Этнополитическая история

1
Министерство  образования  и  науки  Российской  Федерации
Федеральное  агентство  по  образованию
Курганский  государственный  университет
Д.Н.МАСЛЮЖЕНКО
ЭТНОПОЛИТИЧЕСКАЯ  ИСТОРИЯ
ЛЕСОСТЕПНОГО  ПРИТОБОЛЬЯ  В
СРЕДНИЕ  ВЕКА
Монография
Курган 2008

2
УДК 94(57)
ББК 63 (235.55)4
М 31
Маслюженко Д.Н. Этнополитическая история лесостепного Притоболья в
средние века.: Монография. - Курга н: Изд-во Курганского гос.ун-та, 2008.  - 168 с.
Печатается по решению научного совета Курганского государственного уни-
верситета.
Рецензенты:
Ю.А.Сорокин, доктор исторических наук, профессор кафедры дореволюци-
онной отечественной истории и документоведения Омского государственного
университета;
В.А.Никитин, кандидат исторических наук, доцент кафедры общегуманитра-
ных дисциплин Курганского филиала УрЮИ МВД России.
Научный редактор:
В.В.Менщиков, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафед-
рой теории и истории государства и права Курганского государственного уни-
верситета.
Монография посвящена исследованию этнополитической истории лесостеп-
ного Притоболья в эпоху средневековья. На основе значительного комплекса
источников реконструируются основные этапы становления местных полити-
ческих структур.  Особое внимание уделяется истории династии Шибанидов,
представители которой являлись в позднее средневековье лидерами таких пост-
золотоордынских объединений как Тюменское и Сибирское ханства, анализиру-
ются основные направления их внешней и внутренней политики, в частности
вопрос взаимоотношений с Русским государством.
Книга предназначена для научных работников, преподавателей, аспирантов
и студентов вузов, а также всех, кто интересуется историей Сибири до начала
русской колонизации.
ISBN 978-5-86328-900-7
© Маслюженко Д.Н., 2008
© Курганский государственный университет, 2008

3
Посвящается моим бабушкам
ВВЕДЕНИЕ
В последнее время общим местом становится фраза о том, что период сред-
невековья является одним из наиболее крупных «белых» пятен в истории лесо-
степного Притоболья. При этом исследователи осознают, что без этого этапа
невозможно как понять судьбу населения региона, формировавшегося на про-
тяжении предыдущих тысячелетий, так и осознать причины чрезвычайно растя-
нувшегося по времени включения этой территории в состав Российского госу-
дарства в конце XVI - XVII веке.
Отметим, что отдельным аспектом этой темы является реконструкция основ-
ных моментов функционирования Тюменского и Сибирского ханств как одного
из компонентов постзолотоордынского мира Евразии. В последнее время исто-
рия отдельных политий и их внешней политики на  позднесредневековом про-
странстве были подробно реконструированы исследователями, особенно это
характерно для работ А.И.Исина, В.В.Трепавлова и И.В. Зайцева, связанных с
историей Казахского и Астраханского ханств и Ногайской Орды. Изучение соб-
ственно средневековой истории региона было начато еще Г.Ф.Миллером, а так-
же отдельными авторами XIX - начала ХХ столетия (П.Небольсин, А.Оксенов,
И.Н.Юшков, А.Абрамцев, А.Дмитриев), хотя в большинстве случаев их интерес
касался, прежде всего, русской политики в Сибири и особенно похода Ермака.
Эти тенденции в целом характерны и для исследователей советского периода, в
частности В.А.Оборина и Р.Г.Скрынникова, хотя уже в работах З.Я.Бояршино-
вой делается попытка  реконструкции внутренней канвы внешнеполитической
деятельности сибирских правителей. Во многом сохраняют свое значение в этом
отношении работы С.В.Бахрушина. Однако в целом местная государственность,
которая в период средневековья была на периферии исторического процесса, и
теперь оказывается в подобных  условиях, однако отдельные работы Т.И.Султа-
нова, А.Г.Нестерова, Г.Файзрахманова, Д.М.Исхакова и ряда других авторов на-
чинают заполнять этот пробел.
Мы не будем определять точные географические границы региона, посколь-
ку в отличие от современности средневековое население не было ограничено
таковыми. В результате в зависимости от изменений экологических или внешне-
политических  условий исследуемый  нами  регион может увеличиваться или
уменьшатся, как некий пульсатор или сердце. Хотя в целом к центральной части
этого региона относится средняя (лесостепная) часть бассейна р. Тобол, которая
находится между ее притоками - реками Исеть на севере и Уй на юге. Тобол
является своеобразной меридиональной границей в регионе, а  распростране-
ние степного разнотравья играет роль широтной. К востоку от реки находится
более 3 тысяч озер, расположенных  почти до Ишима и обеспечивающих осо-
бые требования к заселению региона. Южное Зауралье для нас определяется во

4
многом как особая историческая область («страна Ибир-Сибир» (XIII-XVI вв.)),
специфика которой заключается в расположении в особой контактной зоне между
степью и лесом. Однако такие связи были не только между севером и югом, хотя
возможно они более заметны, но и между востоком и западом, ведь этот регион
является составной частью Урало-Иртышского междуречья, на территории ко-
торого народы были тесно связаны на протяжении последних тысячелетий. Час-
то уловить эти «параллельные» связи гораздо сложнее, но без них невозможно
понять, например, миграции протомадьярских племен в раннее средневековье.
Также  необходимо оговорится, что мы  понимаем под «средневековьем»,
особенно применительно  к исследуемому  региону, осознавая  при этом,  что
сам подобный «хронотоп» скопирован с истории Европы, и, используя его, мы
стремимся подчеркнуть единство неких макропроцессов на территории Евра-
зии. Вопрос этот отнюдь не праздный, поскольку и традиционные рамки средне-
вековой истории Западной Европы в промежутке между V-XV вв. в последние
десятилетия, под влиянием работ авторов Школы Анналов, и особенно Жака Ле
Гоффа, сменяются концепцией «Долгого средневековья», завершающегося толь-
ко к XIX веку (Гуревич, 1992, с.366-368). А ведь это изменение относится к реги-
ону, хорошо представленному в исторических источниках. К тому же, хроноло-
гия его в силу доминирования европейской исторической традиции считалась
своеобразным идеалом и калькировалась  для территорий достаточно отдален-
ных. Дело здесь в том, с чьей точки зрения оценивать данный этап: ведь взгляд
интеллектуала или представителя церкви на эти события будет одним, в то время
как «безмолвствующее большинство» (по А.Я.Гуревичу) этих изменений про-
сто не заметило, поскольку они мало повлияли на их повседневную жизнь.
В данном случае нам кажется бесспорным тот факт, что начало этого этапа в
исследуемом нами регионе необходимо искать в IV веке, когда единый массив
саргатской культурно-исторической общности раннего железного века распал-
ся в результате миграции части населения в составе гуннского союза на запад. В
долгосрочной перспективе это привело к изменению внешнеполитического ок-
ружения региона, к началу доминирования в соседних степях новых тюркоязыч-
ных групп, а в лесостепном Притоболье - к складыванию бакальской культуры.
При этом культура доминирующих в степи этносов значительно влияла на влас-
тные полномочия и идеологию местной знати. Именно степные связи, а также
кризисы государственности у номадов Восточного Дешта, обусловливали взле-
ты и падения местных объединений.
Однако найти верхние рамки этого периода оказалось гораздо сложнее. Из-
начально нам казалось, что поход Ермака и разгром им Кучума как каноничес-
кий пример, известный всем еще со школьной скамьи, вполне подходил под
таковые, поскольку после этого начинается период постепенного нарастания
русской доминанты и включения зауральского населения в состав Русского го-
сударства. В то же время в знакомой нам сибирской медиевистике попытка пост-
роения единой средневековой хронологии предпринималась только Б.А.Кони-
ковым, который относил события интересующего нас времени к т.н. «третьему

5
переходному периоду (конец XVI-первая половина XVII в.)», после которого
только начинается позднее средневековье (Коников, 1991, с.144-145). Та мифоло-
гизированная  реальность, с которой мы столкнулись при изучении этой темы,
оказалась гораздо богаче по своем характеру, а по накалу страстей не уступала
истории европейских стран. Хотя автор в данной работе и остановил свое изло-
жение на начале похода Ермака, на сам деле он осознает, что для автохтонного
населения, в том числе входившего в улус Кучума или его наследников Кучумо-
вичей, «их средневековье» еще продолжалось, по крайней мере, вплоть до вто-
рой половины XVII века.  Тем самым, если мы взглянем на эти события с точки
зрения закономерностей русской истории, то интересующая нас дата будет одна,
а с точки зрения Сибири - абсолютно другая. Так возникает вопрос: существова-
ло ли Сибирское ханство при наследниках Кучума на протяжении первой поло-
вины XVII века? Осознавали ли себя члены военных отрядов Кучумовичей как
часть той же политии или это была абсолютно бесперспективная война, связан-
ная лишь с их личной преданностью ханам и огланам?  Каким был их внешнепо-
литический статус?  Хотя  сама титулатура и ее периодическое признание рус-
скими царями скорее говорит о них как правителях отдельного улуса. К большо-
му сожалению, невозможно узнать, что происходило в сознании и как отража-
лась на уровне менталитета вся противоречивость положения этих людей, поте-
рявших свои земли перед действительно серьезным противником. Сами попыт-
ки возрождения данной политии в середине XVII века наводят на мысль не про-
сто о неком противодействии русской политике, но и о живости идеи независи-
мой государственности в умах автохтонного населения юга Западной Сибири.
Немаловажной причиной слабой изученности средневековой истории лесо-
степного Притоболья является ограниченность источниковой базы. В археоло-
гическом плане этот этап представлен более чем 50-ю памятниками, в том числе
пятью могильниками, которые можно понять только в контексте всей археологи-
ческой карты юга Западной Сибири. Для ее воссоздания в последние годы мно-
гое сделали такие археологи как  К.В.Сальников, В.А.Могильников, Л.В.Викторо-
ва, Б.Б.Овчинникова, Т.М.Потемкина, С.Г.Боталов, Н.П.Матвеева, В.М.Морозов
и многие другие. Однако большинство памятников исследуемого региона, за
исключением исследуемых в последние годы Усть-Утякского-4 и  Большого Ба-
кальского городищ, изучены либо в ходе разведок, либо небольшими раскопа-
ми, не покрывающими всю площадь памятника. Тем самым само количество
памятников и качество их исследования и публикации резко контрастирует с
археологическими разработками предыдущих эпох.
Письменные памятники, затрагивающие тему нашего исследования, созда-
вались в иных регионах, в основном в Средней Азии (особенно авторами из
окружения шибанидских или тукатимуридских правителей) и России, а иногда и
в Западной Европе в качестве материалов путешественников и дипломатов. Чаще
всего они освещают лишь те события, которые тем или иным образом связаны с
историей соседних политических объединений. По этой причине нам зачастую
хорошо знакома внешнеполитическая деятельность местного лидера, но абсо-

6
лютно неизвестны ее последствия для внутренней жизни объединения. Следует
согласиться с мнением С.А.Плетневой, высказанной ею по аналогичному пово-
ду относительно ранней половецкой истории: «…современников не волновали
события, происходившие внутри степных объединений. Первые упоминания
появляются, естественно, тогда, когда сложившееся объединение начинает ис-
кать выхода накопленной энергии» (Плетнева, 1990, с.41). В крайнем случае, в
источниках содержатся некие «чудеса», удивившие информаторов, или же они
несут следы ограниченного доступа к информации. Это особенно заметно на
материалах записок иностранных послов XVI века, получавших большинство
известий о Сибири из рук русских дипломатов, стремившихся представить все в
нужном для московской идеологии свете.
В то же время такие крупные этнополитические объединения позднего сред-
невековья как Сибирское княжество Тайбугидов и в особенности Тюменское и
Сибирское ханства Шибанидов в отличие от южных политий  под руководством
представителей той же династии, не создали своей летописной традиции. Конеч-
но, нельзя при этом отрицать, что отдельные легенды и родословия сибирских
татар и особенно представителей мусульманской элиты, записанные Н.Ф.Ката-
новым и рядом современных авторов, или башкирские шеджере являются важ-
ными источниками для изучения этнополитической истории региона. Однако
хронологический охват описываемых ими событий чрезвычайно невелик, а за-
частую эти известия, своеобразно преломленные в сознании рассказчика, не
согласуются с описанными в других источниках. В частности, это видно из дис-
куссий о походе Шейбани-хана в Сибирь и его роли в исламизации местного
населения. Предполагается, что отдельные легенды, особенно рассказанные кем-
то из окружения тайбугидских беков, могли войти в состав «Сибирских летопи-
сей», однако и в таком случае перед нами встает проблема политической окрас-
ки этих сообщений, а также об их трансформации под влиянием христианского
сознания летописца.
В этом отношении чрезвычайно важными для нас источниками являются
документы переписки, которая была предпринята тюменскими и сибирскими
правителями, в частности через ногайских союзников, с московскими государя-
ми. Большое количество этих грамот и писем было опубликовано за последние
два столетия, что позволяет воссоздать фон истории сибирской государственно-
сти XV-XVI веков сквозь призму внешнеполитических связей. Однако значитель-
ная часть документов ногайских и сибирских книг была утрачена в пожарах
Смутного времени, в результате такая чрезвычайно важная их часть как  пере-
писка Тайбугидов с Иваном IV о подданстве дошла до нас только в пересказе
авторов «Патриаршьей, или Никоновской, летописи».  Ведь при этом сама гене-
алогия данного княжеского рода реконструируется авторами именно по дан-
ным русских летописцев и некоторым оговоркам в грамоте к Кучуму от 1598
года.
Представленные здесь размышления не должны наводить читателя на мысль
о том, что все в нашей истории обстоит так плохо. Наоборот перекрестная про-

7
верка информации, полученной из разных источников, приводит к весьма лю-
бопытным выводам. Это, например, видно из истории прихода к власти в Искере
хана Кучума, которого в последнее время представляют то узурпатором и унич-
тожителем местной независимости, поработителем сибирского населения, то
наоборот борцом с русскими завоевателями. Причем обе эти точки зрения в
большей степени являются элементами идеологии, но при этом сам Кучум как
историческая личность был потерян на фоне исторического мифа о походе Ер-
мака и его последствиях.
Завершая это небольшое введение, автор благодарит за огромную помощь и
долготерпение на протяжении написания вначале диссертационного исследова-
ния, а затем и этой работы свою супругу Е.А. Рябинину; за постоянные добро-
желательные советы, в том числе в отношении ссылок, и помощь в подборе
историографии и источников своего научного руководителя В.В.Менщикова
(г. Курган), оппонентов на защите кандидатской диссертации В.П.Костюкова
(г. Челябинск) и Ю.А.Сорокина (г. Омск), без которых моя диссертация вряд ли
бы переросла в монографию, а также всех своих коллег из г.г. Москва, Казань,
Тюмень, Уфа, Челябинск и многих других. Отдельное спасибо руководителю
археологической  лаборатории  Курганского  госуниверситета  и  моему  другу
С.Н.Шилову и тем людям, которые в разное время входили в состав творческого
коллектива этой лаборатории и создавали ее неповторимую атмосферу. И, в
конечном итоге, всем преподавателям исторического факультета того же уни-
верситета, с которыми я имею честь работать.

8
ГЛАВА 1. ПРЕДПОСЫЛКИ
ФОРМИРОВАНИЯ ТАТАРСКИХ
ПОЛИТИЧЕСКИХ ОБЪЕДИНЕНИЙ В
СИБИРИ (ДО НАЧАЛА XV ВЕКА)
Сибирские  политические  объединения  позднего
средневековья формировались на основе длительного
развития местных этнополитических структур. По сути,
основные закономерности  их существования  невоз-
можно понять  без учета специфического облика насе-
ления западносибирской лесостепи, а также влияния на историю региона Мон-
гольской империи и Золотой Орды в ходе формирования улуса Шибана. Следует
понимать, что политии, подобные Тюменскому или Сибирскому ханству, в рав-
ной степени черпали  основные идеи как в местном опыте, так и в длительных
традициях степной государственности, высший пик которой был достигнут при
Чингис-хане и его потомках. Само оформление этих объединений началось имен-
но в ходе распада единого монгольского мира, который, по мнению ряда иссле-
дователей, можно называть «первой мир-системой». Тюменское и Сибирское
ханство, а также Сибирское княжество, были не только наследниками постзоло-
тоордынского времени, но и впитали в себя те специфические особенности эт-
ногенеза, который характеризовал лесостепь Западной Сибири. В этой главе мы
попытаемся рассмотреть некоторые из подобных предпосылок.
1.1. Формирование облика населения лесостепи Западной Сибири  в эпоху
средневековья (на примере бакальской культуры)
История Сибирского ханства не может быть оторвана от предыдущих этапов
становления этнополитической и культурной карты лесостепной части Запад-
ной Сибири. Связано это, прежде всего, с формированием специфического эт-
нического облика населения этого позднесредневекового объединения. В дан-
ном случае мы попытаемся представить процесс культурогенеза на примере
одной археологической проблемы: дискуссии о хронологии  и периодизации
бакальской археологической культуры, и взглянем на нее сквозь призму основ-
ных  закономерностей развития культуры в широком понимании этого термина,
присущем гуманитарным дисциплинам.
Бакальская археологическая культура была выделена К.В. Сальниковым по
материалам работ в пойме р. Исеть, причем автор дважды  пересматривал ее
хронологию, первоначально датировав ее в рамках IV-VIII вв., позднее сузив до
IV-VI вв. (Сальников, 1956, с. 212-214; Сальников, 1961, с.37-48). В 1964 году Т.М.По-
темкина опубликовала материалы раскопок Большого Бакальского городища,
которое было предложено датировать IX-XI веками (Потемкина, 1964, с.257-258).
Проведенные в то же время исследования Малого Бакальского городища и еще

9
ряда близких памятников позволили уточнить хронологию всей бакальской куль-
туры, основные комплексы которой расположены на территории Тоболо-Исет-
ского междуречья. Для бакальской культуры были установлены даты в рамках
IX - XIV-XV веков (Могильников, 1987, с.182), хотя в последних работах он и  отно-
сил начало процесс бакальского культурогенеза к VI-VII вв. (Могильников, 1996,
с.9).  Б.Б. Овчинникова, связав бакальскую культуру с сылвенской этнокультур-
ной областью, предложила разделить весь период ее функционирования на два
этапа: IX-XIII и XIII-XV веков (Овчинникова, 1987, с.134). Дискуссия о хроноло-
гии, а следовательно, и периодизации данной культуры не прекратилась до сих
пор. Так, ряд авторов в последние годы предлагают вернуться к периодизации,
предложенной еще К.В.Сальниковым (Борзунов и др., 1992, с.267; Морозов, Бо-
талов, 2001, с.135-137), связывая происхождение памятников бакальской культу-
ры с кризисом саргатской культуры раннего железного века в ходе событий
Великого переселения народов. Аргументы этой группы исследователей не ли-
шены определенных оснований, о чем уже приходилось писать автору данной
статьи  (Маслюженко, 2005, с.172-175; также см. Рафикова, 2007, с.99-107). В то же
время без крупномасштабных раскопок бакальских памятников Присетья окон-
чательно решить вопрос об их датировке невозможно, особенно с учетом чрез-
вычайно малого количества датирующих вещей, обнаруженных при исследова-
нии  городищ и поселений.
Однако перед тем как обратиться к решению поставленной задачи,  необхо-
димо определиться с терминами. Прежде всего, с нашей точки зрения, археоло-
гическая культура есть лишь внешнее, опредмеченное выражение жизнедея-
тельности определенной общности людей, синхронно проживающей на одной
территории. При этом можно исходить из представления в целом о культуре как
о способе адаптации человека и человеческих сообществ к окружающей их дей-
ствительности, призванной отличить «свой мир» от «мира чужого». Часто по-
добные элементы культуры отражаются не только на материальном мире, с ко-
торым имеет дело археология, но и на духовном уровне, чаще всего недоступ-
ном для нашего исследования. Эволюция материального оформления культуры
может являться признаком не только внутренних изменений, в том числе  соци-
альной структуры и этнического состава, но и отражать некоторые внешние, в
частности  миграционные, процессы. Такую культуру можно, пусть и в идеаль-
ном плане, отождествить с человеком, а следовательно, этапы ее функциониро-
вания могли бы быть сходными с периодами жизни. Период детства - это станов-
ление культуры, где идет процесс накопления присущих и характеризующих ее
будущее состояние признаков, причем они могут быть получены из разрознен-
ных источников. Период взросления - классический этап любой культурной об-
щности, когда все ее признаки проявляются в полной мере. И, наконец, период
старения и умирания весьма схож с первым, только он, напротив, характеризу-
ется не накоплением, а разложением элементов, часть из которых могут еще
длительное время проявляться в соседних, отнюдь не во всех случаях наслед-
ственных, группах населения. Подобный подход к пониманию термина «культу-

10
ра» заставляет автора данной работы склониться к точке зрения тех исследовате-
лей, которые выступают за удревнение памятников бакальской культуры. При
этом необходимо учесть, что эпонимные для бакальской культуры городища
могут быть не характерны для раннего этапа бытования этой группы населения.
В связи с этим возникает несколько вопросов: датировка периода формирова-
ния культуры, причины оформления комплекса городищ как наиболее ярких
памятников бакальцев, а также сущность процесса разложения культуры, свя-
занного с понятием «тюркизация». Все это поднимает проблему о дате оконча-
ния функционирования бакальской культуры, ведь теоретически сложно допус-
тить, чтобы одна и та же этническая группа, фактически не изменяя внешнего
облика культуры, существовала более тысячи лет, особенно в условиях постоян-
ных этнополитических коллизий эпохи средневековья.
Говоря здесь об уподоблении «археологической культуры» и «этнической
группы», мы осознаем всю дискуссионность данной проблемы (Аникович, 1981
с.19), особенно с учетом того, что для средневековой истории эти понятия выс-
тупают в качестве скорее «инструмента исследования», чем живой реалии (под-
робнее см.: Яблонский, 2007, с.38-42). В то же время, по определению А.П.Садо-
хина, «этнос - исторически сложившаяся на определенной территории устойчи-
вая совокупность людей, обладающих общими, относительно стабильными осо-
бенностями культуры (в том числе языка), а также сознанием своего единства и
отличия от всех подобных образований (самосознанием), фиксированным в са-
моназвании (этнониме)» (Садохин, 2001, с.252). В этом отношении «археологи-
ческая культура» вполне может быть одним из признаков некоего единства на
этническом уровне (Мельникова, 1996, с.38).
В последнее время количество аргументов в  пользу возврата к хронологии,
предложенной К.В.Сальниковым, стабильно увеличивается. Существенными
факторами при рассмотрении первой проблемы следует считать близость стро-
ительных и керамических традиций саргатской и бакальской культур (Овсянни-
ков, 1997, с.16; Овчинникова, 1986, с.133-141; Лебедев А., 1995, с.128).  Вряд ли
подобное сходство было бы возможно при значительном хронологическом про-
межутке между культурами, даже с учетом возможности  существования от-
дельных позднесаргатских групп населения  Тоболо-Исетье еще в V века (Матве-
ева, 2007, с.71). В то же время особой проблемой здесь является возможность
появления схожих традиций в материальной культуре не в результате прямого
наследования, а в ходе адаптации к схожим условиям обитания (подробнее см.:
Савинов, Бобров, 2007, с.48-51). К тому же предположение о длительном сохра-
нении населения  саргатской культуры в лесостепи поддерживается отнюдь не
всеми исследователями. Например, А.П.Зыков в одной из работ  предположил,
что уже в IV веке происходит смена саргатского населения бакальскими, кушна-
ренковскими и кашинскими группами (Зыков, 2002, с.48). Значительные прау-
горские группы носителей этой культуры на протяжении IV века покидают свою
«родину», расселяясь на Среднем Урале, в Приуралье и Прикамье (Белавин,
1998, с.10-11). По всей видимости, отдельные западносибирские племена также

11
входят в состав формирующейся гуннской орды и уходят в западный поход
(Koryakova, 1996, с.322). Все это не может ни привести к частичному запустению
ранее густонаселенной лесостепной полосы Западной Сибири. В то же время,
очевидно, что к миграциям было способно отнюдь не все население, и отдель-
ные группы могли сохраняться на старом месте, что достаточно часто фиксиру-
ется на материалах средневековой истории (Фодор, 2007, с.154). В рассматрива-
емом нами случае в пользу этого свидетельствует продолжение традиций рез-
ной орнаментации, присущей для местного гороховского и саргатского населе-
ния, и наиболее ярко воплотившейся в материалах бакальской культуры. В то же
время уменьшение населения приводит к появлению  и расселению здесь новых
племен из тайги (Белавин, 2002, с.44; Морозов, Боталов, 2001, с.137).  С.Ф.Кокша-
ров и А.П.Зыков в этом отношении отмечают, что «…на месте остались лишь
самые слабые, которые не могли остановить массовую миграцию в опустев-
шую лесостепь таежного населения до низовий Ишима и Тобола на западе. Ме-
стное население было ассимилировано…» (Кокшаров, Зыков, 1995, с.18).
В.М. Морозов и В.Д. Викторова считают, что на ряде памятников в среднем
течении Исети раннебакальская керамика с резной орнаментацией залегает в
одном слое с гребенчатой туманского и кашинско-прыговского типов, что отра-
жает процесс инфильтрации групп таежного населения в лесостепь в V-VI вв.
(Викторова, Морозов, 1993, с.178). В последующих работах В.М.Морозов напря-
мую увязывал появление памятников бакальской культуры с миграцией лесного
населения Приобья на юго-юго-запад, начиная с IV века, и их участием в форми-
ровании кушнаренковских комплексов (Морозов, Боталов, 2001, с.137; Морозов,
2003, с.166). В.А. Могильников обосновал гипотезу о том, что позднесаргатские
памятники IV-V вв. непосредственно переходят в раннебакальские VI-VII веков. К
ним автор относит материалы  Перейминского и Козловского могильников и
Логиновского городища, расположенные в северной части лесостепной зоны
Прииртышья и Приишимья (Могильников, 1990, с.189). Таким образом, памят-
ники раннебакальской культуры (или, точнее, те комплексы, в которых в той или
иной степени проявились признаки присущие бакальской культуре) в географи-
ческом плане были разбросаны по всей лесостепи от Тоболо-Исетья до Иртыша
и Ишима, причем они связаны с кочевыми или полукочевыми группами населе-
ния. При этом необходимо учитывать, что сходство материала ряда памятников
может быть в равной степени связано с тем, что они частично сформировались
на единой саргатской основе (Васильев, Могильников, 1981, с.59-60). Таким об-
разом, в северной лесостепи шел процесс этнообразования  угорского мира,
который в Южном Зауралье может связываться с раннебакальскими памятника-
ми, отражающих смешения оставшихся групп саргатского населения и пришлых
с юга степных и с севера лесных угорских групп.  Усиление таежного влияния
связано не только с возможным  запустением Южного Зауралья в результате
событий Великого переселения народов, но и с продолжавшимся до V века ув-
лажнением и заболачиванием лесной зоны (Корякова, 1993, рис.9). Кроме того,
по мнению Ж-Н. Бирабена, именно на V век приходится окончание первого

12
общемирового демографического взрыва, начало которого совпадает с эпохой
Великого переселения народов  (данные по: Крадин, 2002, с.252). Следует отме-
тить, что с III в. начинается улучшение климатической экологической ситуации в
Приишимье, степном и лесостепном Зауралье, хотя в степной части Северного
Казахстана продолжается период аридизации. По всей видимости, для юга За-
падной Сибири вторая половина I тыс. н.э. характеризовалась холодным клима-
том, при котором для территории региона были характерны степные ландшафты с
кустарниковой березкой (Таиров, 2003, с.26 и далее), удобные для освоения кочев-
никами. В целом на протяжении эпохи средневековья для зауральского ландшафта
был характерен лесостепной облик, но с меньшим значением широколиственных
пород деревьев и большей долей сухих степей (Якимов и др., 2007, с.32).
Вероятную северную волну проникновения можно, в частности, связать с
группами населения, для которых была характерна гребенчатая и шнуровая ор-
наментация сосудов (т.н. “кашинско-прыговские комплексы”, хотя их внутрен-
няя хронология на современном уровне исследований не может быть уточнена
(Ковригин, Шарапова, 1998, с.67-73)). Шнуро-гребенчатая орнаментация кера-
мики, по мнению В.Д. Викторовой и В.М. Морозова, являлась признаком юж-
ных лесных и северных лесостепных скотоводческих культур (Викторова, Моро-
зов, 1993, с.174-180). Памятники с подобными комплексами в пределах исследу-
емой территории в основном концентрируются по Исети, более широко они
распространены в северной части лесостепного Притоболья. Еще В.Н.Чернецов
связывал подобные орнаментальные традиции с протомансийскими группами
(Чернецов, 1957, с.180). Однако на данный момент небольшой объем раскопан-
ных памятников не позволяет определить закономерности взаимоотношений этих
групп с носителями резной орнаментации, характерной для бакальского населе-
ния. Можно предположить, что проникновение таежных групп на юг в лесостепь
являлась одной из стабильных черт развития региона в раннее средневековье. По
всей видимости, смешение племен с резной традицией и отдельных таежных групп
с т.н. «ковровым орнаментом» прослеживается в частности на материалах Логи-
новского городища VI-VII вв. (Генинг, Евдокимов, 1969, с.124-125).
К тому же проблема этнической характеристики населения интересующего
нас региона в период раннего средневековья напрямую связана с дискуссией о
мадьярской прародине, в том виде как ее сформулировали венгерские исследо-
ватели П.Вереш и И.Фодор (Егоров, 1987, с.50). В последнее время традиционно
в качестве таковой называют южную лесостепь Западной Сибири (The Cambridge
History, 1990, p.242-243), то есть тот же регион, где формируются бакальские
памятники раннего этапа. Автохтонность этой группы населения для лесостепи
Южного Зауралья уже указывалась исследователями (Боталов, 1988, с.130). Хотя,
скорее всего, более верно в этническом плане эту группу лесостепного населе-
ния Южного Зауралья и прилегающих территорий называть протомадьярской. В
то же время археологическое наполнение данной группы населения для этого
региона в целом неясно. Видимо, здесь с большой долей вероятности могут
быть допущены наименования культур Южного Урала, генезис которых связы-

13
вается с лесостепью Западной Сибири, в частности кушнаренковская и караяку-
повская (Могильников, 1971, с.153-156; Могильников, 1996, с.8-9). В этой же сре-
де необходимо искать и часть носителей раннебакальских традиций, что, кстати,
потенциально снимает вопрос об отсутствии погребальных комплексов данной
культуры как растворенных в массиве протомадьярских памятников.
Период функционирования в южной лесостепи протомадьярских групп на-
селения совпадает с эпохой владычества в степи I и II Тюркского каганатов. В
письменных и археологических источниках почти нет данных о взаимоотноше-
ниях тюркских каганов с лесостепным населением Южного Зауралья. Несмотря
на это, С.Г. Кляшторный считает, что северные границы Тюркского каганата
проходили по среднему течению Тобола, почти до самой границы с тайгой (Кляш-
торный, 2002, с.224). Косвенно эту точку зрения подтверждают материалы «се-
ленташских памятников», в частности курганов с усами, зауральской степи, от-
ражающие проникновение тюркского населения Хакасии (Боталов, 2002, с.12-
14; Боталов, 2003-а, с.17 и далее). Тесные связи угорских племен лесостепи с
отдельными тюркскими группами также подтверждается влиянием последних
на комплекс вооружения кушнаренковской культуры (Овсянников, 1997, с.16), а
также находками в курганах «селенташского типа» керамики, близкой к кушна-
ренковскому и караякуповскому кругу (Боталов, 1995, с.7).
Для элиты «племен» Южного Зауралья жизненно важным было сохранение
своего положения в торговых отношениях со Средней Азией, особенно в усло-
виях степной стабилизации после завоеваний первых каганов и стремления тюр-
кских кочевников к контролю над рынками пушнины (Культура, 1997, с.144). Од-
нако доминирование на значительном отрезке Великого шелкового пути между
Зауральем и среднеазиатскими рынками переходит к иной группе населения,
что вызывает необходимость урегулирования обстановки. Для лесостепных групп
такая ситуация не была абсолютно новой, по сути, это повторение событий,
связанных с доминированием сакских и хуннских групп и принятием элементов
их культуры лесостепной элитой. Н.А. Тадина считает, что Тюркский каганат
поддерживал политику проникновения отдельных тюркских родов по речным
долинам с юга вплоть до кромки тайги (Тадина, 1984, с.56).  К тому же северные
земли могли быть местом для коллективов, не согласных с политикой степных
властителей.
Дестабилизация степей в конце VI века в ходе междоусобных войн и усиле-
ние давления на лесостепь, а также разгром  угорского восстания в 598 г. (Хали-
кова, 1976, с. 52) привели к началу миграции зауральского населения на террито-
рию Южного Приуралья (Кызласов, 2001, с.123). На Южном Урале в конце VI -
начале VII в. формируются мадьярские памятники кушнаренковского типа (Ива-
нов, 1990, с.16), тесно связанные происхождением с южноугорскими группами
лесостепи Южного Зауралья и оказавшиеся вовлеченными в процессы тюрки-
зации. Доказательством связи их происхождения с лесостепью Южного Заура-
лья может являться сходство орнаментальных традиций на посуде  (Могильни-
ков, 1993, с.170-171).  Кроме того, подобная керамика найдена на ряде памятни-

14