Жанысбекова эльмира тулегеновна

 
67 
 
Ржали, как дикие кони, вскидывались на дыбы, таскали друг друга за волосы, 
крушили ребра, лягались задними ногами» [166, с. 170]. Как пишет Г. Гачев про 
цивилизацию  древних  кочевников,  «Небо  =  гильотина,  <…>  поэтому  головы 
легко отсекают в истории и литературе <...>, и крови там много течет» [170].  
В  мифе  человек  еще  слишком  близок  к  животному  миру,  к  своему 
природному,  инстинктивному  началу,  которым  не  управляет  и  которого 
страшится.  А  экстраекция  (вытеснение  травмы)  позволяет  писателю-творцу 
сохранно существовать в некоем безопасном пространстве.  
Мифологический дискурс наполнен тарабарским языком («Мен юн ламлам, 
рекеле!  Чиндо  кугай,  Кутереми-колипарек,  бельберей  малмарай!  Коровапунде 
сулакве,  чирони  мерлохам  текусме.  Мяфу-мяфу!»  [166,  с.  209])  неологизмами 
(кентаврскими  словами),  выполняющими  у  Кима  функцию  эвфемизмов, 
табуированных  образов  из  бессознательного  –  Танатоса  (Серемет  лакай  – 
Быстрая  смерть),  и  Эроса  (сексуальной  лексики),  антропоморфизма  –  «Мау 
стрела  укусила  (как  обычно  говорили  кентавры:  стрела  укусила,  меч  укусил)» 
[166,  с.  173].  Разорванная  отступлениями  композиция  «Поселка  кентавров» 
становится  паттерном  для  странных  (мифологических)  персонажей,  странных 
поступков  и  явлений,  среди  которых  автор  пребывает,  находясь  в  бредово-
галлюцинаторном состоянии мифотворчества.   
Депрессия  и  обсессия  тесно  связаны.  Обсессия  –  следующий  этап 
становления  психики  ребенка/человека  с  мифологическим  мышлением. 
Обсессивные образы в романе А. Кима особенно многочисленны – пыль, грязь, 
лошадиные  моча  и  экскременты.  «Грязь/полная  захваченность  прошлым 
ассоциируется  также  со  смертью,  с  «мертвым».  Это  соответствует  и 
стадиальности инициации, когда подросток как бы отправляется в хтоническую 
мертвую зону, где, как правило, благодаря действию наркотических препаратов, 
«встречается»  с  душами  предков,  где  время  останавливается  и  собственно 
совершается подготовка к статусному рывку» [172, с. 243].  
 Поскольку  любая  психическая  конституция,  как  пишет  В.П.  Руднев, 
представляет 
собой 
определенный 
нарратив, 
можно 
выстроить 
взаимозависимую  схему:  -  психотип  автора  -  психическая  акцентуация 
персонаж 
- 
мотив 
- 
сюжет. 
По 
наблюдению 
А.Е. 
Поповой, 
«Жанровое содержание  повестей  А.  Кима  -  изображение  «истории  духа»  - 
определяет соответствующий тип характера, особенности сюжета» [163, с. 14].  
Постмодернистская (мозаичная) авторская позиция в романе А. Кима, как 
уже  отмечалось,  характеризуется  разорванной  композицией,  неологизмами, 
тарабарским языком, «хохотом над утопающим сородичем» - гебефреническим 
смехом:  «Удивленные  томсло  (люди)  наблюдали  за  кентаврской  Быстрой 
смертью и не могли взять в толк, почему серемет лагай сопровождается столь 
бурным  весельем,  боковым  дурашливым  поскоком  прыгающих  кентавров, 
умирающих  под  ударами  кизиловой  балды  с  широко  разинутой  от  смеха 
зубастой пастью» [166, с. 190].     

 
68 
 
По  З.  Фрейду,  бессознательное  –  это  в  первую  очередь  «сборник» 
вытесненных,  негативных  содержаний.  В  шизотипическом  мире  романа  А. 
Кима представлен обширный вытесненный истероидный компонент (холерики 
вытесняют  негатив),  акцентирована  телесность  и природность  персонажей: по 
А.  Киму,  кентавр-животное,  которое  хочет  только  спать,  есть,  размножаться  и 
«склонно к ничегонеделанию» (Г. Гачев). У кочевников опора и модель-образец 
–  не  растение,  а  животное,  горизонталь,  а  к  животному  началу  в  человеке  А. 
Ким относится резко отрицательно. В романе А. Кима описаны брачные игры и 
фиксация  фаллическая  (фаллические  объекты  –  оружие  кентавров, 
одновременно порождающий и разрушающий механизм).  
Истероидный  (холерический)  сюжет  –  это  тоже  схема  qui  pro  quo 
(буквально  «одно  вместо  другого»;  путаница,  недоразумение).  Истероидный 
компонент очень часто сочетается со своей противоположностью  – обсессией, 
модальности  которой  противостоит,  как  бы  является  «судьей»,  СуперЭго  для 
хаотичной,  инстинктивной  истерической  части  личности.  Как  пишет  А.Р. 
Хайрутдинова, «Анализ показал, что частотным является употребление автором 
таких  лексем,  как:  жизнь,  смерть,  любовь,  ненависть.  Они  позволили  нам 
выделить  две  главные  и  смыслообразующие  оппозиции  для  всего  творчества 
писателя  –  это  оппозиции  «жизнь-смерть»,  «любовь-ненависть»,  которые,  по 
нашему  мнению,  находятся  в  отношениях  корреляции  в  художественной 
картине  мира  писателя»  [158].  «Бинарные  оппозиции  в  текстах  произведений 
отражают  индивидуально-авторское  мировосприятие;  способы  языковой 
объективации  оппозиций  устанавливают  эстетические  связи  компонентов 
текста  с  его  концептуальной  целостностью  и  определяют  особенности 
идиостиля художника слова» [158]. 
А.В.  Попова,  говоря  о  творчестве  А.  Кима  замечает:  «в  зарубежном 
литературоведении  его  прозу  принято  рассматривать  в  контексте  направления 
магического  реализма»,  вкупе  с  постмодернистской  поэтикой («Поселок 
кентавров», «Сбор грибов под музыку Баха» и даже с маргинальной культурой 
(«Поселок  кентавров»)  [162].  Именно  постмодернистским  расщеплением 
(деконструкцией) 
первоначально 
положительного 
образа 
кентавров 
(полулюдей-полубогов)  и  объясняется  мозаичность  психических  радикалов 
персонажного  ряда  кимовских  образов,  вместе  образующих  искомую 
личностную  целостность,  к  которой  автор последовательно  стремится  в  своем 
творчестве.  
А.  Ким  как  бы  все  время  экспериментирует,  пытаясь  объединить  Запад  и 
Восток, небо и землю, кочевников и земледельцев: «По отцу (небо, верх) запад 
и  восток  одинаковы,  только  по  утробам  матерей  (низ,  земля)  разные»  [170,  с. 
360].  Но  опыты  его  не  увенчиваются  успехом,  манифестируя  некую  ошибку 
Творца,  и  бесконечное  возвращение  к  началу,  первотворению.  У  древних 
кочевых племен еще нет «Я» личности и свободы воли, тенденции пробиваться 
сквозь жизнь, самому строить свою судьбу  - они делают то, что назначено им 

 
69 
 
сверху  (Г.  Гачев).  Поэтому  кимовские  кентавры  совершенно  беспомощны  в 
поединке: «нападать и защищаться в одиночку никто не умел» [166, с. 202].  
Толпа  кентавров  –  это    единое  тело  [166,  с.  158],  а  личность  в  у  древних 
кочевников на всех одна, она небесная, отцовская (Г. Гачев). Отсюда тяготение 
ко всеобщим категориям, к Единому, к общим принципам бытия и познания: не 
рассказывание  случая/происшествия,  а  приведение  случая  к  общему 
знаменателю  и  обуславливает  жанровое  тяготение  восточной  литературы  к 
жанру притчи, выделившейся из мифа. На вечность, вечные ценности нацелен 
рассказчик  с  восточным  менталитетом,  так  как  для  Востока  фундаментальна 
идея  предвечной  статики,  предрешенности  бытия,  мотив  обратного  знания, 
ценности Неба [170, с. 381].    
«Карнавальный гротеск  выполняет  жанрообразующую  функцию  в  романе 
«Поселок 
кентавров», 
что 
воплощается 
в 
«поэтике 
телесного 
низа», гротескных образах тела» [164, с. 55]. Оскопленный Пассий, культурный 
герой романа эротико-гротескного романа А. Кима, вынужден жить умом. «Но 
тот,  кто  не  елдарайствует,  тот  не  живет»  [166,  с.  258].  А.Е.  Попова, 
рассматривая  особенности  изображения  героев  А.  Кима  в  пограничных 
ситуациях,  приходит  к  выводу,  чтот  «типу  героя  рефлексирующего, 
дисгармоничного, воплощающего «коллизию познания», противопоставлен тип 
«естественного человека», внутреннюю силу и цельность которого составляют 
простота, смирение, связь с природой» [164, с. 12].  
Сознание,  отделенное  от  жизни  сердца,  по  А.  Киму,  это  тоже  ложная 
личность.  Миф  именно  потому  есть  «бегство  в  здоровье»,  что  он  дает 
целостную  картину  человека  и  реальности,  в  этом  и  состоит  функция 
обращения  к  неомифу  восточного  автора.  В  аннотации  к  своей  книге  А.Ким 
пишет  следующее:  «В  романе-гротеске  «Поселок  кентавров»  в  буффонаде 
мифологической фантасмагории поведано о том, почему бездуховный кентавр, 
исповедующий сугубо материальное, грубо материальное и безбожное, обречен 
на  историческое  исчезновение.  В  кентаврах  легко  угадывается  советский 
обыватель» [166, с. 4]. 
 

жүктеу/скачать 2,96 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: