мамн. Поясним: вне своей
функциональной области, где он неза
меним, вне области своего предназначения, объект становится спо
собен выразить в большей или меньшей степени дополнительные
значения, приобретая ценность знака. Таким образом, стиральная
машина
служит как вещь и
действует как элемент комфорта, пре
стижа и т. д. Собственно говоря, именно эта последняя область
является областью потребления. Здесь всевозможные другие объек
ты могут заменить собой стиральную машину как знаковый эле
мент. В логике знаков, как и в логике символов, объекты не связа
ны больше с
определенной функцией или потребностью . Это
происходит именно потому, что они соответствуют совсем другой
цели, каковой выступает то ли социальная логика, то ли логика
желания, где они обслуживают переменчивую и неосознанную
область значений.
При сохранении всех пропорций вещи и потребности здесь заме
няемы как симптомы истерического или психосоматического пре
вращения. Они подчиняются одной и той же безграничной и, по-ви-
димому, произвольной логике скольжения, перехода, превращения.
Когда зло является
органическим, то существует необходимая связь
между симптомом и органом (так же как существует необходимая
связь между вещью и ее функцией). В истерической или психосома
тической конверсии симптом как знак произволен (относительно).
Мигрень, колит, люмбаго, ангина, общая усталость - существует цепь
соматических значений, по всей длине которых «разбросан» симп
том, так же как существует сцепление вещей-знаков или вещей-сим
волов, по всей длине которых разбросана не потребность (которая
всегда связана с рациональным назначением предмета), а желание и
еще нечто иное, что принадлежит к уровню социального бессозна
тельного.
Если загоняют потребность в
одно место, то есть если ее
удов
летворяют, взяв ее буквально так, как она себя проявляет, - как по
требность в
таком-то объекте, делают ту же самую ошибку, как в
том случае, когда применяют традиционную терапию к органу, в ко
тором локализуется симптом. Ведь как только он излечен в одном
месте, он локализуется в другом.
Мир вещей и потребностей, таким образом, подобен
распрост
ранившейся истерии. Как все органы и
функции тела становятся
при превращении гигантской парадигмой, которая отклоняет симп
том, так объекты в потреблении становятся обширной парадигмой,
где появляется другой язык, где высказывается нечто другое. И мож
но было бы сказать, что это рассеивание, эта постоянная подвиж
ность ведет к тому, что становится невозможно определить объек
тивно специфику потребности, как невозмож но объективно
определить при истерии специфику болезни в
силу того, что такой
106
специфики не существует. Можно было бы сказать, что этот бег от
одного значения к другому является только поверхностной реаль
ностью
желания, которое неутолимо, потому что оно основывается
на глубокой неудовлетворенности, в силу чего это всегда неутоли
мое желание последовательно ориентируется на локальные объек
ты и потребности.
Став на социологическую точку зрения (но было бы интересно и
важно соединить обе указанные позиции), можно выдвинуть гипоте
зу, что при существующей вечной и наивной растерянности перед
движением вперед, перед безграничным обновлением потребностей,
несовместимым на деле с
рационалистической теорией, гласящей,
что удовлетворенная потребность создает состояние равновесия и сня
тия напряжений, следует, напротив, допустить, что потребность все
гда является не потребностью в
таком-то объекте, а потребностью
отличия (желания в социальном смысле); тогда можно понять, что
никогда нельзя иметь ни
завершенного удовлетворения, ни
определе
ния потребности.
К подвижности желания добавляется, следовательно, подвиж
ность отличительных знаков (а есть ли тут метафора в отношении
обоих?). Между ними обоими точечные и ограниченные потреб
ности имеют смысл только как последовательные очаги конвек
ции, переноса - именно в
самом своем замещении они обознача
ют, но в то же время скрывают настоящие сферы желания - сферы
нехватки и отличия, - которые с разных сторон выходят за преде
лы этих точечных потребностей.
Достарыңызбен бөлісу: