Образ древности в советской историографии: конструирование и трансформация
А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
Крих С. - Образ древности в советской историографии. Диссертация
- Бұл бет үшін навигация:
- Таблица 1. Сопоставление цитат в рецензии и монографии А.Б. Рановича
| 3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
Итак, невнимание Рановича к Ростовцеву – показное, особенно если учесть, что несколько ранее, в отдельной рецензии на «Социально- экономическую историю эллинистического мира»? Ранович недвусмысленно дал читателю понять: речь идёт об историческом труде самого высокого качества. 49 Но рецензия – другой жанр; создавая монографию, Ранович поднял планку выше. Достаточно сравнить стиль рецензии и монографии (см. Табл. 1).
Рецензия Монография «Новый монументальный труд М. Ростовцева – значительное явление в мировой научной литературе об античности». 50
«Учёному, работающему над
«большой труд М. Ростовцева … знаменующий, несомненно, определённый этап в разработке социально-экономической истории
эллинизма в буржуазной историографии». 52
«Тщательность исследования при
49 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистического мира. С. 92-99.
50 Там же. С. 92.
51 Там же. С. 99.
52 Он же. Эллинизм и его историческая роль. С. 11.
231
изучением эллинизма, нельзя пройти мимо книги М. Ростовцева с её чрезвычайно богатым содержанием, интересными мыслями, наблюдениями, обобщениями». 51
сменяется полной беспомощностью, когда дело доходит до широких исторических обобщений…». 53
Как мы видим, «монументальный труд» превратился в «большой» (подчёркивается объём, но не величие), более внятное «значительное явление» заменено расплывчатым «определённый этап» (непонятно, развитие это или деградация), уровень «мировой научной литературы» понижен до «буржуазной историографии», а в умении делать обобщения в итоге и вовсе отказано. Но советский учёный, конечно, не ограничился одними общими формулировками, высказав к работе Ростовцева ряд претензий, на которых нам также необходимо остановиться. Критика, в первую очередь, исходит из представлений автора о том, что он полагает правильным, если же она лишена такой точки отсчёта, то превращается в издёвку, пустую иронию. 54
столько о критикуемом, сколько о самом критике. В случае с Рановичем (как и советскими авторами вообще) приведённое положение подтверждается без всякого труда: он критикует Ростовцева с ясно определённой методологической позиции (марксизма, конечно же), но, поскольку мы неоднократно уже говорили, что сама эта позиция кажется монолитной только при очень отдалённом рассмотрении, анализ критицизма Рановича поможет увидеть, на каком этапе развития находится сам советский марксизм.
53 Там же. С. 15. 54 Джеймисон Фр. Постмодернизм и потребительское общество // Вопросы искусствознания. № XI (2/97). М., 1997 С. 547-557; Jameson F. Postmodernism and Consumer Society // Postmodernism and its discontents. Ed. by Kaplan E.A. London, 1988. P. 15-16.
232
Замечания Рановича можно разделить на общеметодологические (приведённые в самом начале его труда) и проблемные (рассеянные по всей работе, касающиеся того или иного вопроса и подходов в его решении). Претензий на уровне работы с историческим материалом Ранович практически не высказывает, кажется, лишь один раз оспаривая трактовку Ростовцевым эпиграфического материала. 55 Чтобы методологические претензии не показались обычными банальностями, обратимся сначала к замечаниям, касающимся отдельных проблем. Одним из важнейших пунктов в списке претензий Рановича была, без сомнения, «классовая позиция» Ростовцева. Ранович полагал, что Ростовцев сознательно смягчает данные об эксплуатации и положении низших классов, трактует государство как надклассовый институт (примерно в духе теории «общественного договора»), а в общем и целом некорректно оценивает социальное устройство древнего мира. Обратимся к примерам. Поскольку для Рановича принципиально важным было показать рабовладельческий характер эллинистической экономики, его, конечно, не устраивали сдержанные характеристики рабовладения со стороны Ростовцева; с другой стороны, упрекнуть Ростовцева в замалчивании или тем более фальсифицировании материала не представлялось возможным. Поэтому Ранович громит позицию противника с другой стороны: подчёркивая любовь (на деле, совсем не бесспорную) Ростовцева к высшим классам и намекая тем самым на предвзятость оценок последнего. В краткой характеристике Пергама Ранович пересказывает «Социально- экономическую историю эллинистического мира» в таком ключе: «Ростовцев умиляется крупными состояниями отдельных лиц…», и далее: «говоря о богатстве Пергама, Ростовцев с деланной наивностью замечает, что “трудящиеся классы, по всей вероятности, получали весьма скромную долю
55 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 275, прим. 1. 233
в богатстве Пергама”». 56 Отрицательное впечатление о Ростовцеве достигнуто здесь с помощью двух приёмов: приписывания эмоции (серьёзный учёный умиляется и впадает в наивность) и выборочного чтения. Выборочность заключается, во-первых, в том, что между характеристиками крупнейших состояний и положения рабочих классов Ростовцев посвящает абзац численному и состоятельному среднему слою Пергамского царства; 57
Ранович, опуская из пересказа этот абзац, сталкивает на глазах читателя огромные богатства и обделённые низы, указуя (и это как раз сделано эмоционально) на нарочитую слепоту Ростовцева. Во-вторых, советский учёный изымает из контекста и приведённую выше фразу о скромной доле трудящихся классов: ростовцевское «по всей вероятности» относилось к следующему по тексту предложению об отсутствии каких-либо документальных данных о положении мелких земледельцев (tillers) и было, следовательно, не игрой в наивность, а отказом от необоснованных суждений. За понимание государства как надклассового учреждения Ранович в первую очередь критикует Тарна, но понятно, коль скоро он подчёркивает, что этот подход свойственен всем «буржуазным историкам и юристам», 58 то
и Ростовцев подпадает под этот упрёк: в упомянутой выше рецензии советский учёный метко язвит своего зарубежного коллегу, отмечая, что для Ростовцева идеальное государство эллинизма возможно либо при господстве «умеренной» буржуазии, либо «надклассовых» царей. 59 Но и это мнение убедительно только на уровне максимального обобщения и отдаления от материала. Ростовцев неоднократно пишет о конфликте между высшими и низшими классами (который был наиболее острым в самых богатых и развитых городах 60 ), в котором пролетариат стремился к социальной 56 Там же. С. 165. 57 SEHHW. P. 1158. 58 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 209. 59 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистического мира. С. 98.
60 SEHHW. P. 806-807. Речь идёт о Пергамском царстве.
234
революции, 61 а высшие классы добивались иной раз такого укрепления своих позиций, что могли себе позволить вовсе не учитывать интересы низших слоёв населения. 62 Он, наконец, признаёт, что бюрократия может играть самостоятельную роль, фактически препятствуя правительству проводить в жизнь те или иные меры и способствуя постепенному разложению системы управления. 63
Полностью рассеивают сомнение слова, сказанные о крупных монархиях в резюмирующей главе: «И в итоге они столкнулись с великой и вечной проблемой человеческого общества, столь же острой в древнем мире, как и в современном: антиномией между правителями и управляемыми, между «имущими» и «неимущими», буржуазией и рабочими классами, городом и деревней». 64 Словом, согласно Ростовцеву, социальный мир достигался редко, а государство часто служило инструментом угнетения – всё это трудно оценить как веру в его надклассовый характер. Одно из самых принципиальных возражений Рановича касается представлений о древневосточном обществе как феодальном. Ранович трактует такого рода мнения очевидным нонсенсом, путаницей в умах буржуазных историков, которые выхватывают отдельные общественные черты, не различая основного и второстепенного, и строят на этом свои поверхностные умозаключения. 65 Это одно из немногих общих замечаний Рановича, которое обосновано им с помощью не исключительно логических и стилистических приёмов, а путём анализа источников. Ранович достаточно подробно показывает, что источники Ростовцева (равно как Вебера и Мейера) не дают возможности трактовать статус зависимых крестьян в Малой Азии как крепостных, а получающих доход с их общин представителей правящей династии – как феодалов. Его трактовка положения крестьян в Малой Азии может оцениваться с разной степенью
61 Op. cit. P. 1125. 62 Op. cit. P. 756. Речь идёт о Греции II в. до н.э. 63 Op. cit. P. 885, 895-896, 904. 64 Op. cit. P. 1031. 65 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 146-147. 235
доверия 66 , но следует учитывать два важных момента: во-первых, Ранович действительно находит слабое место в исследованиях западной историографии – но оно является таковым именно из-за малого количества информации (что Ростовцев оговаривает 67 ); во-вторых, на фоне неоднозначных сведений источников, убеждённость Рановича в правоте собственного их прочтения основывается, по сути, лишь на убеждённости в правильности марксистского (в струвианской подаче) учения о формациях и принципиальной недопустимости использования слова «феодальный» в иных значениях, чем это было допускаемо Марксом. То есть, даже обращаясь к анализу специального вопроса, Ранович всё равно возвращается к представлению о том, что главный грех буржуазных учёных – в том, что они буржуазные (т.е., немарксистские). Потому-то они всегда обречены на блуждание в темноте. И потому они всегда
вынуждены любить
агрессивную, империалистическую политику. Это общее мнение тех лет Ранович, надо полагать, чувствует себя обязанным подкрепить и в отношении Ростовцева. Ростовцев выдаёт свою буржуазную сущность, когда нелогично характеризует внешнюю политику Птолемеев и превозносит период войн диадохов. По мнению советского историка, йельский профессор из-за своей модернизаторской методологии так увлёкся поиском сопоставлений древности с современностью, что приписал Птолемеям империалистическую политику, но запутался с фактами и в одних работах говорит о них только как о властелинах Египта, в других – утверждает, что они стремились создать мировую державу. 68 Судя по всему, и здесь Ранович (вероятно, сознательно) 66 Например, А.С. Коцевалов столь же последовательно дезавуирует все аргументы Рановича, подчёркивая предвзятое прочтение источников именно советским учёным, вызванное желанием любой ценой опровергнуть факты продажи крестьян вместе с землёй в селевкидскую эпоху. Коцевалов А. Античное рабство и революция рабов в советской исторической литературе. Мюнхен, 1956. С. 14-19.
67
68 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 172. 236
сгустил краски. В 1922 г. в своём «Большом поместье в Египте» Ростовцев отмечает, что в статье в «Journal of Egyptian Archaeology» за 1920 г. 69
Первые Птолемеи, очевидно, не имели намерения создать мировое государство, тем не менее Филадельф, а затем и Эвергет проводили империалистическую политику, преследующую целью гегемонию на море, которая, конечно, была для Египта жизненно важным вопросом». 70 В
дальнейшем принципиальных изменений эта точка зрения уже не претерпела, разве что Ростовцев стал, судя по всему, избегать термина «империализм», но несколько раз упомянул об «империи на море» и о «Египетской империи» (подразумевая под ней ту же морскую гегемонию). 71 Тем самым, утверждение Рановича, что в «Социально-экономической истории эллинистического мира» говорится о Птолемеях только как о властителях Египта, вообще-то неверно. Но и здесь Ранович действует не на пустом месте: он чутко слышит колебания Ростовцева в употреблении терминологии (терминологическая рефлексия Ростовцева, судя по всему, усилилась в поздний период творчества) и уличает за этим классовую ограниченность противника. Примерно в этом же ключе трактованы и высказывания Ростовцева об эпохе диадохов. «Ростовцев считает, что войны диадохов сами по себе способствовали расцвету и Востока и Греции. … Ростовцев оценивает экономическое положение только с точки зрения денежного обращения, но не с точки зрения производства. Он поэтому видит симптом расцвета в том,
69 Rostovtzeff M. The Foundations of Social and Economic Life in Egypt in Hellenistic Times // JEA. 1920. Vol 6. P. 161-178. Русский вариант статьи (впервые опубликованный в 1922 г.): Ростовцев М.И. Государство и личность в хозяйственной жизни Птолемеевского Египта // Ростовцев М.И. Miscellanea. Из журналов Русского зарубежья (1920-1939). СПб., 2004. С. 59-86.
70 Rostovtzeff M. A Large Estate in Egypt in the Third Century B.C. P. 22, n. 33. 71 SEHHW. P. 16, 29, 226. Интересно, что сам Ранович фактически повторяет ту же точку зрения Ростовцева, однако находит стилистически нейтральное определение, возможное в русском (но не в английском) языке: «при преемниках Птолемея II Египет постепенно отходит от великодержавной политики» (курсив мой – С.К.). Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 178. Ростовцеву во всех такого рода случаях приходилось писать об imperialistic tendencies.
237
что было много богатых людей. А восхваление роли войска и войны как экономического фактора – обычная формула, которой прикрываются империалистический разбой и угнетение колоний». 72
И здесь тоже, по уже не раз наблюдаемому нами методу, Ранович добавляет к небольшой подтасовке чужого мнения обширное собственное толкование, искажающее это мнение в корне. Единственное, что хотел сказать Ростовцев о роли войны в эпоху диадохов: она не была исключительно «источником зла в экономической жизни греческого и восточного мира», 73 способствуя перераспределению богатств, награбленных армией Александра, поощряя отдельные отрасли ремесла, 74 а вовсе не «сама по себе». Но это было следствием исключительного характера армий диадохов, «который был уникален в своём роде и в мировой истории», – иными словами, Ростовцев специально подчёркивает, что никакие сравнения и модернизация здесь не уместны! 75 Наконец, войны мало повлияли на общую эволюцию становящегося эллинистического мира, 76 а для Греции служили помехой в развитии: «Война, повторимся, оставалась столь же жестокой и безжалостной, как и была, и прерывала, возможно, даже более, чем в прошлом, нормальное развитие страны». 77
Претензии, которым сам Ранович придал первостепенную важность, поскольку расположил их в начале книги, достаточно лишь кратко перечислить. «Социально-экономическая история эллинистического мира» не может считаться действительно эпохальным научным трудом: она лишена необходимых обобщений и провалилась в отыскании исторических закономерностей, в ней не сделано различия между свободным и рабским трудом (следовательно, неверно понята специфика древнего общества), она
72 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 108. 73 SEHHW. P. 143. 74 Op. cit. P. 152. 75 Op. cit. P. 143. Там же сказано, что в корне неверно сопоставлять армии диадохов и отряды средневековых кондотьеров.
76 Op. cit. P. 152.
77 Op. cit. P. 194.
238
едва касается политики и культуры (следовательно, однобоко трактует проблему). Соответственно, Ростовцев не может пойти в своих объяснениях исторического процесса дальше психологических причин. Всё это – следствие неверного идеологического выбора. «Буржуазная концепция истории мстит за себя тем, что не даёт возможности правильно осмыслить историю». 78
исследователя уже не важна – выбрав порочную концепцию, он обречён, а лучшие его достижения пропадут впустую. Нет необходимости подробно иллюстрировать, что и тут Ранович несколько сместил акценты как в том, что касается рабского труда, так и относительно малого внимания к политике и культуре (очерки по политической истории у Ростовцева совсем не малого объёма, а о культурных достижениях говорится постоянно на протяжении всей работы 79 ). Гораздо более важно увидеть, как мы и намеревались, что же раскрывается нам в работе Рановича, когда мы читаем его критические замечания. Первое, что очевидно при их анализе – неискренность. Ранович прекрасно проштудировал «Социально-экономическую историю эллинистического мира», и, если обратить внимание на то, как он с ней работал, как отбирал материал для собственного исследования, становится понятным, что он не мог столько раз случайно, ненамеренно нарушать контекст, корректировать взгляды Ростовцева, видеть проблему однобоко. Если он и не обращал внимания на стиль и терминологию Ростовцева, то не мог не чувствовать, что тот говорит языком драматическим, что сознательно не даёт однозначных оценок и что при этом способен на глубокие суждения и неожиданное раскрытие материала. Неужели всё дело в обязанности советского историка ругать любого коллегу из чужого лагеря, даже будучи внутренне благодарным ему за
78 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 15. 79 См., например, SEHHW. P. 1203 ff., где дано описание бытовой жизни, редкое во многих обобщающих работах по эллинизму.
239
научные достижения? Наверное, это играло свою роль, как играло роль и положение Ростовцева-эмигранта, о котором было сказано в начале главы. И поэтому, волей-неволей, не имея возможности часто говорить «спасибо», Ранович ругает своего современника, таким парадоксальным образом подтверждая величину фигуры Ростовцева в современной ему исторической науке.
Но это не значит, что Ранович перестаёт быть настоящим советским историком и говорит с нами эзоповым языком – это ещё не эпоха 70-х гг., когда длинные и стандартные посрамления западных историков на самом деле заменяли историографические обзоры, которые следовало читать только ради информации, отсекая нелестные характеристики. Ранович сам стоит у истоков советской науки и поэтому искренне полагает её лучшей. И самое главное, что он постоянно показывает, почему она лучшая: только потому, что основывается на правильной теории. Коль скоро Ранович упрекает Ростовцева за путаницу в понятиях, следовательно, сам он гордится чёткостью понятийного аппарата советской исторической науки. Здесь уместно сказать несколько слов о проблеме терминологии. Если Ранович основывается на впервые чётко определённом к тому времени наборе терминов и понятий марксистско-ленинской науки, то Ростовцев не просто обладает другой системой понятий, но и другим принципом её использования. 80 Он отчасти обусловлен особенностями английского языка (скажем, говоря о распространении влияния арабского племени набатеев, Ростовцев говорит об «империи» набатейских царей 81 ), но
в основном принципиальными особенностями научного стиля Ростовцева. Об этом уместно также сказать несколько слов. Ростовцев как учёный формировался в период первого столкновения между двумя основными тенденциями в понимании общественной жизни
80 Подробнее об этом: Крих С.Б. Социальный кризис и возможности его преодоления. М.И. Ростовцев о Римской империи // Европа. Международный альманах. Выпуск VIII. Тюмень, 2008. С. 6-7.
81
о завоевании территорий, а о контроле над торговыми путями.
240
древнего мира – которые можно, не без ряда оговорок, назвать примитивистской и модернизаторской. 82 Как известно, у истоков первой стоял К. Бюхер, а второй – Эд. Мейер, известно и то, что экономисты и социологи в основном были ближе к вариациям бюхеровского подхода, а историки – мейеровского. Если Мейер отстаивал корректность сопоставлений античного хозяйства периода расцвета экономики и современного капитализма, то Бюхер отрицал вообще серьёзные тенденции к рыночной экономике в древности. Спор о содержании терминов тогда не вёлся. 83
дискуссию, предпочитали идти средним путём: признавать как известные совпадения, так и существенные отличия между античностью и современностью, а такие слова, как «фабрика» или «мануфактура», «буржуазия», «капитал», «пролетариат» использовать в их широком значении – понимая, соответственно, любое производство с использованием большого количества рабочих рук, городское сословие среднего достатка, свободные средства, которые можно пустить в оборот и, наконец, низшую городскую прослойку, живущую подённым трудом. В 20-е гг. XX в. ситуация постепенно начала меняться, во многом благодаря работам Й. Хазебрёка. 84 И хотя до 60-х гг., когда М. Финли удалось переломить ситуацию, примитивистская тенденция оставалась в общем на втором плане, в учёном мире уже установилось отрицательное отношение к проведению слишком смелых и откровенных аналогий. Ростовцев воспринял это смещение оценок, возможно, чувствительнее других, поскольку именно его «Социально-экономическая история Римской
82 О сложностях в употреблении этих понятий см. Bang P.F. Antiquity between «Primitivism» and «Modernism» // Århus. 1997. P. 1-21.
83 XIX в. вообще не был слишком обязателен в плане следования единообразной системе понятий – по той простой причине, что некоторые из них отражали не до конца установившиеся новые общественные отношения. Скажем, только для последователя Маркса было обязательным отличать фабрику (с машинным трудом) от мануфактуры (с преобладанием ручного труда), но в повседневной жизни и многих научных трудах того времени эти понятия часто использовались как синонимы.
84
Немецкое издание – 1928 г.
241
империи» оказалась мишенью для наибольшего количества пущенных критиками стрел. Во второй своей социально-экономической истории он постарался это учесть, смягчив тональность, 85 оговорив употребление терминов (например, объяснив своё понимание античной буржуазии 86 ), указав на
недопустимость некоторых к тому
времени почти
общеупотребимых трактовок и аналогий 87 . Однако смягчение стиля отнюдь не значило отказа от него, 88 тем более что целостность научного творчества Ростовцева, его направленность на работу с источниками делали это невозможным. Социологу истории сравнительно легко перекраивать систему своих терминов и приводить их в логичный порядок; погружённому в повседневную работу историку для этого требуются определённые усилия. Поэтому Ростовцев не отказался ни от своих любимых образных аналогий, 89 ни от ряда неоднозначных терминов (например, «банковским делом» (banking) он чаще всего называет ростовщические операции 90 ).
Нельзя сказать, что Ранович не воспринимал вообще этих особенностей творчества Ростовцева. Но для него они были недостатками, примерно
85 SEHHW. P. 100 («капиталистический» в кавычках), P. 1303 (неуверенность в употреблении понятия «капитализм»), Р. 302, 1099 (оговорки при употреблении современных терминов), Р. 271 (отказ от объяснения древнего общества через современные теории).
86 Op. cit. P. 1115-1116. Тем более странно читать у Момильяно, что Ростовцев «никогда не дал определения термину «буржуазия»». Момильяно А.Д. М.И. Ростовцев. С. 455.
87
Колумбом), Р. 90 (греческий город-государство – не современный город), Р. 143 (солдаты диадохов не похожи на кондотьеров).
88
линию на поддержку Эд. Мейера Ростовцев оставил без изменений. См.: Фролов Э.Д. Эдуард Мейер и русская наука о классической древности // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып. 2. М. – Магнитогорск, 1995. С. 92. Во-первых, поддержка эта никогда не была безоговорочной (что признаёт и сам Э.Д. Фролов), во-вторых, судя по всему, Ростовцев так и не простил Мейеру националистических заявлений, сделанных во время Первой Мировой войны.
89
(режим ранних Птолемеев схож с колониальным в современности), P. 388 («Птолемеевский Суэц»), P. 586, 977 (понтийские города – «Ганза»), P. 912 (сходство между Европой XVII – начала XIX вв. и Птолемеевским Египтом), P. 1123 (сходство в филантропии эллинистических и современных американских буржуа).
90
242
такими же, как частое напоминание Ростовцевым на разные лады того, как мало мы знаем о древности вообще и об эллинистическом мире в частности. Не имея цели составить полный перечень, мы смогли посчитать, что на протяжении трёх томов учёный говорит о недостаточности наших знаний, а то и просто о незнании отдельных вопросов около 90 раз. Поэтому, часто продолжает Ростовцев, мы не можем увлекаться генерализацией. 91 Ранович лишь несколько раз упоминает о скудости источников, но это редко отвращает его от обобщений. Суммируя вышесказанное, можно отметить, что недовольство Рановича Ростовцевым искреннее, ведь он даже хуже других буржуазных историков: Белох верит в то, что население эллинистического мира можно примерно посчитать, Ростовцев – нет, Бикерман говорит об определённой политике Селевкидов в отношении городов, Ростовцев – полагает, что у нас мало данных для выведения тенденции. Начиная работу над собственным большим опусом об эллинизме, Ранович должен был чувствовать известное раздражение: Ростовцев овладел таким объёмом материала, который не мог и сниться учёному, проводящему подавляющую часть своего времени в Москве и Ленинграде, и при том ещё и позволил себе постоянно, едва ли не навязчиво, говорить о преждевременности обобщений (Тарн хотя бы стилистически мягче в этом отношении). Естественная мысль, которая рождалась сама собой в ответ на эту осторожность: Ростовцев «утонул» в материале, не смог довести дело до конца и рухнул в агностицизм. Конечно, Ранович оценивал это как настоящее фиаско самого Ростовцева и буржуазной историографии в целом: он так и говорит, что Ростовцев собрал много материала, т.е. приближает его работу к усилиям антиквара. 92
91 Op. cit. P. 181, 210, 482, 1437-1438. 92 См. Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 15: «Собрав, систематизировав и исследовав громадный материал источников…». Обратите внимание, как мало спасают положение дополняющие систематизировав и исследовав. Дело тут, вероятно, в постановке и подборе слов. Если бы Ранович хотел похвалить Ростовцева, ему достаточно было убрать из предложения первое слово и вынести «исследовав» на первое место, тем более что систематизация и исследование подразумевают этап сбора материала.
243
Можно высказать следующую точку зрения. Для Рановича настоящий труд историка начинается там, где для Ростовцева он заканчивается, а их представления об истории как науке почти не имеют общей территории: конечно, Ростовцев не отрицает генерализации как таковой, да и Ранович не представляет исторического исследования без тщательного анализа источников, – но иерархию этих усилий они выстраивают полностью противоположным образом. В одном случае историк полагает свою задачу выполненной, если сумел нарисовать достаточно широкую и убедительную картину жизни прошлого, объяснив, что и почему мы знаем, а чего не можем пока или не сумеем вовсе, и завершает своё исследование меланхоличными и едва не банальными сентенциями о преходящем характере мира или неизменности человеческой природы – большее он третирует как социологизм. В другом случае другой историк готов, напротив, принести в жертву весь собственный труд ради доказательства истинности одного лишь положения его главной теории, он чувствует себя обязанным повторять откровения, содержащиеся в ней, и отыскивать соответствия им во всём ходе мировой истории; при этом он ещё удивляется, как можно не видеть того, что так ясно ему самому – безупречности теории. И взаимного понимания между двумя этими позициями нет. Но если верно наше предположение, что Ранович полагал несправедливым богатство материала, доставшееся в руки столь не умеющего обобщать учёного, как Ростовцев, то, значит, Ранович должен был чувствовать себя вправе это положение вещей исправить. 93 Собственно, о необходимости перекроить Ростовцева сказано уже в рецензии Рановича на его труд. По сути дела, Ранович тем самым претендовал дать образец
93 Более прямо эту мысль высказывал позднее К.К. Зельин: «идя по другому пути в анализе богатейшего материала источников, сосредоточенного в трёх томах труда М.И. Ростовцева, думается, можно прийти и к иному пониманию процесса экономического развития эллинистических стран, чем то, к которому пришёл автор». Зельин К.К. Исследования по истории земельных отношений в эллинистическом Египте II-I вв. до н.э. М., 1960. С. 44.
244
настоящей (что для него было равносильно марксистской) научной исторической книги, то есть – классическую работу.
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|