Жанысбекова эльмира тулегеновна

 
76 
 
на  себе  Иванушку  и  красную  девицу,  и,  по  существу,  является  субститутом 
образа  коня-помощника.  Но,  как  говорит  сам  автор,  в  русском  фольклоре 
«попытки реабилитировать зверя вытесняются образом глупого, жадного битого 
волка, который везет «небитую Лису Патрикеевну»  [183, с. 45]. 
«Как волка ни корми - он все в лес смотрит», «его не приручить, добром к 
нему  не  подступишься,  на  мировую  с  волком  нужно  идти,  только  «снявши 
шкуру с него долой». Много, очень много плохого, отрицательного накопилось 
в  характеристиках  волка  в  русском  фольклоре  [183,  с.  78],  –  констатирует 
казахстанский  писатель  символическую  русскую  рецепцию  свободолюбивых, 
не подчиненных «русскому центру» народов в целом [183]. 
Собака,  по  мысли  Б.  Джилкибаева,  тоже  очень  значимый  архетип  для 
казахов,  но  с  противоположным,  негативным  значением.  Писатель  видит  ее 
«приевшуюся  и  сросшуюся  с  людским  сознанием»  дружелюбность  и 
преданность человеку в негативном свете. Если «волк не может быть в неволе, 
то собака не может быть на воле», - замечает автор. «Собака в лес не смотрит. 
Собаке  нужна  кормежка.  Хороший  хозяин  знает,  когда  надо  кормить  собаку  в 
охотничью  пору.  Ценность  собаки  –  в  ее  преданной  службе,  послушании, 
готовности положить свою собачью голову за своего хозяина. <…> Беда собаки 
– оказаться на воле»  [183, с. 89].  
Собаки управляемы, ведь человек уже давно изучил их все слабости, одна 
из  которых  –  кость.  «Веками  выработана  у  собаки  потребность  служить 
человеку. Такой потребности у волка нет» [183, с. 76]. Эта фраза ставит все на 
свои  места,  разграничивая  дикую  свободу  волка  и  домашнюю  зависимость 
собаки,  не  отрицая  их  мощного  противостояния  друг  другу.  По  сути,  здесь 
Джилкибаев  обращается  к  архетипической  силе  обобщения  этих  образов, 
художественно со- и противопоставляя восточные и западные народы, казахов и  
русских,  тюрков  и  славянские  народы,  кочевников  и  земледельцев,  так  как 
позиционирует  волка  и  собаку  как  их  тотемы.  Для  русского  этоноса  волк  – 
архетип, для тюрков – тотем. Для тюрков собака - тотем руского народа, в для 
русских собака - только архетип. 
Неприятие  автора  вызывает  неудавшийся,  по  его  мнению,  образ-
конгломерат 
советского 
плавильного 
котла 
народов, 
искусственно 
соединившего  и  невилировавшего  национальную  спецфику  как  казахов,  так  и 
русских. Собако-волки и волко-собаки – люди-оборотни («человек советский» – 
вот кто  подвергается суровой писательской критике).  
«Столкновения 
«волчьей» 
и 
«собачьей» 
психологий, 
яростное 
противостояние  и  противоборство  этих  стихий  породили  чудовищные  формы 
не  только  экстремального  проявления  этих  психологий,  но  и  промежуточные 
формы,  в  которых  выросли  «человеко-волки»,  «человеко-собаки»  и  «собаки-
волки»,  «волки-собаки».  Особенно  фантастическими  были  последние  формы 
обществ,  где  двойственная  психология,  совмещающая  в  одном  общественном 
организме  черты  «волчьей»  и  «собачьей»  психологии,  миропонимания  и 

 
77 
 
мироощущения,  создавала  такой  тип  человека,  который  превосходил  по  своей 
собачьей  сущности  любого  пса  и  в  то  же  время  своим  волчьим  менталитетом 
представал  не  просто  волком,  но  суперволком»  [183,  с.  126].  «Эти  общества-
гибриды, эти люди-«оборотни» сыграли в истории Евразии такую роль, которая 
еще  не  раскрыта  историками  и  последствия  которой  мы  еще  долго  будем 
ощущать на "своей шкуре"» [183, с. 134]. 
«Волчья  стайная  утопия,  идеализация  символического  «Дикого  поля», 
противопоставленная  территориально  привязанной  поведенческой  структуре 
«псов»,  определяет  в  романе  Б.  Джилкибаева  и  изначально  подозрительное 
отношение  казахского  этноса  к  городу,  колыбели  европейской  цивилизации. 
Город,  великий  плавильный  котел,  где  встречаются  элементы  традиционной 
социальной  организации  с  элементами  «волчьей»  агрессивности  и 
инициативности,  порождает  феномен  «оборотничества»,  «собак  с  волчьим 
билетом»,  типичный  для  архаической  модели  инициации.  В  оборотничестве 
проявляется исходная амбивалентность песье/волчьего статуса» [182, с. 65]. 
«Первая  глава  романа  «Синий  волк»  рассказывает  о  непростой  судьбе 
молодого  преподавателя,  исследователя-фольклориста  Ислама  Елемесова, 
жившего  в  период  культивирования  личности  Сталина.  Испытания  в  жизни 
героя  начинаются  с  задания  майора  Усена  Каримовича  перевести  рукописи 
убитого  писателя-отшельника  на  арабском  языке,  которые  Джилкибаев 
соотносит  с  «Заветными  сказками»  Афанасьева  и  новеллами  «Декамерона» 
Бокаччо – литературой для советской эпохи немыслимой и запретной» [182, с. 
21].   Еще  очень  важен  для  романного  повествания  Б.  Джилкибаева  момент, 
когда  Юнус  спрашивает  у  Зауре  о  ее  предпочтении  собаки  или  волка.  Она  – 
казашка,  а,  следовательно,  она  –  потомок  тюрков,  и,  естественно,  в  ее  жилах 
течет  эта  «тенгрианская  волчья  кровь».  Конечно,  она  отдает  предпочтение 
волкам,  поддерживая  свой  выбор  всей  своей  судьбой  и  судьбой  своего 
знаменитого  рода:  «...мы,  казахи,  вышли  из  волчьего  племени,  произошли  от 
Кӛк  бӛрі,  Синего  Небесного  Волка.  Кровь  имеет  немаловажное  значение.  Из 
этого  даже  сложился  родственный  принцип,  который,  кстати,  движет  всем  в 
нашей  стране»  [182].  «Архетипический  образ  волка  несет  в  себе  символику 
деструктивного, хаотического начала. Он — и злая сила, и неподкупный страж  
[182],  все  это  черты,  свойственные  характеру  Зауре,  владеющей  колдовскими 
чарами и даром ясновидения. Она охраняет Ислама и спасает от тюрьмы»  [182, 
с. 21]. 
Этнос,  особенно  казахский,  объединяют  уже  не  только  территориальные 
признаки:  «Голос  крови  –  голос  волчьей  природы  –  сплачивает  людей  по 
семейным,  родовым,  клановым  признакам»  [183,  с.  56].  Современные 
кочевники  также  нередко  объединяются  в  очень  крепкие  сообщества  по 
родоплеменной принадлежности. На востоке принадлежность к родовому клану 
является  вопросом  первостепенной  важности,  определяющей  характерные 
качества индивида. «Это своего рода пароль. <…> Это путевка в жизнь среди 

 
78 
 
"своих",  вход  во  "врата  возможностей".  Если  ты  «свой»,  то  дорога  «в  люди» 
тебе открыта, если «чужак» - поворачивай оглобли...» [183, с. 80]. 
«Евразийская 
этнополитическая 
ментальность 
веками 
шла 
в 
противопоставленности  двух  ключевых  фигур  –  собаки  и  волка.  Крайние 
проявления  этой  противопоставленности  -  кочевой  образ  жизни,  постоянная 
смена 
территории,  постоянное  ожидание  столкновений, 
нападений, 
захватнических  намерений  неизвестно  откуда  могущих  появиться  врагов  и 
готовность к экспансии, когда для этого представится возможность» [183, с. 78]. 
Автор  умело  оперирует  антитезой,  аллегориями, персонифицируя  собак и 
волков,  олицетворяя  оборотней,  сравнивая  их  с  советским  обществом, 
противопоставляя  Запад  и  Восток.  «Особая  тема  –  собаки,  подделывающиеся 
под волков, и волки в собачьих шкурах. Это тема оборотней. "Оборотни" днем 
выглядят собаками, а ночью это свирепые волки. Понятия "день" и "ночь" здесь 
приводятся  в  расширительном  значении.  Оборотни,  подделывающиеся  под 
"собак"  и  "волков",  в  конечном  счете  предстают  в  своем  истинном  уродливом 
виде, в омерзительном двуличии, подлой посредственности, ничего хорошего не 
предвещающей  народам,  которыми  им  по  воле  шального  случая  выпала  карта 
"рулить"» [183, с. 81].  
Так  и  советские  чиновники  сталинской  эпохи,  изображающие  «добрые 
намеренья», как бы великодушно оказывающие услугу, бескорыстную помощь, 
за  маской  своего  лицемерия  оказываются  шакалами  (помесь  волка  и  собаки), 
готовыми  растерзать  в  любую  секунду,  лишь  бы  спасти  свою  шкуру.  «Любой 
факт,  фактик  из  жизни  любого  сидящего  в  зале  мог  обернуться  тяжелейшим 
политическим  обвинением,  и  все  набросятся,  как  шакалы,  и  костей  не 
соберешь: загрызут, растерзают. Уж лучше сидеть и не хрюкать!» [183, 84].  
Как пишет А. Кодар, «под традицией следует понимать совокупность мифа 
и фольклора, причем конституирующей основой всякой традиции является все-
таки  миф»  [184].  Для  казахского  социума,  не  отказавшегося  от  своих  корней, 
обращение  к  традиции,  «теням  далеких  предков»  –  святой  долг  и 
необходимость поиска истины, отвечающей на многие вопросы современности 
[185].  Б.  Джилкибаев  обращается  к  архетипическому  образу  волка-тотема, 
всячески  возвеличивая  его,  чтобы  напомнить  своему  многострадальному 
народу  о  его  былом  общетюркском  и  казахском  национальном  величии.  Он 
напоминает,  какими  боевыми  «Волками»  были  казахи  в  прошлом,  он 
возрождает  этот  тюркский  «волчий  дух»  независимости  и  свободолюбия, 
который всячески подавлялся в советскую эпоху диктатом советской власти.  
Роман Б. Джилкибаева многопланов, но в этнопсихологическом аспекте он 
показывает  тот  отрицательный  сдвиг,  который  произошел  в  психологии 
советского  народа  за  годы  сталинского  тоталитаризма  и  хрущевской 
обманчивой  оттепели.  Людей  пытались  сделать  абсолютно  управляемыми, 
удалив из памяти этноса естественные для него архетипические черты: гордый 
воинственный 
дух 
казахов-кочевников 
и 
миролюбивую 
общинную 

 
79 
 
солидарность  крестьянской  оседлой  Руси.  Особенно  губительно  это  сказалось 
на  казахах,  которых  насильно  сделали  оседлыми,  лишив  как  среды  обитания, 
так  и  собственной  культуры.  Из  свободных  кочевников  советский  социум 
пытался сделать чиновников-бюрократов: вместо того, чтобы пасти свои табуны 
и  отары,  они  сидели  теперь  в  тесных  кабинетах  в  городах,  нивелирующих 
национальное сознание кочевников, и сочиняли в них не стихи, а доносы друг 
на друга.  
Народ  пастухов  и  воинов  за  несколько  десятилетий  превратился  в  народ  
«лжеписателей  и  лжеученых».  Особенно  не  жалует  автор  чиновничью  и 
научную  среду  сталинского  времени.  Роман  Б.  Джилкибаева  –  о  неудавшемся  
историческом  эксперименте.  Тема  мифологического  оборотничества  -  
центральная в этом романе. Однако это не то сказочное оборотничество, когда 
человек,  превратившись  в  волка,  становится  могучим  и  неуязвимым,  а, 
напротив,  это  как  бы  трикстерство,  когда  волк  хочет  скрыть  свою  волчью 
натуру,  а  собака  –  собачью.  И  такое  оборотничество  нивелирует  в  человеке 
человеческое, так как только утверждение своих ценностей, отстаивание своих 
убеждений делает человека человеком.  
Однако,  как  и  в  мифе,  в  романе  Б.  Джилкибаева  все  амбивалентно. 
Оборотничество  может  стать  и  положительной  стороной  при  определенных 
условиях. Так, Суперволком, по мысли А. Харламовой, можно назвать героиню 
второй  главы  романа  –  Айгерим,  рожденную  от  отца-немца  («собаки»)  и 
матери-казашки («волчицы»): «А девочка пошла мастью в мать. Чернявенькая, с 
большими  чуть  раскосыми  глазами.  Когда  она  смотрела,  не  улыбаясь,  в  лицо 
собеседнику,  тот  испытывал  какое-то  жуткое  чувство  предстоящего 
разоблачения  или  жестокого  обвинения  в  чем-то  неблаговидном.  А  когда  она 
смотрела  с  улыбкой,  то  для  собеседника  эти  минуты  были  настоящим 
праздником.  Очаровательная  росла  девочка.  Было  в  ней  и  казахское,  и 
тевтонское.  Такой  коктейль  –  сплав,  который  должен  был  сказаться  на  судьбе 
этого  создания,  что-то  должно  было  произойти  в  ее  жизни  замечательное, 
необычное, что происходит не с каждым и не каждый день <…>» [183, с. 115]. 
«Но  по  законам  жанра,  чтобы  исполнить  завещанное  судьбой  предсказание  (в 
романе эту функцию берет на себя автор) о прекрасной жизни, Айгерим должна 
пройти  сложный  путь  индивидуации:  от  стадии  ребенка  (девочки,  девушки)  к 
стадии взрослой женщины» [182, с. 24].  
Но  когда  по  необъятной  стране  СССР  проходится  неумолимый  молох 
репрессий,  подминая  под  себя  миллионы  и  миллионы  людей,  даже  протест 
высказывается  эзоповым  языком  в  аллегорических  образах,  как  это  делает  в 
романе  Зауре  (материнский  архетип  и  тотемический  образ  волчицы)  на 
партсобрании:  «Меня  насторожило  слишком  частое  и  кстати  и  некстати 
восхваление наших вождей. Ислам с утра до вечера только и делал, что хвалил 
и возвеличивал товарища Сталина, товарища Молотова, товарища Ворошилова 
и даже наших казахстанских руководителей. Хотя это было уже ни к чему. Я не 

 
80 
 
хочу  сказать,  что  наши  казахстанские  руководители  не  заслуживают  похвалы. 
Нет!  Но  если  нужно,  их  похвалят  в  «Правде»,  «Известиях»,  их  похвалит  сам 
товарищ  Сталин!  А  чтоб  каждый,  кому  не  лень  хвалил  наших  казахстанских 
вождей – такого быть не должно. Это нескромно. А затаившийся агент хвалил и 
наших  руководителей,  и  более  мелких  людей.  Но  особенно  он  хвалил  наших 
акынов,  которые,  мне  кажется,  вовсе  не  заслужили  таких  похвал.  И  вот 
постоянные  восхваления  заставили  меня  задуматься,  зачем  он  это  делает? 
Думала  я,  думала  и  догадалась,  наконец!  Он  же  хочет,  чтобы  мне  опротивели 
эти  восхваления,  чтобы  они  вызывали  у  меня  раздражение,  чтобы  я  стала 
думать,  что  все  это  ложь,  преувеличение,  что  красивые  слова  в  адрес  вождей 
наших  –  фальшивка  и  они  не  заслуживают  таких  похвал.  Он  своими 
восхвалениями хотел вызвать у меня обратную реакцию! Но меня не собьешь! 
Я не дурочка! Я сама люблю наших вождей и знаю, чего стоит каждый из них» 
[183, с. 84]. 
Здесь важна интонация, с которой это все произносится, а интонация явно 
ироническая  и  даже  можно  сказать  –  саркастическая.  В  казахском  фольклоре 
женщина  нередко  умнее  мужчины.  Такова  Куртка  –  жена  юного  Кобланды, 
предостерегающая  его  от  похода  на  кзылбасов,  такова  Карашаш  –  жена 
острослова  Жиренше,  перехитрившая  самого  хана.  Там,  где  бессильна  грубая 
мужская  сила,  выход  -  в  тонкой  женской  уловке.  Так  что  Зауре  не  просто 
прекрасный  оратор  и  манипулятор,  но  архетипический  женский  образ  мудрой 
возлюбленной, принимающей на себя и материнские функции, как бы оживший 
образ из казахского фольклора и мифологии. По сути, это тоже герой-трикстер 
только с чисто восточными с положительными коннотациями. Таким образом, в 
период сталинских репрессий оборотничество, если оно осуществлялось во имя 
правды и выживания, имело положительный оттенок.  
«Я хотел показать то, – говорит Б. Джилкибаев в одном из интервью, – что 
люди  одичали,  забыли  про  гуманность,  человечность.  Забыли,  в  погоне  за 
счастьем,  что  они  –  люди  и  пошли  по  головам,  убирая  всех  на  своем  пути. 
Внутренняя  культура,  человечность,  разум  –  это  то,  что  делает  человека 
человеком. Делает его цельным, гармоничным, напоминает ему то, что он стоит 
выше всех зверей в природной цепочке. Потому что у него есть разум. А разум 
– это высшая сила, она намного выше хитрости, коварства, дикости и зверства, 
которые,  по  сути,  являются  первобытным  маскарадом.  Мы,  люди,  не  должны 
забывать,  что  мы,  прежде  всего,  люди,  а  потом  уже  кто-то  еще.  Это  и  было 
целью  написания  этой  главы,  этой  книги.  А  еще  целью  книги  было  показать 
глубокие  корни  нашего  народа,  наличие  богатой  культуры,  о  которой  редко 
упоминается сейчас» [186].   
В целом роман Берика Джилкибаева сложен, неоднозначен, и самая важная 

жүктеу/скачать 2,96 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: