на иную позицию, зов его стал 
молитвой,  а  внутренняя  зоркость  значительно 
возросла [21].
И то, что происходит далее [22], развива-
ет именно этот импульс, выстраданный первым 
кругом — и совершенно ему не свойственный. 
Субциклы сокращаются до парных оппозиций: 
если  одно  стихотворение  настаивает  на  безыс-
ходности, то в другом брезжит просвет. Такова  
фольклорная пара, где в «Заколдованном поле» 
сказочное  злоключение  внезапно  рассеивается: 
«...И вот/ Снова на воле ты,/ Снова на поле ты,/ 
Снова  дорога  —  зовёт»;  а  следующая  за  ним 
«Одолень-Трава»  —  заговор  против  косности 
людского  мира,  личным  усилием  неодолимой 
[23]. Такова и мифологическая пара, простран-
ственно достаточно далеко разнесённая: «Миро-
вое Древо» внушает мысль о предобречённости 
любого живого существа, но в последней стро-
фе вдруг оставляет проблеск небесного присут-
ствия [24]:
И лишь в глубокий час ночей,
Когда так вещи сны,
Узор звездящихся ветвей
Нам светит с вышины.
А через несколько страниц обращение «К 
Норнам» замирает в безжизненном оцепенении:
Норны, Север да остудит
Сердце, где жила Весна.
Пусть меня весь мир забудет.
Мной забыт он. Тишина.
Ту же оппозицию, хотя в другой очерёдно-
сти, создаёт смежная пара «К Небу» и «Свет ве-
черний», где герой первого теряется пред ликом 
недосягаемого  Неба,  предрекая  себе  слияние 
хотя  бы  с  его  отражением:  «В  Море  утонешь, 
красиво оно, голубое» [25]. Зато второе стихот-
ворение обещает парадоксальный союз с недо-
сягаемым именно в утопании:
Никто не придет к вам. На вёрсты кругом 
                                закрутились завеи метели.
Не плачь и не бойся. В затеях-завеях 
       мы тонем, но светим, как звёзды в ночах.
Странничья  пара  «При  Море  Чёрном»  и 
«В  путь»  подхватывает  такой  же  порядок,  где 
проблеск следует за беспросветностью; и конец 
первого  стихотворения  (которое,  впрочем,  по-
зволит нам многое понять) более чем категори-
чен:
Навек. Безгласность. Враждебность. Поздно.
Зато  второе,  завораживающее  своим  ин-
тонационным  строем  (при  объёме  в  восемь 
строк!), настойчиво зовёт не останавливаться:
В путь-дорогу, в путь-дорогу, 
                                      в даль скитания,
Воздохнув, пошли, идут мои мечтания.
Белый лик, тесовый гроб, туман, тоска.
В путь-дорогу. В путь. Дорога далека.
Предфинальное  раздвоение  любовной 
темы в стихотворениях «Тесный грот» и «Путь 
туда» усиливает противопоставление: в первом 
стихотворении,  как  и  в  конце  первого  круга, 
проносится Danse Macabre [26], построенная на 
совершенно неожиданном для Бальмонта тема-
тическом материале: прообразами смерти здесь 
становятся образы чувственной любви! Как да-
леко это жуткое зрелище от того, что представля-
лось в «Грехе» и «Смене чар»! И даже от «Морей 
ночей» и «Омута», где любовь уже определённо 
связывалась со смертью...
А в «Пути туда» нет даже явных примет 
любви — речь здесь идёт о таинственной мета-
морфозе, причины и природа которой не назва-
ны. И, опять же, на последнюю строфу ложится 
некий отблеск — несомненно, любви, но иной, 
побуждающей Небо глянуть ниже, а тьму — за-
петь:
Тень от трав иною ляжет,
Ниже глянет Неба свод,
Сердце словно кто-то свяжет,
Тьма в нём, тьма в нём запоёт.

жүктеу/скачать 6,3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: