История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы
жүктеу/скачать 2,98 Mb. Pdf көрінісі
|
| Жуковский, выдвинув в слове на первый план эмоциональные признаки, вторичные
значения, необычайно расширил возможности поэзии прежде всего в передаче чувств, психологического состояния, душевного настроения и внутреннего мира человека. До Жуковского жизнь сердца в русской поэзии не поддавалась убедительному художественному выражению и освещению. Он первым открыл сферу внутренней жизни. Уже в первой строфе намечена тема смерти. Последующие строфы усиливают приближение смерти и делают настроение все более тревожным. Постепенно «туманный сумрак» охватывает всю природу. Уже глаз не способен различить предметы, и тогда на помощь приходит звук. «Мертвый сон», «тишина» становятся приметами смерти, которая связана как с наступающей тьмой, так и с безмолвием. И отдельные звуки – жужжание жука, унылый звон рогов, «сетования» совы – выразительнее передают общее и полное беззвучие. Выражение «унылый звон» тоже говорит о том, что поэт переходит к теме смерти: унылый означает подавленный унынием, не имеющий никакой надежды, живущий в печали. И вот, наконец, когда все потонуло в сумраке и все кругом замерло, поэт переходит к размышлению о кладбище и его поселенцах. Здесь, «навеки затворясь, сном непробудным спят» «праотцы села», граждане сельской округи. Для них, «затворников гробов», уже кончена земная жизнь, они никогда не проснутся и ничто – ни восход солнца, ни «дня юного дыханье», ни крики петуха – их не разбудит и никто их не развеселит – даже резвые дети. Вывод поэта безнадежен и жесток: Ничто не вызовет почивших из гробов. А между тем и они когда-то были живы, обрабатывали землю. Как воины в бою, «воевали» с полями и лесами. Приравнивая мирный труд к воинским подвигам, поэт возвеличивает его и удивляется недальновидности и безжалостности тех, кто в суете своей жизни унижает жребий земледельцев, их полезные труды и с презрением взирает на поселян. Перед лицом беспощадной смерти все люди оказываются равными: На всех ярится смерть – царя, любимца славы, Всех ищет грозная… и некогда найдет… Смешно кичиться титулами, чинами, богатством, – всем, что столь высоко ценится в обществе, если конец всех без исключения одинаков и вечная бездна поглотит каждого, независимо от его социального положения в здешнем мире. Жуковский ставит человека перед зеркалом вечности, он отбрасывает временное, он сразу решает коренные и роковые вопросы бытия принципиально и бескомпромиссно. Перед смертью все равны. В этом виден Жуковский-гуманист, который сожалеет обо всех почивших, обо всех страдающих, обо всех угнетенных. Какая глубокая ирония, направленная в адрес господствующих представлений и нравов, звучит в его словах о том, что сильные мира устраивают себе пышные похороны и воздвигают блестящие надгробия. Странно, что люди не понимают тщетности и относительности своих усилий. Разве все это великолепие и богатство, украшающее могилы, может возвратить человека назад, к земной жизни? Разве оно способно умилостивить и смягчить жестокую смерть? И разве под мраморной доской или в надменном мавзолее мертвому спится слаще? И вообще, разве можно ценность жизни человека, его дух измерить деньгами и почестями, всем этим прахом, рано или поздно истлевающим, превращающимся в руины и исчезающим? Человек, даже умерший, сохраняет для Жуковского величие и непререкаемую ценность. А так как его дух и душа остаются, согласно религиозным представлениям, бессмертными, то кощунственна даже попытка найти материальную, вещественную меру ценности человека и его уникального внутреннего мира. Особенно грустно сознавать, что, может быть, под «могилой… таится Прах сердца нежного, способного любить», что, может быть, «пылью… покрыт» смелый гражданин, «враг тиранства». И тут голос поэта, достигший напряжения и тревоги, в котором слышались звуки обличения, негодования, неожиданно становится спокойным: он видит скромный памятник любящим сердцам. Их любовь осталась в памяти, хотя имена не сохранились: Любовь на камне сем их память сохранила, Их лета, имена потщившись начертать… В начале элегии Жуковский писал о вечном, беспробудном сне, о горечи невозвращенья, о том, что мертвые никогда не воскреснут. Он видел глубокую несправедливость и роптал на беспощадные законы мироустройства. Теперь, сожалея об уходящих из земной жизни, он примиряется с неизбежностью смерти. И в элегии начинают звучать мотивы памяти, воспоминания и надежды. Они исходят от тех, кто уходит, но не свойственны тем, кто провожает. В стихотворении совершается встречное движение: оставляющие земную жизнь помнят о живых, а живые одушевляют мертвых: они слышат их голос, они ощущают их дыхание, и пламень любви в них не угас. Души мертвых стремятся к душам живых, а в душах живых оживают души мертвых. Так неожиданно разрыв между теми, кто жив и кто мертв, благодаря памяти, устранен. А если между мертвыми и живыми установлена связь, то сон не беспробуден, то безнадежность уступает место вере, и тогда можно успокоиться, не роптать на мироустройство, а принять его как необходимую, но вовсе не безотрадную и унылую неизбежность. В этом месте мысль обо всем человечестве переключается в иной план. Жуковский ведет речь об одном человеке – о «певце». Он – «друг почивших», но придет роковой час, и сам обретет вечный покой. Тогда уже к его гробу придет другой певец, «мечтой сопровожденный», чтобы услышать его «жребий». И так без конца. Поэзия не дает уснуть и исчезнуть памяти о человеке, а следовательно, и он сам не пропадает бесследно, уносимый вечностью. Певец, в котором угадывается и друг поэта, и сам поэт, когда-нибудь сошедший в могилу, как и все люди, оставляет о себе память. «Селянин с почтенной сединою» рассказывает о том, как «певец» проводил утро, день, вечер, ночь и как тихо с зарею скончался. Эти одни сутки символизируют всю жизнь певца. Он помнит о друге, а о нем тоже вспомнит друг или брат по человечеству. Вот эта дружба, это братство, скрепляя живых и мертвых, способна преодолеть грань, разделяющую их, и сохранить пламень чувств, напечатленье поцелуя, дыхание. Безнадежность, казалось бы, приносимая смертью, преодолима: умерев, человек все-таки не умирает. О нем помнят. Смерть неизбежна, но не всемогуща. Перед ее порогом остаются земные тревоги, пороки и грехи, но не исчезает надежда на память, прощение и спасение: Прохожий, помолись над этою могилой; Он в ней нашел приют от всех земных тревог… За пределом земных дней человеку суждена вечная жизнь. В земной юдоли он остается жить благодаря дружбе. А дружба дается ему в награду за чувствительность, за сострадание, за доброту, за кротость сердца: Он кроток был, чувствителен душою… Так первый русский романтик Жуковский подчеркнул преемственность своей элегии: она наследовала традицию сентиментализма. Жуковский смягчал сердца, успокаивал души, просвещал и исцелял, сеял добро. пробуждал чувствительность, сочувствие, сострадание. Он видел задачу искусства не в том, чтобы тревожить сердца и доводить накал страстей до взрыва, а в том, чтобы разрешить противостояние умиротворением. В этом ранний русский романтизм отличен от европейского. Там нет разрешения противоречий, нет покорности судьбе, там торжествуют трагедия и драма, нет ни победителей, ни побежденных. Придет время, и русский романтизм вдогонку европейскому столкнет роковые страсти в гибельном поединке. жүктеу/скачать 2,98 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|