Жестокий принц

приходилось ли ему, исполняя просьбу принца, пронзать кинжалом ладонь.
Все ли тайные слуги принца проходят такое испытание, или оно
предназначено исключительно для смертных?
— Этот посыльный должен убить принца Дайна? — спрашиваю я.
— Давай не будем выяснять.
Внизу, подо мной, насаживают на вертела причудливые засахаренные
создания. Раскрашенные золотом яблоки лежат на банкетных столах в
таких количествах, что с их помощью можно отправить в сладкий сон едва
ли не половину Двора.
Вспоминаю испачканный золотом рот Кардана.
— А ты точно знаешь, что он будет идти этим путем?
— Да, — коротко отвечает он.
Ждем. Минуты складываются в часы, и я стараюсь не нервничать и по
возможности двигаться, разминать мышцы. Это тоже часть моего обучения,
тот аспект, который Призрак считает самым важным, за исключением разве
что бесшумного передвижения. Не раз и не два я слышала от него, что
умение ждать — главная составляющая вора и шпиона. Самое трудное, по
его мнению, сохранять концентрацию и не отвлекаться на размышления о
постороннем. Наверно, он прав. Здесь, наверху, наблюдая за текущими
потоками слуг, я ловлю себя на том, что начинаю думать о коронации, об
утонувшей девушке, о Кардане и Никасии, подъехавших к дому, когда мы с
Софи убегали из Холлоу-Холла, о застывшей на губах Валериана
предсмертной улыбке.
Поворачиваю мысли к настоящему. Вижу внизу странное существо с
длинным безволосым хвостом, волочащимся за ним по земле.
Кто-то из кухонных рабочих? Пожалуй, нет — уж слишком грязная у
него сумка, да и с ливреей, похоже, что-то не так. Слуги Балекина носят
свои ливреи по-другому, а на здешнюю форму она и вовсе не похожа.
Поворачиваюсь к Призраку.
— Хорошо, — говорит он. — А теперь стреляй.
Достаю миниатюрный арбалет, и ладони моментально потеют. Я
выросла на скотобойне. Я училась этому. Мое главное детское
воспоминание — пролитая кровь. Сегодня на моем счету уже есть одно
убийство. И тем не менее в какой-то момент появляется сомнение, начинаю
думать, что не смогу.
«Ты — не убийца».
Делаю вдох, и стрела вылетает. Раненая рука вздрагивает от отдачи.
Существо с хвостом падает, цепляя пирамиду золотых яблок, и те
раскатываются по грязному полу.

Как учили, прижимаюсь к перекрестью балок и сливаюсь с ними.
Внизу кричат, слуги оглядываются, высматривая стрелка.
Рядом со мной краем рта улыбается Призрак.
— Первый? — спрашивает он и, видя, что я смотрю на него
непонимающе, поясняет: — Убивала раньше?
«Пусть смерть будет единственным твоим спутником».
Чувствуя, что в такой ситуации могу и не соврать убедительно, качаю
головой.
— У смертных бывает по-разному: кого-то рвет, кто-то плачет. — Он
определенно доволен, что со мной ничего такого не случилось. —
Стыдиться тут нечему.
— Со мной все в порядке, — снова делаю глубокий вдох и
прилаживаю вторую стрелу. Чувствую в себе нервную, адреналиновую
готовность. Я как будто переступила какую-то черту. Раньше не знала, как
далеко смогу зайти. Теперь ответ, похоже, есть. Я пойду до конца, пока
будет, куда идти. Даже слишком далеко.
Призрак вскидывает брови.
— Ты молодец. Стреляешь метко, выдержка есть, кровь хорошо
переносишь.
Удивительно. Обычно Призрак к комплиментам не склонен.
Я поклялась, что стану хуже своих противников. Два убийства за одну
ночь — неплохо для начала. Таким падением можно гордиться. Мадок и
представить не мог, как сильно ошибается в отношении меня.
— Большинству детей джентри недостает терпения, — продолжает
Призрак. — И они не привыкли пачкать руки.
Я не знаю, что ответить, — в памяти еще свежо проклятие Валериана.
Может быть, когда родителей убили на моих глазах, внутри у меня что-то
надломилось. Может быть, моя сломанная жизнь превратила меня в кого-
то, кто способен делать грязные дела. Или, может быть, все дело в том, что
я выросла в доме Мадока, у которого кровопролитие — семейный бизнес.
Почему я такая? Из-за того, что он сделал с моими родителями, или из-за
того, что он мой родитель?
«Пусть твои руки всегда будут запятнаны кровью».
Призрак тянется к моей руке и, прежде чем я успеваю убрать ее,
сжимает запястье и указывает на бледные полумесяцы у основания ногтей.
— Кстати... Я вижу, что ты делала с собой по вот этому
обесцвечиванию на пальцах. И я чувствую в запахе твоего пота. Ты
принимала яд. Травила себя.
Я сглатываю, а потом, поскольку отпираться нет смысла, киваю.

— Зачем?
Что мне нравится в Призраке, так это то, что он спрашивает не для
того, чтобы прочитать лекцию, а потому, что ему действительно интересно.
Как же объяснить?
— Я — смертная, и мне приходится труднее, а значит, и стараться надо
больше.
Он смотрит на меня изучающе.
— Кто-то действительно забил тебе голову всякой чушью. Многие
смертные превосходят фейри во многих отношениях. А иначе почему, по-
твоему, мы их похищаем?
Не сразу, но я все же понимаю, что он говорит серьезно.
— Так я могу быть...
— Лучше меня? — Призрак фыркает. — Не искушай судьбу.
— Ты не так меня понял! — протестую я, но он только усмехается.
Смотрю вниз. Тело лежит на прежнем месте. Возле него толпятся
несколько рыцарей. Как только мертвеца унесут, мы тоже уйдем. — Мне
нужно только одно — уметь побеждать врагов. Вот и все.
Он смотрит на меня удивленно.
— А разве у тебя много врагов? — Для него я одна из тех девочек с
нежными ручками и в бархатной юбочке. Девочка, у которой все по
мелочам.
— Не много. — Я вспоминаю тот презрительный взгляд, который
бросил в меня Кардан в зеленом лабиринте. — Но они высокого качества.
Рыцари наконец уносят тело убитого. Нас никто больше не ищет, и
Призрак снова ведет меня по балкам. Проскальзываем по коридорам и
подбираемся к сумке посыльного — нам нужны те бумаги, что в ней.
Мы уже близко, когда я делаю открытие, от которого в жилах стынет
кровь. Оказывается, посыльный изменил внешность. Он — женщина.
Хвост — фальшивый, а вот длинный, приплюснутый нос — совершенно
настоящий. Посыльный — один из шпионов Мадока.
Призрак сует бумагу в карман куртки и не разворачивает ее, пока мы
не добираемся до леса, где единственный источник освещения — луна.
Однако, едва развернув записку, он как будто каменеет и сжимает ее в
кулаке.
— Что там? — спрашиваю я.
Он протягивает листок мне. Слов всего лишь четыре: убей
предъявителя этого послания.
— Что это значит? — спрашиваю я. Мне почему-то уже не по себе.
Призрак качает головой.

— Это значит, что Балекин нас подставил. Шевелись. Надо смываться.
Он тянет меня за собой в тень, и мы, крадучись, уходим. Я не говорю
Призраку, что посыльная, похоже, работала на Мадока, и пытаюсь сама
сложить пазл. Вот только деталей слишком мало.
Какое отношение к коронации имеет убийство Лириопы?
Какое отношение ко всему этому имеет Мадок? Могла ли его шпионка
быть двойным агентом и работать не только на него, но и на Балекина? И
если да, значит ли это, что она крала информацию из моего дома?
— Кто-то пытается отвлечь нас, — говорит Призрак. — Чтобы успеть
приготовить западню. Будь завтра начеку.
Никаких особенных распоряжений он не дает и не приказывает
прекратить прием ядов. Ничего нового, все по-прежнему, и он только ведет
меня домой, чтобы я успела хоть чуточку вздремнуть после рассвета. Мы
уже расстаемся, когда мной овладевает сильнейшее желание остановиться
и отдаться на его милость. Сказать, что я совершила нечто ужасное, и
попросить помочь с телом.
Но нам всем хочется глупостей, и это еще не значит, что мы должны
их совершать.
* * *
Хороню Валериана возле конюшен, но за выгоном, чтобы даже самые
плотоядные из острозубых лошадок Мадока не добрались до трупа.
Похоронить тело не так-то просто. Особенно трудно это сделать так,
чтобы никто из слуг ничего не заметил. Для начала я выкатываю Валериана
на балкон и сталкиваю на кусты под ним. Потом, имея в своем
распоряжении только одну руку, тащу подальше от дома.
К тому времени когда я добираюсь до выбранного травянистого
участка, пот льет с меня ручьем и сил не осталось совсем. Разбуженные
птицы громко перекликаются под светлеющим небом.
Хочется лечь и лежать.
Но надо еще копать.
* * *
На следующий день, после полудня, меня, полусонную, раскрашивают,
завивают, всовывают в корсет и затягивают. Одно зеленое ухо Мадока
украшают тремя золотыми сережками, а на пальцы надевают длинные
золотые когти. Рядом с ним Ориана выглядит цветущей розой — на шее у
нее ожерелье из необработанных изумрудов, такое массивное, что вполне
может рассматриваться как доспехи.
У себя в комнате снимаю повязку. Рана выглядит хуже, чем я
надеялась: влажная и липкая, а не сухая и покрытая коркой. Да еще и рука

распухла. Пользуюсь наконец советом Дайна и иду в кухню за мхом.
Промываю рану и заново ее перевязываю. Я не планировала надевать на
коронацию перчатки, но ничего другого не остается. Порывшись в ящиках,
нахожу синюю пару. Представляю, как сегодня вечером Локк будет держать
меня за руки, кружить у холма. Надеюсь, мне удастся сдержаться и не
скривить гримасу, если он сожмет мою ладонь. И я никогда не подам виду,
что знаю, куда подевался Валериан. Как бы сильно я ни нравилась Локку,
ему вряд ли доставит удовольствие целоваться с той, которая отправила его
друга в мир иной.
В зале все носятся туда-сюда в поисках каких-то мелочей, отсутствие
которых обнаружилось в последний момент. Вивьен перебирает
содержимое моего ящичка с украшениями, но так и не находит ничего, что
подошло бы к ее платью.
— Ты и вправду едешь с нами, — говорю я. — Мадок будет потрясен.
На шее у меня чокер, скрывающий синяки от пальцев Валериана.
Вивьен опускается на колени и роется в куче сережек. В какой-то момент я
с ужасом представляю, как она заглядывает под кровать и видит
оставшееся пятно крови, которое я забыла стереть. Мне так неспокойно,
что даже не реагирую на ее улыбку.
— Люблю ставить всех на уши. А еще хочу посплетничать с
принцессой Рией и посмотреть этот спектакль с участием стольких
правителей из самых дальних уголков Фейриленде. Но больше всего мне
хочется познакомиться с загадочным кавалером Тарин и узнать, что думает
о его предложении Мадок. У тебя есть хоть какое-то предположение на этот
счет? — Закрутившись в суете последних дней, я почти совсем забыла о
нем.
— Ни малейшего. А у тебя? — Она находит то, что ищет, —
переливчатый серый лабрадорит, подаренный мне на шестнадцатилетие
Тарин. Изготовлен каким-то гоблином-медником и обменен на три поцелуя.
В свободную минутку я снова и снова спрашиваю себя, кто бы мог
попросить ее руки. Вспоминаю, как Кардан, отведя Тарин в сторонку, довел
ее до слез. Думаю о гадкой ухмылке Валериана. Как она толкнула меня,
когда я сказала что-то насчет Балекина. Хотя в отношении последнего я
почти уверена, что это не он. От всех этих мыслей голова идет кругом,
хочется растянуться на кровати и закрыть глаза. Только бы никто из них.
Пусть это будет какой-то симпатичный незнакомец.
Вспоминаю ее обращенные ко мне слова: «Думаю, он бы тебе
понравился».
Поворачиваюсь к Виви и уже собираюсь взяться за составление списка

возможных претендентов, когда в комнату входит Мадок. В руке у него
изящный клинок в серебряных ножнах.
— Вивьен, — говорит он и слегка наклоняет голову, — ты не оставишь
нас с Джуд на минутку?
— Конечно, папа. — Она делает едва заметное ударение на втором
слове и выходит с моими сережками.
Мадок неловко откашливается и протягивает мне клинок в серебряных
ножнах. Гарда и головка эфеса просты и элегантны. На лезвии, вдоль
желобка, едва заметный узор виноградной лозы.
— Хотел бы, чтобы ты надела это сегодня. Это подарок.
По-моему, я даже тихонько ахнула. Очень, очень, очень симпатичный
меч.
— Ты так прилежно занималась, что теперь я не сомневаюсь: он
должен быть твоим. Мастер назвал его Закатом, но, конечно, ты можешь
дать любое другое имя или не давать никакого. Говорят, он приносит
владельцу удачу, но ведь такое говорят о каждом мече? Этот — что-то
вроде семейной ценности.
На память приходят слова Орианы: «Должно быть, он очень любил
вашу мать. Он без ума от вас».
— А как же Оук? — спрашиваю я. — Что, если он пожелает этот
клинок?
Мадок позволяет себе сдержанную улыбку.
— Ты его хочешь?
— Да. — Ничего другого я сказать не могу. Вынимаю меч из ножен и
чувствую, что он как будто сделан специально для меня. Балансировка
идеальная. — Да. Конечно, хочу.
— Это хорошо, потому что меч твой по праву и выкован для меня
твоим отцом, Джастином Дуарте. Он же и дал ему имя.
У меня перехватывает дух. Никогда раньше я не слышала, чтобы
Мадок произносил вслух имя моего отца. Мы никогда не говорим о том,
что Мадок убил моих родителей. Мы обходим эту тему. И уж конечно, мы
не говорим о том времени, когда они были живы.
— Его выковал мой отец, — осторожно, чтобы ничего не упустить,
повторяю я. — Значит, он был здесь, в Фейриленде?
— Да. И провел здесь несколько лет. У меня мало что от него осталось.
Я нашел лишь две вещи: одну — для тебя, а другую — для Тарин. — Он
хмурится. — Здесь твоя мать и познакомилась с ним. А потом они вместе
сбежали в мир смертных.
Судорожно перевожу дух, набираясь смелости задать вопрос, который

никогда не произносила вслух.
— Какие они были? — Я даже сама вздрагиваю, услышав эти слова. И
не знаю, хочу ли услышать его ответ. Иногда я просто хочу свою мать
ненавидеть. Если бы я смогла ее ненавидеть, было бы легче любить его.
Но, конечно, она была и остается моей мамой. Злиться на нее я могу
только лишь за то, что ее нет, а в этом уж точно виновата не она.
Мадок садится на стул перед моим туалетным столиком и вытягивает
раненую ногу. Со стороны это выглядит так, словно он собрался рассказать
сказку на ночь.
— Она была умная, твоя мать. И совсем еще юная. После того как я
доставил ее в Фейриленд, она пила и танцевала несколько недель подряд.
Была в центре каждой пирушки. Я не мог сопровождать ее повсюду. В то
время шла война на Востоке. Король Неблагого двора владел огромной
территорией и вовсе не желал преклонять колено перед Верховным
королем. Но, бывая здесь, я упивался ее счастьем. У нее был особый дар:
все, кто оказывался рядом, как будто чувствовали, что все невозможное
возможно. Наверно, я объяснял это тем, что она смертная, но, думаю, был
несправедлив.
Дело в чем-то другом. Может быть, в ее бесстрашии и дерзости. Она
ничего не боялась, даже магии.
Я думала, что Мадок, может быть, сердится, но нет. Мало того, в его
голосе слышится неожиданная неясность. Я сажусь на скамейку перед
кроватью и опираюсь на мой новый меч в серебряных ножнах.
— Твой отец был интересный человек. Ты, наверно, думаешь, что я не
знал его, но он часто бывал в моем доме, старом доме, том, который они
сожгли. Мы пили медовое вино в саду. Втроем. Он говорил, что с детства
любит мечи.
Когда ему было примерно столько, сколько тебе сейчас, он убедил
родителей позволить ему построить первую кузницу на заднем дворе. В
колледж он не пошел, а отыскал кузнечных дел мастера и поступил к нему
учеником. Потом устроил так, чтобы его познакомили со смотрительницей
музея. Она позволяла ему оставаться в музее после работы и осматривать
старинное оружие.
Но потом узнал, что есть клинки, выковать которые способны только
фейри, и стал искать нас.
Сюда он пришел уже хорошим мастером, а ушел отсюда одним из
лучших. Плохо то, что он повсюду хвастал, что, мол, украл не только наши
секреты, но и жену. В конце концов это дошло до Балекина, а уж он
рассказал мне.

Если мой отец и вправду вел беседы с Мадоком, он должен был
держать рот на замке, а не трепаться о том, кого и что украл у фейри. Но я
сама стояла на улицах города смертных и чувствовала, как далеко он от
Эльфхейма. Шли годы, и проведенное в Фейриленде время казалось
далеким сном.
— Во мне мало хорошего, — говорит Мадок. — Но перед тобой я в
долгу, и я поклялся обойтись с тобой наилучшим образом, если только буду
знать как.
Я поднимаюсь, иду через комнату и кладу ладонь на его бледно-
зеленое лицо. Он закрывает свои кошачьи глаза. Простить его я не могу, но
и ненавидеть тоже. Какое-то время мы остаемся в таком положении, потом
он поднимает голову, берет мою здоровую руку и целует тыльную сторону
ладони, прижавшись губами к ткани перчатки.
— Уже завтра все будет по-другому, — говорит он. — Буду ждать тебя
в карете.
Мадок уходит. Я сжимаю голову пальцами. Мысли разбегаются. Потом
я поднимаюсь и пристегиваю меч. Клинок в моих руках холоден и крепок,
как обещание.

жүктеу/скачать 1,34 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: