«Беседа любителей русского слова» и «Арзамас». Полемика о

Вяземский) сначала писали стихи по-французски, а затем переводили их на русский язык. 
Французский язык в начале XIX в. был средством общения и дипломатии. С ним 
вместе в русскую культуру вошло множество понятий, связанных с Французской 
революцией, европейской общественной мыслью, философией и литературой. Эти понятия 
не были еще освоены русским языком. Причина, по мнению Карамзина, заключалась в том, 
что «истинных писателей было у нас еще так мало, что они не успели дать нам образцов во 
многих родах; не успели обогатить слов тонкими идеями; не показали, как надо выражать 
приятно некоторые, даже обыкновенные мысли». Между тем именно писатели («авторы») 
«помогают согражданам мыслить и говорить» (курсив мой. – В.К.). Неразвитость 
русского литературного языка задевала национальную гордость Карамзина-патриота. Он 
мечтал, чтобы русский язык был таким же богатым, как и французский. Обращение 
Карамзина к французской культуре, таким образом, не имело ничего общего с галломанией. 
Что же необходимо было сделать, чтобы русский язык стал вровень с великими 
языками мира? Язык литературы, отвечал Карамзин, должен стать языком разговорным, 
языком «хорошего», т. е. просвещенного, образованного, общества. Нужно говорить, как 
пишут, и писать, как говорят. Здесь-то за образец и следует взять французский язык с его 
точным словоупотреблением и ясным синтаксисом. Французы подают и другой пример: 
«…Французский язык весь в книгах (со всеми красками и тенями, как в живописных 
картинах), а русские о многих предметах должны еще говорить, как напишет человек с 
талантом». 
Карамзин и карамзинисты считали, что нужно сблизить язык книжный и язык 
разговорный, чтобы стереть различие между книжным и разговорным языком, чтобы 
«уничтожить язык книжной» и «образовать» «средний язык» на основе «среднего» стиля 
литературного языка23. Опора на Францию, которая далеко опередила Россию «в 
гражданском просвещении», усвоение европейских понятий не могут быть гибельны для 
страны. Дело заключается не в том, чтобы сделать из русских французов, немцев, голландцев 
или англичан, а в том, чтобы русские могли стать вровень с самыми просвещенными 
народами Европы. При этом надо соблюсти одно непременное условие – перемены должны 
наступить естественным путем, без насильственной ломки. 
Статьи Карамзина встретили сразу же решительное возражение со стороны адмирала 
А.С. Шишкова, который откликнулся на них трактатом «Рассуждение о старом и новом 
слоге российского языка» (1803). 
По всем основным тезисам статей Карамзина Шишков яростно полемизирует с ним. 
Если Карамзин считает, что усвоение западных понятий необходимо для России, то Шишков 
защищает отечественную культуру от чужеземного влияния и заявляет, что Россия должна 
сохранить себя в неприкосновенности от идеологического и культурного воздействия 
Франции и Запада в целом. Задача, по мнению Шишкова, состоит в том, чтобы оградить 
национальные ценности и святыни от развращающих идей западного «чужебесия». Нация, 
которая развязала якобинский террор, уничтожила монархию, отвергла религию, – нация 
разрушителей. В ней нет никакого положительного, созидательного начала. Вследствие 
этого ее философия, литература и вся культура обладают только отрицательным смыслом и 
способны сеять лишь насилие, разбой, неверие. 
Французская философия – не более чем «безумное умствование дидеротов, жанжаков, 
волтеров и прочих, называвшихся философами». В ней столько слепоты и заблуждений, 
сколько не содержится «в самом грубейшем невежестве». Новейшие философы обучают 
народы тем «развратным нравам», «пагубные плоды которых после толикого пролияния 
крови и по ныне еще во Франции гнездятся». Поэтому «надлежит с великою осторожностью 
вдаваться в чтение французских книг, дабы чистоту нравов своих в сем преисполненном 
опасностью море не преткнуть о камень…». 
23 Макаров П.И.  Примечание сочинителя // «Московский Меркурий». М., 1803. Ч. 4, № 12. С. 180. 

Французская литература – «невразумительное пустословие», французский язык «беден, 
скуден», в нем много слов, созданных бесчинной и кровавой революцией – «декады», 
«гильотины». Он представляет собой бесплодную почву, не способную родить ничего 
великого. Эта чужеземная культура «вламывается насильно» в русскую культуру, искажая и 
уничтожая чистые и самобытные национальные основы. 
В результате своих рассуждений Шишков пришел к выводу, что России надлежит не 
усваивать ложное европейское просвещение, а беречь и охранять свое прошлое. Только так 
можно избавить страну от тлетворного французского влияния. 
Если Карамзин устремлялся вперед, то Шишков мысленно двигался назад и мечтал 
возвратиться к прошлому, воскресив патриархальные нравы, обычаи и язык старины. Он не 
удовлетворялся ни будущим, ни настоящим. Это была утопическая надежда на развитие, 
идущее вспять, на регресс, а не на прогресс. 
С целью повернуть движение русской культуры назад Шишков обратился к 
славянскому языку церковных книг, на котором тогда уже не говорили в обиходе. Он 
ратовал за книжный язык и протестовал против его сближения с языком разговорным и, 
главное, – растворения его в языке разговорном. Язык Расина, возражал Шишков Карамзину, 
«не тот, которым все говорят, иначе всякий был бы Расин». Однако, если и «не стыдно», как 
писал Шишков, говорить языком Ломоносова, то совершенно ясно и другое – ни языком 
Расина, ни языком Ломоносова не изъясняются в повседневной жизни. 
В основу единого литературного языка, считал Шишков, нужно положить не 
разговорный язык, не «средний» стиль, а прежде всего язык церковных книг, славянский 
язык, на котором эти книги написаны. «Славянский язык, – писал он, – есть корень и 
основание российского языка; он сообщает ему богатство, разум и красоту». Почва 
славянского языка, в отличие от почвы языка, французского, плодоносна и живительна, она 
обладает «богатством, изобилием, силой». На славянском языке не было светской 
литературы. Это был язык церковной культуры. Если во Франции уже были светские 
писатели, которые своими сочинениями развращали нравы, то «мы оставались еще до 
времен Ломоносова и современников его при прежних наших духовных песнях, при 
священных книгах, при размышлениях о величестве Божием, при умствованиях о 
христианских должностях и о вере, научающей человека кроткому и мирному житию…». 
Французские духовные книги не идут ни в какое сравнение с русскими: «…французы не 
могли из духовных книг своих столько заимствовать, сколько мы из своих можем: слог в них 
величествен, краток, силен, богат; сравните их с французскими духовными писаниями и вы 
тотчас сие увидите». 
Шишков признавал, что после Петра I и Екатерины II в России стали доступны 
сочинения европейских мыслителей и писателей, появились новые обычаи («выучились 
танцевать миноветы»), свои светские авторы. Но именно с тех пор и началась порча нравов. 
В нарушении гармонии виновато дворянство. Народ (вся не дворянская часть нации – 
простолюдины, крестьянство, купечество) сохранил национальные обычаи и нравы, потому 
что был воспитан только на русской грамоте, на русских книгах, на своих обычаях. Отсюда 
Шишков делал вывод о том, что, кроме книжного языка, в основание единого литературного 
языка должно лечь народное красноречие, т. е. те слова, выражения и обороты, которые 
встречаются в фольклоре, в языке простолюдинов, крестьян, купцов (просторечия и 
«руссизмы»). 
Итак, Карамзин и Шишков пришли к одной мысли о необходимости единого 
литературного языка и поняли его создание как дело общенационального и государственного 
значения. Однако Карамзин настаивал на сближении книжного языка с разговорным, а 
Шишков даже не допускал такой мысли. В основу литературного языка Карамзин предлагал 
положить «средний» стиль, Шишков – высокий и просторечный стили. Оба писателя были 
уверены в том, что литература, созданная на предлагаемых каждым языковых принципах, 
будет способствовать объединению всех сословий народа на общей национальной почве. 
При этом Карамзин и Шишков открывали путь романтизму (идеи народности и 

самобытности, характерные для Шишкова, были выдвинуты именно романтиками), но 
Карамзин был одушевлен идеей постепенного и естественного движения вперед, а Шишков 
мыслил движение вперед как искусственное и противоестественное возвращение назад24. 
С целью воспитания будущих молодых писателей в своем духе А.С. Шишков задумал 
создать литературное общество, в котором умудренные жизненным и литературным опытом 
маститые старцы давали бы советы подающим надежды начинающим авторам. Так родилась 
«Беседа любителей русского слова». Ее ядро составили Г.Р. Державин (торжественность и 
значительность заседаний была подчеркнута тем, что они происходили в его доме), А.С. 
Шишков, М.Н. Муравьев, И.А. Крылов, П.И. Голенищев-Кутузов, С.А. Ширинский-
Шихматов. 
Официальное открытие «Беседы» состоялось 21 февраля 1811 г., но заседания начались 
значительно раньше. Ее действительные члены и члены-сотрудники распределялись по 
четырем «должностным разрядам», во главе которых стоял председатель (А.С. Шишков, Г.Р. 
Державин, А.С. Хвостов, И.С. Захаров). Кроме них в заседаниях «Беседы» участвовали Н.И. 
Гнедич, П.А. Катенин, А.С. Грибоедов, В.К. Кюхельбекер и другие известные литераторы. 
«Беседчики», или «шишковисты», издавали свой журнал «Чтения в Беседе любителей 
русского слова» (1811–1816). 
По словам Г.А. Гуковского, «Беседа» была «упорной, хотя и неумелой, ученицей 
романтизма». Национально-романтическая идея, провозглашенная Шишковым, с ее 
враждебностью философскому XVIII в., стремлением возродить национальный характер на 
основе церковности даст всходы в творчестве Катенина, Грибоедова, поэтов-декабристов. 
Еще до открытия «Беседы» к Шишкову присоединились некоторые литераторы, не 

жүктеу/скачать 2,98 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: