Пауло Коэльо: «Алхимик» И в один прекрасный день Сантьяго вернул англичанину его книги.
— Ну, и что же ты там понял? — с надеждой спросил тот: ему хотелось поговорить с
кем-нибудь понимающим, чтобы отвлечься от тревожных мыслей.
— Понял я, что у мира есть душа, и тот, кто постигнет эту душу, поймет и язык всего суще-
го. Еще понял, что многие алхимики нашли Свою Стезю и открыли Душу Мира, Философский
Камень и Эликсир Бессмертия, — сказал юноша, а про себя добавил: “А самое главное — я понял,
что все это так просто, что уместится на грани изумруда”.
Англичанин почувствовал разочарование. Ни то, что он так долго учился, ни магические
символы, ни мудреные слова, ни реторты и колбы — ничего не произвело впечатления на Сантья-
го. „Он слишком примитивен, чтобы понять это", — подумал англичанин. Он собрал свои книги и
снова засунул их в чемоданы, навьюченные на верблюда.
— Изучай свой караван, — сказал он. — Мне от него было так же мало проку, как тебе — от
моих книг.
И Сантьяго снова принялся внимать безмолвию пустыни и глядеть, как вздымают песок ноги
верблюдов. „У каждого свой способ учения, — подумал он. — Ему не годится мой, а мне — его.
Но мы оба отыскиваем Свою Стезю, и я его за это уважаю".
Караван шел теперь и по ночам. Время от времени появлялись бедуины, что-то сообщали
Вожатому. Погонщик верблюдов, подружившийся с Сантьяго, объяснил, что война между племе-
нами все-таки началась. Большим везением будет, если караван сумеет добраться до оазиса.
Верблюды и лошади выбивались из сил, люди становились все молчаливее, и в ночной ти-
шине даже конское ржание или фырканье верблюда, которые раньше были просто ржанием или
фырканьем, теперь внушали всем страх, потому что могли означать приближение врага.
Погонщика, впрочем, близкая опасность не пугала.
— Я жив, — объяснял он Сантьяго однажды ночью, когда не светила луна и не разводили
костров. — Вот я ем сейчас финики и ничем другим, значит, не занят. Когда еду — еду и ничего
другого не делаю. Если придется сражаться, то день этот будет так же хорош для смерти, как и
всякий другой. Ибо живу я не в прошлом и не в будущем, а сейчас, и только настоящая минута
меня интересует. Если бы ты всегда мог оставаться в настоящем, то был бы счастливейшим из
смертных. Ты бы понял тогда, что пустыня не безжизненна, что на небе светят звезды и что воины
сражаются, потому что этого требует их принадлежность к роду человеческому. Жизнь стала бы
тогда вечным и нескончаемым праздником, ибо в ней не было бы ничего, кроме настоящего мо-
мента.
Спустя двое суток, когда путники укладывались на ночлег, Сантьяго взглянул на звезду,
указывавшую им путь к оазису. Ему показалось, что линия горизонта стала ниже: в небе над пус-
тыней сияли сотни звезд.
— Это и есть оазис, — сказал погонщик.
— Так почему же мы не идем туда?
— Потому что нам надо поспать.
Сантьяго открыл глаза, когда солнце начало вставать из-за горизонта. А там, где ночью
сверкали звезды, тянулась вдоль пустыни бесконечная цепь тамариндов.
— Мы дошли! — воскликнул англичанин, который тоже только что проснулся.
Сантьяго промолчал. Он научился этому у пустыни, и теперь ему достаточно было просто
смотреть на деревья. До пирамид было еще далеко. Когда-нибудь и это утро станет для него всего
лишь воспоминанием. Но сейчас он жил настоящей минутой и радовался ей, как советовал по-
гонщик, и пытался связать ее с воспоминаниями о прошлом и с мечтами о будущем. Да, ко-
гда-нибудь эти тысячи тамариндов превратятся в воспоминание, но в этот миг они означали про-
хладу, воду и безопасность. И так же, как крик верблюда в ночи мог означать приближение врага,
цепочка тамариндов возвещала чудо избавления.
„Мир говорит на многих языках", — подумал Сантьяго.
„Когда время летит быстрее, караваны тоже прибавляют шагу", — подумал Алхимик, глядя,
как входят в оазис сотни людей и животных. Слышались крики жителей и вновь прибывших, пыль
стояла столбом, застилая солнце, прыгали и визжали дети, рассматривая чужаков. Алхимик пони-
мал, что вожди племени приблизились к вожатому и завели с ним долгий разговор.
Однако все это его не интересовало. Много людей приходили и уходили, а оазис и пустыня
пребывали вечными и неизменными. Он видел, как ноги царей и нищих ступали по этому песку,