И основы анализа

боли предательства
шепчет: «Съел жизнь...» Однако вряд 
ли эти слова адресованы кому-либо конкретно. Звучат они словно 
приговор судьбы — рок
съел жизнь. Эта вербальная фигура 
дистанционным монтажом сплетена с фигурой пластической. Сы­
рая зябкая вязкость земли, приковавшая ослабевшего Митю, вдруг 
сменяется мягкостью и
новой композиции — 
кадра-портрета. Девушка в белом берете и блузке, с букетом 
вызревшего чертополоха одаривает своей легкой улыбкой. Возмож­
но, это видение Мити (Чеся?). Но в общем художественном контек­
сте фильма — это также образ Беларуси, притягательный, теплый, 
чарующий... и ускользающий. 
Учитывая различные переплетения сюжетно-семантических 
узлов, а также сложную вязь взаимоотношений действующих лиц, 
образ-структура фильма «Чужая
может напоминать 
многогранник, по внешним сторонам которого размещен ряд основ­
ных мужских персонажей, а по внутренним — женских. 
В фильме «Чужая
предельно (для советского 
периода начала 1980-х годов) заострена корневая проблема белору­
сов — национальная самоидентификация. В диалогах с Митей Ца-
рик размышляет на эту парадоксальную тему: «Кто мы? Одни гово­
рят — поляк, другие — белорус». Естественно, в то время, когда 
создавалась картина, невозможно было пресловутую дихотомию 
белорусского самосознания довести до внятного прямого звучания: 
одни говорят — поляк, другие — русский, и лишь единицы считают 
себя белорусами. Характерный пример такого странного положе­
ния дел приводит Царик: учитель-белорус по-белорусски не читает 
(«Гордится, что от своего отрекся») и советует Мите: «Про страх за­
будь. Живи своими мечтами, надеждами своими живи». 
В целом фильм В. Рыбарева удивительно точно презентует специ­
фику менталитета белорусов: затаиться, может, лихо и не зацепит. 
«Подполье» существования в ленте передано как ситуационно, так и че­
рез пластику изображения. Например, конспиративное знакомство 
Мити и Царика происходит в угрюмом «котловане» котельной. А «неу-
192 

молимая» хозяйка корчмы при выгодной рокировке посетителей доста­
ет из укромного места запрещенную к торговле, но испрашиваемую Ли-
выпивку. Показательна в этом отношении также сцена 
любовного сближения Алеси с
В застывшем зимнем лесу, где 
вокруг ни души, герои страстно льнут друг к другу на повозке, «спря­
тавшись» даже от объектива камеры за грудой мешков с житом. Ни лиц, 
ни слов — только напряжение дыхания. 
Когда старый Корсак раздраженно рассуждает о политической 
ситуации («свет кипит: сначала Советы будут тут, а потом — 
немцы»), его дочь Алеся вяло констатирует: «Войны ходят и прохо­
дят, а людям жить надо». Все ее заботы сконцентрированы тут, в 
родной вёске — на приватном земельном наделе, где дом, муж 
Имполь и пока не рожденное дитя. 
Изобразительный строй картины, воссозданный мастерством ху­
дожников Е. Игнатьева, А. Верещагина и оператора Ф. Кучара, также 
экспонирует менталитет и понурое мироощущение белорусов. Герои 
«спрятаны» в ограниченном затемненном пространстве старых изб, 
подслеповатые окна которых контражуром оттеняют силуэты персо­
нажей. Их лица и голоса (так же как мебель или утварь) едва разли­
чимы в «замутненном» интерьере. «Широкоугольный объектив про­
тискивается из угла в угол, подолгу застывает на общих планах...» 
с. 271]. Пейзажи также унылы: здесь солнце будто не выходит 
из-за туч, не согревает землю и людей. Ритм едва пульсирующей 
жизни (словно в глубине колодца) поддержан поэтико-документаль-
ной стилистикой воссоздания реальности. Мощеные улочки местеч­
ка, металлический ритм железнодорожного вокзала, неказистая авто­
бусная стоянка, сгорбленные хаты, проселочное бездорожье — все 
это зябкое пространство повседневности заполнено правдивостью 
фактуры. Вкрапление точных деталей — предметов быта, костю­
мов — в сочетании с искусным фотографическим исполнением (как 
на дагерротипах) привносят в картину «запах» достоверности. 
Низкий ключ освещения, глухой коричнево-серый колорит утя­
желяют пластическую сферу фильма, но не отменяют суровой кра­
соты воссоздаваемой на экране жизни. Строгая графика кадра, 
напряженная светотеневая партитура способствуют документаль­
но-художественной реконструкции времени и пространства. 
Аналогично выстроен и звуковой образ фильма. Здесь ограни­
ченная шумовая палитра сплетена с ретромузыкальными вкрапле­
ниями и стихотворными строками
Богдановича. Но главный вы­
разительный элемент — речь. Белорусский и польский говор 
превращен в естественный внутренний «кровоток» всей аудиовизу­
альной ткани экранного произведения В. Рыбарева. В то же время 

жүктеу/скачать 9,72 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: