Литературная, культурно-просветительская газета 3-чю саны, никкол ай (июнь), 2011
жүктеу/скачать 11,11 Mb. Pdf көрінісі
|
| Литературная, культурно-просветительская газета 3-чю саны, никкол ай (июнь), 2011 Выходит на русском, карачаево-балкарском языках 3 3 Абдул-Халим Ольмезов, выдающийся альпинист, уроженец высокогорного балкарского аула Терскол, расположен- ного у подножия Эльбруса, совершил второе восхождение на Эверест. Это не повторное покорение Ольмезовым вели- кой горы, – это новое восхождение по наиболее сложному маршруту к ее вер- шине. На сегодня он – единственный из представителей Кавказа, и один из не- многих в мире, кто поднялся на вершину высочайшей горы с севера – со стороны Тибета и с южной стороны – Непала. Для подлинного горца, для которого, как заметил Исмаил Семенов, «гора и человек единое целое», восхождение не может быть спортом – это его жизнь, будни, работа. И подлинное величие не в этом факте, а в лич- ности Абдул-Халима. Свое новое восхождение, которое состоялось 20 мая этого года, он посвятил репрессированным наро- дам. И флаги этих народов на самой высокой вершине нашей планеты – это и дань памяти, и символ на- дежды на то, что траге- дия геноцида и ее послед- ствия преодолимы. Все преодолимо, когда идешь с Богом, с правдой, с чувством собственного достоинства. Мы поздравляем тебя, Абдул- Халим! Аллах жангы жоллагъа, жангы умутлагъа кюч берсин! Представитель КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКОГО НАРОДА Абдул-Халим ОЛЬМЕЗОВ вновь на вершине ЭВЕРЕСТА! Л и т е р а т у р н а я Л и т е р а т у р н а я 2 Литературная Балкария и Карачай № 3, никкол ай (июнь), 2011 Память 21 июня – 70 лет начала Великой Отечественной во- йны. 9 Мая 1945 года – Великая Победа. Победа человека в противостоянии с безумием, со злом, и скорбь. Слишком катастрофической, страшной была цена для того, чтобы сохранить, отстоять свою землю, свое госу- дарство. У народов, которые были репрессированы во вре- мя этой Войны, своя, иная Скорбь. Они столкнулись с дру- гой формой безумия и беспощадности, исключающей воз- можность защититься или уклониться от нее… 5-го мая – в Северо-Кавказском институте искусств состоялась презентация книги «Вклад репрессированных народов СССР в победу в Великой Отечественной вой- не». Поклон всем, кто ее задумал и воплотил её – она вы- полняет функцию пусть и запоздалого, но необходимого покаяния, устанавливая историческую истину и называя вещи своими именами. В предисловии книги, построен- ной только на фактах и совести, А. Горяев приводит не- ожидаемо точную мысль Президента России А. Медве- дева: «Память о национальных трагедиях также священ- на, как и память о победах». Но она не захватывает ситу- ацию, когда масштаб национальной трагедии усиливал- ся еще и тем, что у всех воинов приближающих Победу, эту победу «украли». Случилось и такое. Поэты-фронтовики репрессированных народов, про- шедшие дорогу этой страшной войны, в 1945 году сти- хотворений о Победе не писали. Иным было настроение. Наиболее рельефно отразил его Кайсын Кулиев. Стало быть, я все еще живой. Быть убитым, видно, не судьба. Это строки из его стихотворения К. Кулиева «Первым летом после войны». Зависть к погибшим. Он узнал, что в жизни есть такая боль, рядом с которыми смерть - бла- го. Об этом в «Автобиографии»: «Получил известие о переселении народа. Поднялся на холм и бил из пулемета по фашистам. Тогда я мало думал об опасности». Стоял мишенью на холме с бесстрашием все потерявшего – «не судьба»... Но он был. Трудно и долго воскресал, и феномен Кулиева не только в этом. Он хотел воскреснуть, ничего не уступив, ничего не сбросив от своего прежнего мира, мира до войны, до геноцида. Это после. А тогда из госпиталя он приехал в Нальчик. Добившись разрешения, поехал в свой Чегем. И семь дней прожил в мертвом, растерзан- ном ауле. Один. «Что легче – забыть или помнить?» – во- прошал он после, как будто был выбор, как будто можно было ощущать вкус воды и губ и помнить свой крик среди кричащей тишины. «Я плакал, глядя на горы, которым в детстве пел пес- ни. Мне оставалось только одно – писать горчайшие стихи о неслыханной беде родного народа, оплакивая ее страш- ную судьбу, снова учиться понимать жизнь. Как вспом- ню обезлюдевший аул – каменею», – задыхался он потом. И забыть и помнить – одинаково невыносимо и не- возможно. Надо было с этим жить. Каменея и оживая. Из Чегема – в Москву. Понимание, соучастие, хлопоты и чудо. Друзья выбивают Кулиеву право не ехать в Среднюю Азию. За исключением Москвы и Ленинграда, он может жить и творить в любом выбранном им городе. Он отка- зался. Об этом поступке очень много говорят при его не- избежности, естественности и исключении выбора. Бо- лее героичен и велик другой его поступок, который до- пускал вариантность. Известно, как настойчиво убеждал А. Фадеев Кули- ева демобилизоваться. В 1942 году в госпиталь, где он лечился после тяжелого ранения, пришли две телеграм- мы – Политическое управление Красной Армии и Секре- тариат президиума Правления СП СССР вызывали его в Москву. В категоричной форме Фадеев озвучил согласо- ванное с Политуправлением решение – «Вы будете нахо- диться в Москве и выполнять порученную вам работу» (К. Ш. Кулиев. «Биография поэта») Кулиев решительно отклонил предложение остаться в столице. Здесь был выбор и здесь подходит категория под- виг. И суть не о преодолении страха смерти, усталости от столкновения с безднами оголенной человеческой души неизбежной на каждой войне. Как у подлинного поэта у него отсутствовала спасительная, адаптационная защита. Очень точно определил причину драматичности воспри- ятия Кулиева близко наблюдавший его на войне В. Гоф- феншефер: «…находясь в самой гуще событий, страданий и смертей, он не мог с ними свыкнуться – да кто из нас мог с ними свыкнуться! Но у многих острота восприятия горя притупилось: оно стало повседневностью, а Кулиев всё воспринимал остро и непосредственно» («Остаться в памяти людской», Нальчик. 1987, с.191). И с такой неза- щищенностью души все тяготы войны многократно уси- ливались. Кулиев вернулся на передовую. Не мог не вер- нуться. В «Автобиографии» он так объясняет свое реше- ние: «Я не мог, не имел права считать себя лучше тех, кто сражались и погибали. Их также ждали дома матери, как моя в Чегемском ущелье. На этот счет у меня действи- тельно были твердые убеждения». Когда Тихонов, Эрен- бург, Симонов написали письмо Сталину с просьбой, что- бы «лично Кулиева выселение не коснулось» и последо- вало вдруг разрешение, принять его было невозможно. Здесь уже речь шла не только о твердых убеждениях… Из «Автобиографии»: «В офицерской палате нео- жиданно появился командующий 51-й армии генерал Крейзер. Я удивился. Подойдя к моей койке, он сказал, что привез мне орден Отечественной войны II степени, которым я награжден. Я сказал генералу, что мой народ переселен, моя мать и близкие тоже. И, может быть, я теперь не имею право на орден. Крейзер ответил, что я был представлен за мои личные заслуги». Наверно, это был единственный генерал Советской Армии, способный произнести эти слова. Нет статистики, скольким воинам-героям, представи- телям репрессированных народов, звания и награды после их изгнания не вручались. Нет статистики, сколько раненых героев были подня- ты с коек и, не долеченные, в бинтах, гипсе и на косты- лях отправлялись к месту ссылки. Неизвестно, сколько их умерло в пути, сколько, добравшись до «места назна- чения» – поскольку в 1944 году из-за отсутствия самых элементарных лекарств, хлеба, воды, умирали тысячи и тысячи и не искалеченных. Брат матери Чабдаров Мухам- мат Рахаевич приехал в Азию с госпиталя, умер на ее ру- ках. Было тяжелое ранение, операция, швы, которые не заживали, и приехал он с открытой раной. «Страшно было то, что он умирает. Еще страшнее было то, что он не хо- тел жить. Страшно было его молчание», – говорила она, оплакивая его и через 30 лет. Сколько их было?! Каждый солдат выдержал эти четыре года ада, четыре года схватки со смертью, страхом, ежечасным испытани- ем из-за веры в победу. Каждый приближал ее, заклады- вая ради нее молодость, здоровье и жизнь. И воины Великой Отечественной войны, которые, на- ходясь в госпиталях и на передовой, в один час все до еди- ного стали спецпереселенцами, их отчаяние и боль одно из чудовищных преступлений режима. Великое государ- ство награждало за отвагу и верность своих офицеров и солдат статусом изгнанника только по национальному признаку. Во всей истории человечества, полной энергии саморазрушения, беспощадной и примитивной логикой войн подобной акции нет. Безумное и позорное проявление небывалой формы геноцида - воины с окровавленными бинтами и костыля- ми, переполнившие составы, идущие в Среднюю Азию, – преступление без срока давности. Кайсын Кулиев видел глаза этих солдат, слышал их молчание. Знал, через что прошли, что пережили эти по- черневшие, потерявшие все слова воины. Знал их меч- ту – скоро Победа и – домой. Знал: каждый из них за- щищал, прежде всего, свой аул и тех, кто остался в нем без защиты. В стихотворении «Сестре Мариям с фронта» – «Про- чтя твое письмо, я закрывал порой Глаза усталые свои / Иль подпершись обветренной рукой,/ Глядел на облако в крови», 1942 г. И вспоминал – песни Чегемского водопада, белоголовую овчарку, белый туман над горами, улыбку матери и оживал. Утолял отчаяние, тоску, безысходность знанием и верой – самое дорогое – он, брат, сын, солдат защищает и защитит. Если буду раненый лежать Средь выжженного поля, горы мои, Орлиным клекотом окликну мать: – О Родина, о воля, о горы мои! «Горы мои», 1942. Эти образы поддерживали, помогали не сойти с ума, не изменить себе, и когда лежал раненым, и когда закры- вал глаза другу, и когда полз по болотной, красноватой от крови жиже. И во многих стихотворениях с войны и о войне уточ- нения: «…И коль скоро услышишь, что замолк мой стих. Знай, я погиб за волю гор родных». Каждый из солдат-соплеменников мог бы повторить его слова, каждый нес в душе эти образы, и во многих стихотворениях, где Кулиев говорит только о личных пе- реживаниях, личном маяке, – он говорит от имени всех горцев. Таково одно из органичных свойств его поэтиче- ского слова, особенно четко заявившего о себе в период всенародного испытания. Кулиев выражает боль всех этих солдат, их незажива- ющие раны, как физические, так и духовные. И очень ча- сто возникающий в последствии в его поэзии образ раны и состояния раненности, конечно, не метафора. Это реаль- ные раны, которые были источником неизбывного стра- дания. И он бинтовал их, прятал, обезболивал чем мог.
Обычное и естественное возвращение победителей домой стало невероятным сказочным сновидением. Так вознаградило Отечество своих солдат. Уже в первом сборнике отражена кровная подключен- ность поэта к бытию народа, не отделяемая от своей. Во- йна эту связь укрепила. Депортация усилила чувство при- надлежности к судьбе своего народа на передний план. Все личное, внешнее отступило. Кажется, что было уже задумано так, чтобы на этой трагедии апробировать все формы еще и нравственного истязания. Вернулись, и сразу, негласно, но гвоздями по бетону было предписано – забыть. Тире. 1944-1957. Знак отсутствия, переброски. «13 лет балкарцы нахо- дились в Средней Азии». В научных статьях, обзорах скороговорка о некоторых ошибках культа личности, подтолкнувших народ к «путешествию» в Азию. При- открыв как-то называемый осколок правды, власть ее захлопнула. По беспощадности, цинизму это трусли- вое, тупое повелевание являлось продолжением духов- ного геноцида. Особенно мучительно оно преследовало подлинных художников. Изощренная и изматывающая пытка - под- бирать слова, должные увести от того, что есть правда данного мига, сопровождала поэта. К концу жизни Кулиев написал: «Я так терзался не- высказанным». И эта невозможность говорить о том, что жжет, конечно, вскрывала жилы творческой воле. Другое – новый абсурд и ложь опустошали народное сознание и сохраненные в изгнании запасы самосохранения рас- калывались. Кулиев осознавал это. Он прятал свою боль за образы, метафоры, и не только эта необходимость, свойство дарования и вынужденная художественная условность поднимали его творчество, обращенное к геноциду, до искусства. После его опыта, после его од- нажды взорванного мира, после семи дней в Чегеме и 13 лет в Азии казалось неотвратимым и естественным перерождение его первичного чувства целого, того ред- кого обладания всемирной полнотой в осколки отчаяния, ярости. Нет, откуда-то он черпал силы для погружения своей боли в свет...
Литературная Балкария и Карачай № 3, никкол ай (июнь), 2011 3
айсына Кулиева – поэта я в первый раз узнал, взяв с книжной полки в доме Симона Чиковани его знаменитую (только что вышедшую тогда) кни- гу «Раненый камень». Живого же автора, живого Кулие- ва впервые увидел в Мтацминдском пантеоне, когда он говорил прощальное слово своему грузинскому собрату. Никогда не забуду этот голос и его гулкое эхо в ска- лах Святой Горы. Случилось так, что рядом со мной тогда стоял самый близкий мой друг – хевсур по происхожде- нию, – тоже никогда не видевший Кулиева. И нас, двух горцев – хевсура и лечхумца, – пробирал один и тот же трепет. Потому что и слова, и этот голос, и интонация, и построение речи и просвечивающий в ней душевный склад говорящего были необычайно близки нам и дости- гали самых глубин сердца. Потому что это были слова и голос кавказца. И мы острее, чем когда-либо раньше, чувствовали, что этот склад, это строение, этот характер в самом деле суще- ствует, непреходяще реален и что именно он дает воз- можность этому человеку делать на наших глазах чудо: претворять горечь утраты в оплот для веры, высекать из скорби надежду и гордость. Облик Кайсына Кулиева стал для меня с тех пор яр- чайшим воплощением того, что до встречи с ним представлялось лишь идеей, абстракцией, пло- дом воображения. Кавказ – не только горы и облака, не только стремни- ны и обвалы и, конечно же, не только курортная экзоти- ка. И поэзия истинных кавказцев – не только выражение этой экзотики. Это – поэзия, фиксирующая особое состояние духа, когда поэт чувствует, что он ближе других находится к душе вселенной и в силу этой, почти осязаемой близости лучше других понимает ее изначальный замысел, когда он с этой высоты по-орлиному зорко обозревает просто- ры мироздания и, вслушиваясь в сердцебиение родных гор, четче других слышит неумолкший за тысячелетия стон прикованного здесь мятежного духа. «Кавказский характер» был безжалостно профаниро- ван в псевдолитературе двух последних столетий. Так что мы иногда предпочитаем вообще не говорить о нем, как будто такого вовсе не существует в природе. И все-таки это не фикция, и если говорить по боль- шому счету, то это – «характер», обозначающий в наше время нечто весьма ценное, некий элемент, который, на- ряду с другими, совершенно необходим, ибо без него в мировой системе элементов этого ряда образовалась бы досадная, ничем не восполнимая пустота. Счастлив, по-настоящему счастлив, божественно ве- зуч Кайсын Кулиев, потому что ему одному из немногих удалось выразить и донести до миллионов людей этот не опошленный, не фальсифицированный дух земли, вскор- мивший его, его удивительный дар и вдохновение. И мы, его закавказские друзья и сородичи, преклоняем перед ним головы прежде всего за эту великую удачу. Но вот оно, подсказанное поэтом слово! Я слышал от него – он говорит именно так: «Великий Гогла»*, «Вели- кий Симон»**. Мы, грузины, еще не привыкли так величать их. Не знаю, говорят ли такое сами балкарцы о своем поэте, но я хочу верить, что так именно сказали бы сегодня на моем месте и Георгий Леонидзе и Симон Чиковани. Кайсын – кровный сын своего народа, поведавший миру о неистребимости его жизненных сил, доказавший, что божья искра не угасла в его мужественном сердце, что это – народ, достойный числиться среди тех наро- дов, которые не только берут, но и возвращают, сторицей воздают за то, чем одарили их земля и небо, – народ, достойный бессмертия. Вот что мне хотелось ска- зать о нем в его родной Бал- карии. И еще: Кайсын мно- го пишет (хотя и
б е з ма-
лейшего содрогания в голосе) о том, что подстерега- ет каждого смертного в конце пути. Но он всегда был и остается и в поэзии, и в жизни сильнее этой угро- зы... Кайсын Кулиев силен своей горячей, чистой, му- дрой любовью к людям, юношеской обнаженностью своего сердца, силен тем, что у него есть много насто- ящих, прекрасных друзей на этом свете. И я хочу се- годня вернуть ему слова, которые он однажды сказал одному из них:
И еще я непременно хочу обратиться к его птен- цам – к поколению Эльдара Кулиева: хранить и умно- жать то, что сберег для них балкарский поэт Кайсын Кулиев! Потому что это самое святое, самое лучезар- ное из всего, что есть у человека на земле, самый боль- шой его праздник. 1977 г.
Гурам АСАТИАНИ критик, литературовед *Гогла – Георгий Леонидзе – грузинский поэт, друг К. Кулиева. **Симон Чиковани – грузинский поэт, друг К. Кулиева. И еще я непременно хочу об- ратиться к его птенцам – к поколению Эльдара Кулиева: хранить и умножать то, что сберег для них балкар- ский поэт Кайсын Кулиев! Потому что это самое святое, самое лучезар- ное из всего, что есть у человека на земле, самый большой его праздник. Гурам Асатиани: «...народ, достойный бессмертия» Е динственный памятник в нашем городе, который под- черкнуто игнорируется нашей городской властью – памятник Кайсыну Кулиеву. В заброшен- ном, неухоженном виде только он. Мы здесь не будем гово- рить о его поэтическом гении, о том, с кем сравнивали его ве- ликие современники и как они его оценивали. Подчеркнем одну грань – ни- кто в свое время не сделал для поднятия престижа респу- блики столько, сколько Кайсын Кулиев. И то, в каком состоянии находится его памятник в срав- нении с другими, отражает то, что происходит в республике с памятью и как подчинены это- му превращению и представи- тели власти. Слово о ПОЭТЕ Кайсын КУЛИЕВ БАЛКАРИЯ Из поэмы «Говорю с родной землей». Балкария милая! Золота залежь Для нас не сравняется с камнем твоим. К хвостам лошадей бы меня привязали – И так до тебя б я добрался живым… Когда б я взошёл на вершину Дыхтау И бросился б вниз на аул Безенги, Остался бы жив я, я знаю, я знаю, – Ведь скалы мне с детства друзья, не враги. Мне все твои беды, как в сердце кинжалы, Я бросился б даже быку на рога, Хоть бешеным будь он, лишь ты б расцветала, Родная земля. Так ты мне дорога! Чтоб жил мой народ средь народов свободных, Чтоб пляскам в ущельях греметь каждый год, Пусть сердце от пули вдруг станет холодным, Лишь только бы в счастье ты жил, мой народ. Убит век назад на глухом перевале, Поднялся б я из-под столетнего льда Тебя отстоять от беды и печали, Когда бы грозили печаль и беда. А если бы сил у меня не хватило, Я плакал бы в песнях над горем твоим, А в день твоей радости, встав из могилы, С тобой бы я счастлив был счастьем одним. А если б я был твоей древности воин, Что пал за тебя в справедливом бою, В час бед и в земле бы я не был спокоен, Поднялся б, разрушив могилу свою, И вновь за тебя я боролся бы страстно, За смелых табунщиков и чабанов. Чтоб ты не была сиротою несчастной, И жизнь, и здоровье отдать я готов. Согласен быть пеплом, что ветер уносит, Лишь только бы ветер был, родина, твой, Пусть снежный обвал с высоты меня сбросит, Лишь только б навеки мне остаться с тобой! Твоим быть певцом – это высшая радость, Что может сравниться со счастьем таким? Мне, может быть, в жизни всего только надо Быть глиной твоею и камнем твоим. 1957
СТАРУХА СИДИТ НА КАМНЕ Сидит на камне древняя старуха, Быть может, камня этого древней. Что ветер до ее доносит слуха? Что в этот час дарует память ей? Она сидит – и вновь семнадцать лет ей, И за ее спиною две косы. Она идет к ручью – и парни вслед ей Глядят и крутят чёрные усы. Закрыть глаза – и кто-то скачет в горы, И на заре стучат в ее окно Лихие парни, каждый из которых Холмом могильным стал уже давно. Немногое ей память сохранила, Но хоть она и памятью плоха, Ей слышен запах городского мыла От стираной рубахи жениха. Сидит старуха, смотрит пред собою, А я молю, пока она живет, Пусть затуманит время все плохое, Пусть в памяти все светлое всплывет! * * * Я, над раненым камнем склонясь, горевал: От огня почернел он, от горькой беды. Он мне мертвым казался, и я тосковал, Потому что хотел на нем видеть цветы. Я над срубленным деревом в горе сидел, Потому что хотел его видеть в листве, Чтоб в тени его дети играли, хотел, Чтоб лежала весь день его тень на траве. Жизнь любить не до слез, не до боли нельзя. Оттого-то и грустным порою я был: Всех пропавших и павших оплакивал я, Потому что живыми их очень любил. Переводы Н. Коржавина 4 Литературная Балкария и Карачай № 3, никкол ай (июнь), 2011 Олжас Сулейменовну 70-джыллыгъына жүктеу/скачать 11,11 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|