Казахстана

67
в. «Шумнее всех аул старого Отара, где у костров взлетают 
вверх суровая боевая песнь воинов и льются безудержно кюи 
со струн домбры, рассказывая о победах» [3, 27].
Кюй (каз.) – народная инструментальная песня. Домбра 
(тюркс.) – щипковый музыкальный инструмент [3, 305];
г. « Здесь изображена очаг-байга или аламан-байга?» [3, 116].
Очаг-байга – «скачки от дома до очага»;
Аламан-байга – «байга мужественных, скачки сродни набе-
гу» [3,309];
д. «Копжасар обменялся с гостем крепким рукопожатием 
и стал стелить дастархан. Поставил на скатерть березовое теге-
не, наполненное до краев кумысом, и небольшие деревянные 
расписные чашки. Через решетчатое кереге виднелись сложен-
ные на жастагаше – деревянной подставке – одеяло и подушки; 
необходимая утварь была разложена на деревянной полке, ря-
дом с ней стоял кебеже – сундучок для посуды».
Дастархан – скатерть; тегене – большая цельновырезанная 
деревянная чаша; кереге – решетчатый остов юрты. 
Включение авторского комментария реалий жастагаш и 
кебеже непосредственно в текст, как в данном фрагменте, – ха-
рактерный для Санбаева прием, возникающее при этом ком-
муникативное напряжение писатель снимает с помощью при-
емов интерпретации компонентов содержания, так как такие 
лингвоспецифические слова не имеют соответствий в русском 
языке. Например, в тексте повести «Коп-ажал»: 
«На левой, более свободной стороне кибитки стоял тугыр 
– подставка для беркута, изготовленная из ели. Над ним длин-
ным рядом висели балакбау – поводки из тонкой сыромятной 
кожи, которые привязывают к лапе беркута и не снимают во 
время охоты, и кайысбау – длинные, полуметровые съемные 
поводки из воловьей шкуры. Беркут – птица тяжелая, и ни 
один охотник не обходится без балдака – раздвоенной с одного 
конца опоры для руки, на которой сидит птица» [3, 197].
В диалоге между персонажами повести «И вечный бой» 
читатель так узнает значение прозвища Даулета:

68
– Поешь на дорогу, Кырсык, – сказала Секер. Даулет вдруг 
громко рассмеялся.
– Это имя словно прилипло ко мне, – сквозь смех прого-
ворил он, блеснув на Секер узкими щелочками глаз, – Кырсык 
– упрямец… Ну, и язык у тебя, апа!..» [3, 22].
Не собственно национальная лексика представлена лек-
сикой общевосточной, неоднородной по своему составу. Пре-
жде всего, это лексика тюркского происхождения – общеупо-
требительные тюркизмы, имеющиеся во всех тюркских язы-
ках, и тюркизмы, укоренившиеся в казахском языке, а также 
арабские, монгольские, персидские и иранские слова. 
Приведем примеры того и другого планов.
Тюркизмы: чембур – недоуздок, курук – длинный шест, 
тугаи – густые приречные заросли, коржун – переметная сума, 
тумар – оберег и др.
Арабские слова: бейт– некрополь, михраб – молитвенные 
ниши в стене мечети, эмир – титул военных предводителей, 
халиф – титул верховного правителя, кади – лицо высшего му-
сульманского духовного звания.
Лексика иного происхождения: нойон (монг.) – титул пра-
вителя, кадам (иран.) – мера длины в один шаг, мурза (перс.) 
– военный предводитель.
Таким образом, лексика повестей, спроецированная на 
опорные континуумы картины мира – природу и социум,
человека и его мир, играет в структуре русскоязычного би-
лингвистического текста особую структурирующую роль, 
передающую национально значимую информацию. Другая 
сторона билингвизма текста – русские слова, имеющие спец-
ифически национальные смысловые ассоциации и ставшие 
метафорой.
Одним из таких когнитивных центров, отражающих на-
циональное мировосприятие, является русское слово степь.  
При всей активности национальной лексики в художествен-
ном словаре Санбаева нет казахского аналога – дала. Как и 

69
в творчестве других русскоязычных писателей-билингвов, в 
прозе Санбаева оно означает гораздо больше, нежели только 
место действия и особый географический ландшафт ровного 
пространства в полосе сухого климата. Степь для казаха-ко-
чевника – это, прежде всего, Родина, родная земля. Отсюда
следует целый ряд смыслов, охватывающих всю глубину дан-
ной лексической единицы, обретающей силу метафоры ро-
дины, жизни, любви, песни.
«Песня рвалась из груди, тихая, долгая, на родном ее певу-
чем языке, и текла она грустно и нескончаемо, как нитка, что 
бежала и бежала из-под пальцев. И тогда слезами наполня-
лись голубые глаза Секер, в которых отражалась степь кип-
чаков» [3, 17].
«Вокруг стояла тишина, как в знойный полдень, когда край 
неба тяжелеет в грозовых тучах. Ничто не шелохнется в степи 
в такое мгновение: ни трава, ни зверек, ни птица. Разве что тя-
жело пролетит орел, могучий хозяин степи, распластав мощ-
ные крылья и словно в последний раз проверяя царство перед 
надвигающейся грозой. Лишь далекая протяжная песня кип-
чаков, пасущих табуны, долетала до людей, плескалась в ночи, 
то затихая, то вновь взлетая» [3, 30].
«Далекие крики пастухов, приглушенный топот коней и 
нетерпеливое ржание жеребят, звонкие переливы птичьей 
переклички, плач ребенка доносились в юрту. Неудержимым, 
непрерывным шумом жизни встречала земля утро» [3,33].
«Степь узнаешь, если будешь таким же терпеливым, как 
она сама. Тогда никто от тебя ничего не станет скрывать: ни 
земля, ни люди, – довольно заключил Елен и переглянулся 
со своими помощниками. Над землей темнело, густой теплый 
воздух плыл теперь с моря, и запах воды примешивался к 
опьяняюще густому аромату тюльпанов. Желтые языки огня 
бесшумно лизали выпуклый бок казана, и комочки сажи, 
прикипевшие к металлу, беспрестанно искрились и потухали. 
Было похоже на звезды» [3,126]. «В глубоком раздумье смо-

70
трел старик в степь: что-то похожее на свою жизнь видел он в 
этой призрачной картине» [3,94].
Степь контрастна, многоцветна, многоголоса, прекрасна 
в разное время года. Степь вбирает в себя целый мир, мир 
людей и природы, земли и космоса. Издревле, еще со вре-
мен русско-половецких противостояний, это слово ассоции-
ровалось с миром кочевников и семантически транслировало 
метафору « степь – арена битвы». Вспомним «Слово о полку 
Игореве» или название одной из самых известных работ Л.Н. 
Гумилева «Древняя Русь и Великая степь». «В русском язы-
ковом сознании за словом великий закреплено значение «мо-
гущественный, мощный», а идея могущества принимается и 
одобряется – через нее русскоязычный читатель с понимани-
ем воспринимает этноспецифическую информацию» [8, 15], 
а носитель казахской культуры осознает высокий статус Степи 
как Великой цивилизации.
Верным, в данном случае по отношению к С. Санбаеву,
остается мнение В. Бадикова: «Казахские писатели являются 
собственно казахскими по своему художественному миро-
ощущению, но за счет русского языка творчества в их про-
изведениях ощущается и влияние русского менталитета» [6, 
296]. Историю формирования Евразийского мира, когда, 
по словам Н.А. Бердяева, «национальные организмы были 
ввергнуты в мировой круговорот», когда «происходило взаи-
мопроникновение культурных типов Востока и Запада», ярко 
и рельефно демонстрирует культура Казахстана ХХ столетия.
Русскоязычный писатель казах Сатимжан Санбаев блестяще 
доказал своим творчеством тот факт, что в сознании людей, 
объединенных историей и культурой, существует глубинная 
общность представлений и символов, в которой воплощена 
национально-культурная память народов, в данном случае 
казахского и русского. Эти «единицы общения» и формиру-
ют инвариантные образы мира, без которых невозможно про-
никновение в ключевые центры культуры и национальный 

71
менталитет этносов, понимание евразийского синтеза и осо-
бого социокультурного типа деятельности.

жүктеу/скачать 1,24 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: