Фразеологический потенциал немецких шванков XVI века

 
25 
застывают  в  своем  развитии,  храня  память  о  прошлом»,  таким  образом 
«фразеология  во  многих  случаях  становится  памятью  языка,  храня  давно 
изжившие  себя,  но  сыгравшие  некогда  важную  роль  его  элементы  или 
свойства» [Вальтер, Малински, Мокиенко, Степанова 2005: 7]. 
Поскольку  фразеологический  состав  языка  в  процессе  исторического 
развития  подвергается  существенным  структурно-грамматическим  и 
лексико-семантическим  изменениям,  а  некоторые  устойчивые  единицы  в 
современном  языке  не  всегда  сохраняют  свою  первоначальную  форму  и 
семантику, 
особенно 
актуальным 
является 
проведение 
историко-
этимологического  анализа  фразеологизмов,  позволяющего  проследить 
развитие и функционирование устойчивого сочетания.  
Исторические фразеологические исследования вносят вклад в научную 
этимологизацию  фразеологических  единиц  (в  отличие  от  нередко 
встречающихся  дилетантских  псевдонаучных  попыток),  что  создает 
предпосылки  для  разработки  этимологических  фразеологических  словарей 
[Eckert 1991: 13].  
По  утверждению  В. М. Мокиенко,  вполне  оправданным  при 
этимологическом 
анализе 
фразеологизмов 
является 
обращение 
к 
этнографическим  фактам,  так  как  «большинство  из  устойчивых  сочетаний 
имеет экстралингвистическую основу» [Мокиенко 1989: 90]. 
Исторические  фразеологические  изыскания  призваны  не  только 
описать  и  систематизировать  фразеологические  процессы,  определить 
момент появления у свободного словосочетания фразеологически связанного 
значения,  а  также  реконструировать  первоначальную  cтруктурно-
cемантическую  форму  устойчивого  выражения,  но  и  помочь  в  выявлении 
кодов  культуры  в  образном  cодержании  фразеологизма,  так  как  для 
формирования  и  развития  фразеологической  системы  языка  большую  роль 
играют  не  только  внутренние  процессы  развития  языка,  но  и  внешние 
факторы.  Детальный  анализ  фразеологизмов,  часто  встречающихся  в 
несовременных  текстах  (вследствие  чего  их  можно  охарактеризовать  как 

 
26 
активно употребляемые в исследуемый период), позволяет нам взглянуть на 
мир  глазами  представителей  средневекового  социума,  что  является 
чрезвычайно интересным, учитывая то, что их повседневная жизнь, уклад и 
быт,  особенности  которых  находят  отражение  в  устойчивых  словесных 
комплексах, нередко оказываются за кадром исторической хроники. 
По  мнению  Н. И. Толстого,  «дальнейшее  развитие  исторических 
фразеологических исследований может быть плодотворно лишь при условии 
серьезного внимания к языку как вербальному коду культуры и к языку как 
творцу культуры» [Толстой 1995: 24]. 
Анализ  фразеологии  в  диахронии  направлен  в  том  числе  на  описание 
национальных  культурогем,  то  есть  реконструкцию  «фразеологической 
картины  мира»  со  своими  мифологическими  представлениями,  народными 
традициями  и  обычаями,  историческими  и  другими  национальными 
реминисценциями
1
. 
Стоит  все  же  упомянуть,  что  не  всегда  история  языка  и  история 
культуры  предоставляют  исчерпывающую  информацию  относительно 
происхождения  того  или  иного  устойчивого  оборота  [Burger  2012:  3], 
поэтому целью диахронического исследования фразеологии является анализ 
ее  компонентов  на  определённых  исторических  отрезках  в  сравнении  с 
другими периодами ее развития [Mokienko 2007: 1136]. 
Исходя из вышеизложенного, фразеология должна рассматриваться не 
только  в  рамках  синхронического,  но  и  диахронического  подхода.  И  нельзя 
не согласиться с утверждением Х. Бургера, что исследование фразеологии в 
диахронии позволяет осознать саму сущность фразеологии [Burger 2012: 1], 
ведь  диахронный  анализ  фразеологической  системы  делает  возможным 
рассмотрение  законов  зарождения,  развития  и  функционирования 
устойчивых оборотов в языке.  
                                                 
1
 
Dobrovol`skij 1997. Idiome im mentalen Lexikon. Ziele und Methoden der kognitivbasierten 
Phraseologieforschung. Trier. Цит по: [Mokienko 2007: 1137].
 

 
27 
То  есть,  изучая  фразеологию  в  историческом  аспекте,  представляется 
возможным  проследить  пути  формирования  фразеологизмов  на  любом 
синхронном срезе и тем самым становление современной фразеологической 
системы  языка.  И  в  этой  связи  нельзя  не  упомянуть  учение  Ш. Балли  о 
«языковых  тенденциях»,  сводившееся  к  тому,  что  «для  понимания 
современного  языка  совершенно  необходимо  знать,  какие  исторические 
тенденции  языка  вызывают  то  или  иное  современное  языковое  явление» 
[Балли 1955: 6].  
Однако  «исследование  развития  фразеологизмов  –  это  не  простая 
демонстрация  истории  отдельных  выражений  или  более  или  менее  удачное 
объяснение  их  смысла.  Такое  исследование  предполагает  системный  охват 
разнообразного  материала,  учет  лингвистических  и  экстралингвистических 
факторов, 
привлечение 
широких 
генетических 
и 
типологических 
параллелей» [Мокиенко 1989: 6].  
В  данном  случае  интересным  представляется  сравнение  сфер 
деятельности  историка  и  художника  у  В. Гумбольдта.  Следуя  его  мысли, 
историк  «достигает  в  своем  изображении  истины  происходившего,  только 
дополняя  и  связывая  неполные  и  разрозненные  данные  непосредственного 
наблюдения»  с  помощью  фантазии  (подобно  художнику),  подчиняя  ее 
опытным данным и исследованию действительности [Гумбольдт 1985: 293]. 
Применительно  к  исторической  фразеологии  позицию  В.  Гумбольдта 
справедливо  подкрепить  словами  В. М. Мокиенко  о  том,  что  «история 
фразеологизма  –  это  не  серия  аллегорических  художественных  очерков,  а 
строгая  система  доказательств»,  и  необходимо  знать,  что  «аргументы 
отыскиваются  лишь  в  результате  трудоемких  разысканий  в  надежных 
лингвистических источниках» [Мокиенко 1989: 8]. 
 
 
 

 
28 
1.2. Источники изучения исторической фразеологии 
 
Важную  роль  для  исторических  фразеологических  исследований  
играют источники изучения устойчивых словесных комплексов. По мнению 
А. Г. Назаряна, основными из них являются:  
а)  фразеографический  материал  разных  эпох,  представленный  в 
различных сборниках, словарях, справочниках и т.п.;  
б)  фразеология  литературных  памятников,  относящихся  к  различным 
историческим этапам ее развития;  
в)  работы,  посвященные  исследованию  фразеологических  единиц  и 
отражающие уровень и характер развития фразеологии в ту или иную эпоху 
[Назарян 1981: 13–14]. 
В связи с данной трактовкой представляется целесообразным привести 
в качестве примера краткий обзор развития немецкой паремиографии
2
, ведь 
несмотря на то, что до своего закрепления в лексикографических источниках 
пословицы  и  поговорки  существовали  в  устном  дискурсе  в  различных 
вариантах  (ср.,  к  примеру,  статью  об  этимологии  распространенного 
выражения  «Morgenstunde  hat  Gold  im  Munde»  в  [Mieder  1983]), 
паремиологические сборники, кодифицированные в рассматриваемую эпоху, 
являют  собой  существенный  источник  устойчивых  сочетаний  для  историка 
фразеологии. 
Как  известно,  интерес  к  фразеологии,  в  частности  к  пословицам  и 
поговоркам,  возник  еще  в  древности,  так  как  они  «всегда  привлекали 
исследователей  своей  семантической  емкостью  и  способностью  к 
употреблению в различных речевых ситуациях с разными речевыми целями» 
[Савенкова 2002: 3]. 
                                                 
2
  Современный  термин  «паремиография»  подразумевает  описание  паремий,  однако 
применительно  к  эпохе  позднего  Средневековья  «паремии»  представляют  собой  более 
широкий  спектр  языковых  средств,  к  которым  сегодня  относились  бы  фразеологизмы 
разного типа. 

 
29 
Немецкая  паремиография  уходит  своими  корнями  в  Средневековье.  В 
это время идиоматические выражения, прежде всего античные и библейские 
пословицы и поговорки, собирались и переписывались не один раз.  
В частности, с изданием «Fecunda ratis» (1023 г.) Эгберта фон Люттиха 
начинает появляться целый ряд сборников не только латинских и греческих, 
но и немецких пословиц в латинском переводе. После выхода в свет в XIV в. 
«162  Schwabacher  Sprüche»  составляются  уже  двуязычные  сборники 
пословиц [Mieder 2003: 2561]. 
В  XIV в.  собрания  пословиц,  написанные  на  латинском  языке, 
преследовали,  в  частности,  прагматические  цели  при  проведении  занятий  в 
школах  и  университетах.  Паремии  не  только  предлагали  аргументативный 
материал  для  ученых  диспутов,  их  содержательность  и  остроумие 
оказывались полезными при составления проповедей [Kiesant 2004: 606].  
В  1500  г.  выдающийся  гуманист  Эразм  Роттердамский  опубликовал 
сборник  латинских  и  греческих  изречений,  известный  под  латинским 
названием  «Adagia»  («Адагии»).  В  нем  Эразм  описал  около  800  паремий,  а 
также  перевел  и  некоторые  нидерландские  пословицы  [Mieder  2003:  2562]. 
Окончательный, самый обширный и уже посмертный сборник Эразма «Opera 
Omnia», включавший около 4151 изречений, появился в 1540 г. [Doyle 2007: 
1078]. 
Сборник  «Proverbia  Germanica»  (1508  г.)  Генриха  Бебеля  охватывал 
около  600  немецких  идиоматических  выражений,  к  сожалению,  лишь  в 
латинском переводе. Мартин Лютер составил для себя рукописный сборник 
немецких пословиц и поговорок, которым пользовался при переводе Библии 
и  написании  других  работ  [Mieder  2003:  2562].  На  латинском  языке  вышли 
сборники  нижненемецких  паремий  «Versus  proverbiales»  (1513  г.)  и 
«Monosticha» Антона Тунисиуса (Tunisius) (1514 г.) [Kiesant 2004: 606]. 
Самое  старое  собрание  пословиц,  написанное  на  немецком  языке, 
«Dreihundert  gemener  sprihwoerde,  der  wir  Dudschen  uns  gebruken,  unde  doch 
nicht  weten,  woher  se  kamen»,  изданное  в  1528  г.  и  дополненное  на  450 

 
30 
пословиц  «Sybenhundert  und  fünfftzig  Teütscher  Sprüchwörter»  в  1529  г. 
принадлежит  Иоганну  Агриколе  [Honcamp  1984:  48],  который  уже  в 
предисловии  указал  на  потребность  в  подобном  сборнике  в  связи  с 
необходимостью толкования немецких паремий [Agricola 1971].  
Последующая значительная работа в области немецкой паремиографии 
XVI в. «Sprichwörter / Schöne / Weise / Herrliche Clugreden / vnnd Hoffsprüch» 
(1541 г.) была написана Себастианом Франком, в нее входят 7000 изречений 
[Mieder  2003:  2562].  По  мнению  К.-Ф.-В.  Вандера,  то,  что  выходило  после 
указанного сборника, было заимствовано из него [Wander]. 
В 1548 г. появились «Sprichwörter / Schöne / Weise Klugreden»  издателя 
Кристиана Эгенольфа с толкованием 1320 (386 из Агриколы, 934 из Франка) 
пословиц [Mieder 2003: 2562].  
Первым  значительным  собранием  XVII  в.  является  «Der  deutschen 
Weisheit»  (1605  г.)  Фридриха  Петри,  которое  почти  полностью  включил 
Георг  Хениш  в  свой  «Thesaurus»  (1616  г.).  Затем  последовал  сборник 
Кристофа Лемана «Florilegium» (1630 г.). 
XVIII в. богат работами в области паремиографии, среди них, однако, 
не  представлено  какой-либо  существенной,  которая  бы  обогатила 
пословичный  фонд  и  внесла  вклад  в  упорядочивание  отдельных 
разрозненных пословиц и поговорок [Wander]. 
Лишь  в  XIX  в.  появляется  потребность  в  систематизации  изречений. 
Этому  принципу  следуют  авторы  «Deutsches  Sprichwörter-Lexikon»  Карл 
Фридрих  Вильгельм  Вандер,  «Die  Sprichwörter  und  sprichwörtlichen 
Redensarten  der  Deutschen»  Вильгельм  Керте,  «Die  deutschen  Sprichwörter» 
Карл Йозеф Зимрок, «Die Sprichwörter und Sinnreden des deutschen Volkes in 
alter und neuer Zeit» Йозеф Эйзеляйн [Wander], [Dräger 2011: 29].  
Стоит  упомянуть  изданный  в  1864  г.  сборник  Игнаца  фон  Цингерле 
«Die  deutschen  Sprichwörter  im  Mittelalter».  В  предисловии  автор  приводит 
идею В. Гримма о составлении и публикации свода пословиц, обнаруженных 
им  в  литературных  памятниках  Средневековья,  который,  к  сожалению 

 
31 
И. фон Цингерле,  так  и  не  появился.  При  этом,  оценивая  по  достоинству 
труды  последователей  В. Гримма,  в  частности  В. Керте,  автор  считает 
необходимым указывать «возраст» пословицы или подтверждение ее первого 
появления  в  литературных  памятниках,  так  как  многовековое  употребление 
подобных мудрых изречений свидетельствует об отражении в них (в отличие 
от  «более  новых»  жизненных  правил)  истинной  житейской  мудрости 
[Zingerle 1864: 1–2]. 
«Апогеем»  немецкой  паремиографии  по  праву  можно  считать 
пятитомный  словарь  К.-Ф.-В.  Вандера  «Deutsches  Sprichwörter-Lexikon»,  в 
котором  представлено  250000  паремий.  По  мнению  В. Мидера, 
немецкоязычная паремиография после издания сборника К.-Ф.-В. Вандера не 
достигла каких-либо значимых результатов [Mieder 2006: 42].  
Тем  не  менее  необходимо  отметить  один  из  известных  словарей 
немецкой  фразеологии,  а  именно  «Das  große  Lexikon  sprichwörtlicher 
Redensarten»  известного  фольклориста  и  этнографа  Лутца Рериха  [Röhrich 
1973], основная особенность которого представляет собой наличие историко-
этимологических  комментариев.  Особое  внимание  автор  уделяет  описанию 
истории возникновения устойчивых выражений.  
М. Дрегер видит потребность в создании паремиологического сборника 
«в  стиле  Л. Рериха»,  обосновывая  это  тем,  что  паремиографы  по  большей 
части уделяли внимание лишь собиранию и перечислению пословиц, чем их 
толкованию.  К  тому  же  монументальный  словарь  К.-Ф.-В.  Вандера  надолго 
«заблокировал  рынок»  и  тем  самым  помешал  дальнейшему  развитию 
паремиографии [Dräger 2011: 28].  
В  настоящее  время  создаются  электронные  базы  данных,  в  которых 
компьютерные 
возможности 
активно 
используются 
в 
области 
лексикографии, фразеографии и паремиографии (подробнее в [Dräger 2011]). 
Компьютерная  лексикография  уже  представляет  собой  отдельную  научную 
дисциплину,  основным  направлением  которой  является  разработка 
электронных  словарей.  Однако  В. М. Мокиенко,  не  отрицая  «существенной 

 
32 
помощи», которую оказывают компьютерные технологии паремиологам, все 
же считает, что пока полностью полагаться на нее рано [Мокиенко 2015: 6]. 
Исходя из  вышеизложенного,  «золотым» веком пословиц и поговорок 
можно 
назвать 
XVI в., 
поскольку 
один 
за 
другим 
выходят 
паремиологические  сборники,  а  обращение  к  паремиям  в  литературе 
возрастает. Согласно К.-Ф.-В. Вандеру, именно в это время «весь мир думал, 
разговаривал  и  писал  пословицами»  [Wander],  то  есть  историческая 
актуальность  пословиц  обусловила  их  высокую  частотность  употребления 
[Назарян 1981: 60]. 
Не  вызывает  сомнений,  что  труды  великих  гуманистов,  в  частности, 
Эразма  Роттердамского,  заключавшиеся  в  «знакомстве»  средневековых 
людей  с  античным  наследием,  оказали  большое  влияние  на  многие 
германские языки.  
Разумеется,  составленные  еще  далеко  до  становления  фразеологии 
(resp.  паремиологии)  как  науки  данные  собрания  выполняли  определенную 
задачу,  а  именно  нравственно-дидактическую,  так  как  пословицы  и 
поговорки  должны  были  разъяснять  смысл  жизненных  устоев,  передавать 
накопленный  опыт  и  мудрость  старшего  поколения  молодым.  Согласимся  с 
точкой 
зрения 
А. Г. Назаряна, 
утверждавшего, 
что 
«пословицы 
употреблялись  не  столько  в  назидательных  целях,  сколько  выполняли 
дидактико-гносеологическую  функцию,  т.е.  служили  средством  познания  и 
обобщения фактов и явлений общественной жизни» [Назарян 1981: 61–62]. 
С связи с этим необходимо указать на то, что в рассматриваемую эпоху 
в сборники пословиц и поговорок входили не только собственно паремии, но 
и  различные  изречения  поучительного  характера
3
.  Данное  обстоятельство 
вызвано  тем,  что  в  то  время  еще  не  существовало  более  или  менее  четкого 
определения  того,  что  понимать  под  пословицей.  Даже  К.-Ф.-В.  Вандер  в 
                                                 
3
 Естественно, что собирание и «документирование» пословиц и пословичных выражений 
происходило  без  ориентации  на  лингвистику  и  лексикографию,  так  как  авторами 
паремиологических  сборников  являлись  прежде  всего  проповедники,  учителя  и  те,  кто 
стремился получить образование [Kühn 2007: 621].  

 
33 
предисловии  к  своему  словарю  не  дает  ясной  трактовки  термина 
«пословица»,  поскольку,  по  его  мнению,  трудно  провести  границу  между 
собственно  пословицей  и  пословичным  устойчивым  выражением 
(sprichwörterliche  Redensart),  которые,  впрочем,  одинаково  важны  для 
исследования  языка  и  поэтому  и  пословицы,  и  похожие  изречения  должны 
быть включены в соответствующий сборник [Wander].  
В  XV–XVI  вв.  употребление  пословиц  и  поговорок  достигло  своего 
расцвета,  с  одной  стороны,  благодаря  отмечаемой  гуманистами 
авторитетности  античных  текстов,  с  другой  –  вследствие  содержательной  и 
языковой близости к переведенной Библии. Паремии использовали не только 
в  дидактической  литературе,  сатире,  проповедях,  но  и  в  романах  и  часто  в 
таких  местах,  к  которым  нужно  было  привлечь  внимание  или  там,  где 
пословицы  служили  верным  доказательством  авторских  изречений  [Kiesant 
2004: 607].  
Впрочем,  несмотря  на  необычайную  популярность  пословиц  в  XVI  в. 
как источника «подлинного немецкого языка», их употребление «не служит 
стилистическим маркером: слишком велико их распространение; появляясь в 
разных  контекстах,  они  оживляют  традиционный  канцелярский  язык  и 
риторические  приемы  гуманистов,  способствуя  в  этих  случаях 
определенному  снижению  языка  высокого  стиля»  [Гухман,  Семенюк, 
Бабенко 1984: 71].  
Однако  В. Мидер  считает,  что  уже  собрание  Эразма  «Адагии», 
дополненное 
этимологическими 
и 
историко-культурологическими 
комментариями,  сборник  Г.  Бебеля,  а  также  «реформаторское»  толкование 
пословиц у И. Агриколы и С. Франка выходят за рамки простого собирания 
устойчивых  выражений  [Mieder  2003:  2561–2562].  В. М. Мокиенко  также 
уверен  в  том,  что  «коллекции  пословиц  Эразма  Роттердамского,  Мартина 
Лютера  во  многом  были  ориентированы  именно  на  поиски  того,  что  в 
современной лингвистике называют когнитологией или «языковой картиной 

 
34 
мира»,  «в  пословицах  и  поговорках  начали  усматривать  отражение 
национального духа языка и культуры» [Мокиенко 2008: 9].  
Такая широкая распространенность паремий, к которым с точки зрения 
современной  фразеологии  относились  бы  и  различные  устойчивые 
сочетания,  способствовала  тому,  что  они  довольно  часто  встречаются  в 
художественных  произведениях  того  времени:  в  литературе  и  искусстве. 
«Пословичные»  сюжеты  вдохновляли  живописцев.  Самой  известной 
картиной  в  данной  области  является,  пожалуй,  полотно  Питера  Брейгеля 
Старшего 
«Нидерландские 
пословицы». 
Огромное 
значение 
для 
рассматриваемой  эпохи  получила  визуализация  пословиц  и  поговорок,  а 
также различных дидактических изречений в издаваемых книгах (подробнее 
в [Formelhaftigkeit in Text und Bild 2012]). 
К  фразеологизмам  обращался  французский  писатель  XVI  в.  Франсуа 
Рабле в своём сатирическом романе «Гаргантюа и Пантагрюэль», изобразив 
целый «остров пословиц», а также испанский романист Мигель Сервантес на 
рубеже XVI–XVII вв.  
Что  касается  Ф. Рабле,  то,  по  мнению  А. Г. Назаряна,  его  главная 
заслуга «состоит в том, что он впервые в истории французской (а может быть 
и мировой) литературы показал, какими огромными, почти неисчерпаемыми 
возможностями 
образно-экспрессивной 
характеристики 
обладает 
фразеология  и  каких  блестящих  результатов  можно  достичь  при  умелом 
использовании  этих  возможностей»  [Назарян  1981:  78–79].  При  этом 
исследователь  генезиса  французской  фразеологии  убежден  в  том,  «что  если 
Рабле  создал  гениальное  произведение,  то  он  во  многом  обязан  этим 
фразеологии»,  сумев  употребить  в  своем  романе  1139  разных 
фразеологических единиц 3006 раз [Назарян 1981: 79]. 
Следует  отметить,  что  «специфика  исторического  изучения  языка  в 
разных  формах  его  существования  заключается  в  том,  что  исследованию 
реально  доступны  только  письменные  тексты»  [Бабенко  1999:  87],  которые, 
по  утверждению  В. Б. Касевича  являются  «кодированием  второго  порядка, 

 
35 
или  же  альтернативным  способом  фиксации  речевых  структур»  [Касевич 
1994: 26], в то время как устные формы языка, являющиеся и генетически, и 
функционально  «первичными»,  существуют  для  историка  языка  лишь  в 
составе письменных трансляций [Бабенко 1999: 87].  
Согласимся  с  мнением,  что  диахронный  анализ  фразеологических 
процессов  должен  проводиться  на  основе  исследования  различных  типов 
текстов [Kühn 2007: 630], так как литературные памятники относятся к одним 
из  значимых  источников  изучения  фразеологии.  Именно  в  литературных 
памятниках закрепляются изменения на всех языковых уровнях, в том числе 
и  на  уровне  фразеологии,  исходя  из  чего  литературные  тексты  являются 
неисчерпаемым источником устойчивых сочетаний различного характера.   
Что  касается  немецкоязычной  словесности,  то  в  XVI  в.  получают 
распространение  жанры  массовой  литературы,  среди  которых  особое  место 
занимает  шванк.  Сочетание  развлекательной,  увеселительной  функции  с 
дидактическим  началом,  стремлением  к  поучению  и  назиданию  позволяет 
авторам  шванков  XVI  в.  использовать  различные  устойчивые  выражения  в 
стилистических целях, а паремии как источник народной мудрости. При этом 
многие  шванки  раскрывали  суть,  тайный  смысл  устойчивых  сочетаний, 
пословиц  и  поговорок.  Поэтому,  говоря  словами  Ж.  Ле  Гоффа,  необходимо 
обратиться  к  исследованию  устойчивых  сочетаний,  в  частности  паремий, 
игравших  важнейшую  роль  в  традиционном  крестьянском  обществе  и 
ждущих «еще своего фундаментального исследования, которое позволило бы 
нам  добраться  до  самых  глубин  средневековой  ментальности»,  чтобы 
спуститься «к основам фольклорной культуры» [Ле Гофф 1992: 305].  
На  основании  изложенного  очевидно,  почему  для  настоящего 
диссертационного  исследования  были  выбраны  шванки  именно  XVI  в.  Не 
только  жанровые  особенности  анализируемых  произведений,  но  и  эпоха 
процветания фразеологии побуждают авторов к постоянному употреблению 
устойчивых  словесных  комплексов.  Целевая  направленность  включения 
фразеологических 
единиц 
в 
структуру 
рассматриваемых 
текстов 

 
36 
представляется  не  случайной,  произведения  словно  «притягивают» 
устойчивые  выражения,  что,  в  свою  очередь,  дает  авторам  благодатную 
почву  для  толкования,  модификации  фразеологизмов  и  создает  больше 
возможностей для языковой игры. 
Обратим  внимание  и  на  то,  что  язык  ранненововерхненемецкого 
периода,  на  котором  написаны  произведения  XVI  в.  в  жанре  шванка, 
является  своего  рода  мостом,  соединяющим  ранние  этапы  развития 
немецкого  языка  с  современным,  обнаруживает  «переходные»  явления  в 
языке,  в  частности  во  фразеологии.  Здесь  встречаются  устойчивые 
выражения,  образованные  по  моделям,  характерным  для  ранних  периодов 
немецкого  языка,  а  также  появляются  новые  тенденции  в  развитии 
фразеологии.  
Подводя итог вышесказанному, отметим, что диахронное исследование 
устойчивых выражений в немецком шванке XVI в. способствует выявлению 
характерных особенностей фразеологии ранненововерхненемецкого периода, 
позволяет  обнаружить  закономерности  и  характер  развития  всей 
фразеологической  системы,  что  является  продолжением  немногочисленных 
работ 
в 
области 
исторической 
фразеологии, 
исследующих 
функционирование  ФЕ  на  материале  конкретных  литературных  жанров,  в 
частности  сатирико-дидактических,  которым  свойственно  обращение  к 
разного рода устойчивым словесным комплексам.  
 
1.3. Идентификация фразеологических единиц в несовременных текстах 
 
Как  известно,  любой  работе  с  историческим  фразеологическим 
материалом  предшествует  обнаружение  устойчивого  выражения  в 
анализируемом  несовременном  тексте.  При  этом  всегда  сопряженный  с 
определенными  трудностями  процесс  идентификации  фразеологизмов  в 
любом  историческом  тексте  неразрывно  связан  с  выявлением  структурно-
семантических особенностей ФЕ, анализом лексико-грамматического состава 

 
37 
устойчивого 
выражения, 
а 
также 
рассмотрением 
возможностей 
использования фразеологизма в стилистических целях, особенно в авторской 
обработке.  
Особенности  идентификации  ФЕ  в  несовременных  текстах  на  примере 
немецкого  языка  ранее  рассматривались  в  трудах  И. И. Чернышевой 
[Černyševa  1980],  Х. Бургера  [Burger  et  al.  1982],  Е. Н. Цветаевой  [Цветаева 
2001],  Й. Фридриха  [Friedrich  2007].  Опираясь  на  указанные  исследования, 
представляется  возможным  упорядочить  приемы  обнаружения  устойчивых 
единиц  на  примере  конкретного  литературного  жанра  –  немецкого  шванка 
XVI  в. 
Большое  количество  фразеологических  единиц  в  текстах  шванков 
нетрудно  идентифицировать  благодаря  их  четкой  структурной  форме.  В 
частности,  ярко  выраженная  организация  построения  выдает  типичные  для 
ранних  этапов  развития  немецкого  языка  и  наиболее  продуктивные  в  этот 
период  так  называемые  парные  формы,  которые  могут  относиться  к 
различным  частям  речи,  связываться  между  собой  по  принципу  синонимии 
или  антонимии  и  в  большинстве  случаев  имеют  тенденцию  к  рифме  и 
аллитерации.  Подобные  фразеологизмы  обнаруживаются  в  шванках  XVI  в. 
повсеместно,  например:  in  saus  und  braus
4
;  stein  und  bein  (schwören);  hader 
und  zanck;  hindn  und  vorn;  haus  und  hof;  himel  und  ert;  lieb  und  /  oder  leid 
(leiden); weit und breit; tag und nacht; frü und spet
5
.  
Языковая  интуиция  историка  фразеологии  помогает  распознать 
характерные  структурные,  семантико-грамматические  модели,  с  помощью 
которых  образованы  глагольно-именные  фразеологизмы.  Такие  устойчивые 
словесные 
комплексы 
имеют 
связанное 
значение, 
являются 
воспроизводимыми  языковыми  единицами  и  обнаруживаются  в  текстах 
                                                 
4
  В  тексте  диссертационного  исследования  примеры  устойчивых  словесных  комплексов 
цитируются в соотвествии с орфографией и пунктуацией источника. 
5
 В качестве примера в Приложении 1 приведен шванк Г. Викрама 72 «Von einem einsidel, 
der  sein  eigen  schwester  ermort»  («Об  одном  отшельнике,  который  убил  собственную 
сестру»), в котором при сравнительно небольшом объеме текста идентифицируются сразу 
несколько парных форм. 

 
38 
шванков  XVI  в.  именно  ввиду  своей  явной  семантической  слитности, 
например: guter Ding sein; mit jemandem eins sein; zwei Herren dienen; Mordio 
schreien; aus einem schaden zwei machen; uff den rechten Weg bringen; in eim nu 
и др. 
Многие  из  идентифицированных  в  анализируемых  произведениях 
фразеологизмов  активно  используются  и  в  современном  немецком  языке, 
например,  durch  die  Finger  sehen;  in  Saus  und  Braus  leben;  die  Hand  an 
jemanden  legen  и  др.  При  этом  стоит  указать  и  на  то,  что  в  лексическом 
составе  фразеологизмов  шванков  встречаются  слова,  являющиеся  в 
современном  немецком  языке  уникальными  компонентами,  например, 
лексема  Fug  (свн.  «приличие,  порядочность»),  сохранившаяся  только  как 
компонент устойчивого словосочетания Fug und Recht (haben).  
В шванках XVI в. также обнаруживаются существующие в современном 
немецком языке коллокации: in Hader liegen; den Eid schwören; (wenig) Nutzen 
bringen;  (jemandem)  die  Schuld  geben;  die  Ordnung  halten;  Urloub 
geben/nehmen;  zu  der  Ee  nehmen;  Schaden  thun;  ein  urteil  fellen;  ein  Ler  geben 
и др. 
Достаточно 
отметить, 
что 
наличие 
коллокаций 
в 
ранненововерхненемецких 
текстах 
подтверждает 
их 
многовековую 
устойчивость в языке и указывает на завершение этапа их становления.     
Наряду  с  этим  в  исследуемых  текстах  представляется  возможным 
выделить  некоторые  эвфемистические  или  обсценные  сочетания,  например, 
den Blumen nemen/verlieren; schlafen gehen; zu dem Himmelreich lauffen; an dem 
Hinziehen liegen; sein eelich Werck begeren; ein kindische nacht haben и др.
6
  
Особая  синтаксическая  структура  выдает  фразеологизмы,  структурно 
равнозначные  различным  типам  союзного  и  бессоюзного  сложного 
предложения: Was sich zweyet, das drittet sich gern; Wie man in den wald rufft, 
also gibt er wider antwort; Wer zu viel will, dem würt zu wenig; Sie wöllen etwan 
fliegen,  ee  sie  Federn  haben;  kleine  Kind  kleine  Sorg,  grose  Kinder  grose  Sorg. 
Нетрудно  идентифицировать  устойчивые  комплексы  в  виде  простого 
                                                 
6
 Подробнее об эвфемизмах см. в Главе 3. 

 
39 
односоставного  или  распространенного  предложения:  Es  ist  kein  kinderspil; 
Der Teufel hütet sich am meisten vor Kinder und alte böse Weiber. Структурно-
семантическую  оформленность  простого  предложения  могут  осложнить 
фразеологизмы,  представляющие  собой  сравнительные  конструкции:  wie 
Fisch im Meer; voll wie ein schwein sein; als die Juden vor Pilato. 
Выявлению  устойчивых  словесных  комплексов  в  исторических  текстах 
способствует  рассмотрение  функции,  которое  выполняет  исследуемое 
выражение в тексте. Так, в шванках XVI в. широко представлены устойчивые 
выражения,  в  основе  которых  лежит  эмоциональная  оценка  говорящего, 
различные  речевые  формулы
7
  (например,  приветствия  или  прощания, 
выражения  проклятия  или  клятвенного  заверения  и  т.п.):  Gott  sey  gedankt! 
Got behüte mich! Umb gotts willen! Got geb! Gott erbarme! Hole dich der Tüffel! 
Welcher Tüffel wolt es mir sagen!  
Процесс  идентификации  фразеологизмов  в  несовременных  текстах 
основывается  на  различных  методах  классификационного  описания 
устойчивых  единиц,  в  частности,  учитываются  структурно-семантические, 
морфосинтаксические,  прагматические  параметры  (как  можно  было  в  том 
числе  увидеть  из  представленных  выше  примеров).  В  большинстве  случаев 
историк  фразеологии  опирается  на  собственную  исследовательскую 
интуицию  и  знание  важнейших  понятий  теории  фразеологии  и  различных 
типов классификации ФЕ. 
Отметим,  что  процесс  идентификации  также  следует  проводить  с 
опорой на тематико-идеографическую классификацию, то есть принимать во 
внимание те области, которые были наиболее подвержены фразеологизации в 
исследуемый период. Анализируя устойчивые сочетания, зафиксированные в 
текстах  шванков  XVI  в.,  нетрудно  убедиться,  что  наиболее  частотными 
фразеологическими  единицами  являются  те,  в  которых  отразились 
физиологические  особенности  человека,  социальные  отношения,  быт, 
духовная жизнь и др. (см. подробнее в Главе 3).  
                                                 
7
 Подробнее о речевых формулах см. в Главе 3.  

 
40 
Важно  также  упомянуть,  что  на  этапе  своего  становления  язык 
характеризуется  не  только  нестабильностью  устойчивых  выражений,  но  и 
неполным  их  отражением  как  в  современных,  так  и  исторических 
лексикографических  источниках.  В  качестве    примера  приведем  выражение 
die  Glocke  ist/war  gegossen  («колокол  (был)  отлит»
8
)  в  значении  «решенное 
дело»,  употребление  которого  в  народной  книге  XVI  в.  «Lalebuch»  было 
проанализировано  Х. Бургером.  По  мнению  фразеолога,  идиоматизация 
значения  данной  устойчивой  единицы  не  вызывает  сомнения,  так  как,  во-
первых,  в  исследуемом  контексте  речь  не  идет  о  «колоколе»  (Glocke),  а  во-
вторых,  для  разъяснения  фразеологизма  употребляются  литературные 
синонимы (die sache abgeredt vnd beschlossen ‘договорились и решили’; alles 
abgeredt  vnd  geordnet  war  ‘обо  всем  договорились  и  все  уладили’)  [Burger 
2012: 4]. 
При  этом  следует  констатировать,  что  синонимия  в  рассматриваемый 
период развития языка являлась обыкновенным стилистическим средством, а 
не указанием на «непрозрачность перефразированных языковых элементов» 
[Там  же].  Такого  же  мнения  придерживается  А.  Бах,  утверждавший,  что  
«плеонастическое  употребление  синонимических  выражений  имеет  скорее 
стилистическое, чем синтаксическое значение. С конца XV и в XVI вв. такое 
употребление  появляется  в  литературе  всех  европейских  стран.  В  этот 
период  поэтика  Ренессанса  возродила  искусство  древней  риторики»  [Бах 
2011: 149]. 
Возвращаясь  к  упомянутому  выражению  die  Glocke  ist/war  gegossen, 
заметим, что Г. Викрам в своем шванке «Einer vertreib seinem alten weib das 
hauptwee»  («Как  один  человек  избавил  свою  пожилую  жену  от  головной 
боли»)  употребляет  несколько  модифицированное  выражение  die  glock  wer 
jetzund schon halb gegossen в значении «наполовину решенное дело». Отсюда 
можно заключить, что приведенное автором шванка выражение являлось в то 
время  устоявшимся,  ведь  его  модификация  и  использование  в  различных 
                                                 
8
 Здесь и далее перевод наш. – Е. П. 

 
41 
текстах  XVI  в.  предполагает  наличие  у  читателей  готового  воссоздаваемого 
идиоматического образа.  
То  есть,  устойчивые  фразы,  особенно  многокомпонентные,  именно 
благодаря  своей  устойчивости  способны  породить  новые  варианты 
[Шулежкова  2015:  40].  Из  этого  следует,  что  наличие  инвариантов  только 
подтверждает устойчивость фразеологической единицы. 
Рассмотренный  выше  пример  свидетельствует  о  необходимости 
проведения  дополнительного  дистрибуционного  анализа,  целью  которого 
является  подробное  изучение  языкового  пространства,  где  встречается 
искомая  единица,  особенно  в  том  случае,  когда  лексикографические 
источники  не  дают  достаточной  информации  о  существовании  или 
функционировании  устойчивого  оборота.  Таким  образом,  если  выражение 
(даже  претерпевшее  некоторую  модификацию),  значение  составных  частей 
которого  не  выводится  из  его  компонентов,  употребляется  в  текстах 
различных авторов в одном и том же значении и при этом может заменяться 
одним и тем же эквивалентом, то вполне справедливо говорить о нем как об 
устойчивом  выражении  –  семантически  неделимой  воспроизводимой 
языковой единице.  
Одной  из  характерных  черт  немецкого  шванка  XVI  в.,  которая, 
безусловно,  помогает  историку  фразеологии  в  процессе  идентификации 
устойчивого  выражения,  является  метаязыковое  указание  на  наличие 
паремиологического  сочетания.  Многие  шванки  различных  авторов 
заканчиваются словами Es ist ein Sprichwort …; Wie ein alt sprichwort sagt…; 
Wie man sagt; Man sagt gemeinlich; Man spricht. Некоторые авторы, ссылаясь 
на пословицы, упоминают и себя … sagt das alt sprichwort und Hans Sachs как 
доказательство  согласия  с  народными  изречениями.  Нередко  произведения 
завершаются  даже  несколькими  пословицами,  например,  шванк  И. Паули 
«Wan  einer  badet,  so  durst  in»  («Когда  кто-то  купается,  то  испытывает 
жажду»):  

 
42 
Es ist ein Sprichwort: ›Welcher nit schlaffen mag, der sol zů der Predig gon; welcher nit 
betten kan, der sol uff das Mer faren; welcher nit trincken mag, der sol in das Bad gon.‹  
Существует  пословица:  Кто  не  хочет  спать,  тот  должен  идти  на  проповедь;  кто  не 
умеет молиться, тот должен ехать за море; кто не хочет пить, тот должен идти в купальню. 
Таким  образом  сам  автор  шванка  содействует  исследователю  в 
обнаружении  устойчивого  оборота,  в  большинстве  случаев  указывая  на 
пословицу  или  поговорку.  Тем  не  менее,  в  каждой  конкретной  ситуации 
необходимо проводить дополнительный анализ устойчивого сочетания и его 
окружения.  
Поскольку  немецкий  язык  долгое  время  развивался  под  влиянием 
латыни,  в  шванках  встречаются  латинские  пословицы,  которые  могут  быть 
переведены  авторами  (например,  в  шванке  Паули  «Zwen  Narren  schlugen 
einander» («Два дурака побили друг друга»): Als dan das gemein Sprichwort ist: 
(Stultus post damnum pactum facit.) > Nach dem Schaden macht der Nar Frid.<) 
или оставлены без перевода (в шванке Паули «Ulixes riet Palamidi» («Одиссей 
дал  совет  Паламеду»)  Es  ist  ein  Sprichwort:  A  muliere  repudiate  et  ab  amico 
reconciliato  libera  nos,  Domine.)  Последнее  выражение  с  переводом  на 
немецкий  язык  Von  einem  verstoßenen  Wibe  und  von  einem  versünten  Friund 
erlöse uns, o Herr! (О Господи, спаси нас от неверной жены и от грешного 
друга!)  включено  в  сборник  [Eiselein  1980:  633].  Анализируя  данное 
восклицание, приходится признать, что по своей форме оно не соответствует 
паремии, а напоминает, скорее, выдержку из молитвы, пасторской речи или 
Библии.  То  есть  метаязыковое  указание  автора  не  соответствует 
«содержимому» 
высказывания. 
Впрочем, 
объяснение 
кроется 
в 
неоднозначном  толковании  термина  «пословица»  в  рассматриваемый 
языковой период.  
Исходя  из  этого,  даже  привлекая  лексикографические  данные  и 
опираясь  на  метаязыковое  указание  самого  автора,  историк  фразеологии 
должен  проявлять  осторожность  в  выявлении  устойчивых  единиц  и 
определении  частотности  его  употребления  на  исследуемом  этапе  развития 
языка. 

 
43 
Тем  не  менее  естественно  принимать  во  внимание,  что  большинство 
шванков  XVI  в.  имеют  паратекстуальный  элемент  –  морализаторский 
комментарий автора, являющийся частью композиционной структуры текста. 
Как  правило,  он  располагается  в  конце  произведения  и  представляет  собой 
своего  рода  авторский  вывод,  выраженный  каким-либо  фразеологизмом. 
Поэтому  реципиент  вправе  ожидать  окончания  шванка  какой-либо 
устойчивой фразой. Например, шванк Г. Викрама «Von einem furman, der nit 
die  recht  straß  gefaren  war»  («О  возчике,  который  поехал  не  по  той  дороге») 
заканчивается  словами  …  man  findt  aber  ettlich  narren,  wann  sy  ire  weiber 
genug schenden und in ir eigen nest scheissen, nemmen sy den wider zu inen und 
sitzen  dann  beyde  ins  bad.  В  словаре  К.-Ф.-В.  Вандера  приведена  вся  цитата 
как  пример  использования  устойчивого  выражения  Sie  sitzen  beide  in  einem 
Bade [Wander]. 
Другой немаловажной особенностью немецких шванков XVI в. является 
желание  автора  самому  разъяснить  или  истолковать  в  своем  произведении 
устойчивое  выражение  или  паремию.  Встречаем  это,  например,  в  шванке 
И. Паули «Der Priester sang wie ein Esel» («Священник пел как осел»):  
Es  ist  ein  Sprichwort:  (Nil  stulcius  dici  potest,  quam  quod  anima  falsa  opinione 
decipiatur.)  >  Es  ist  nichtz  Dorechters,  dan  das  einer  meint,  und  nit  ist.  <  Er  meint,  er  sei 
hübsch, und ist leicham ungeschaffen; er meint, er sing wol, so singt er blutübel. Und wer ein 
Ding nit kann, das stot im übel an, der will es alwegen treiben, es sei Reden, Dantzen, Schimpff 
oder Ernst. 
Как  говорится  в  одной  пословице:  (Nil  stulcius  dici  potest,  quam  quod  anima  falsa 
opinione  decipiatur.)  «Нет  ничего  более  глупого,  когда  кто-то  считает  себя  тем,  кем  не 
является  на  самом  деле».  Он  считает,  что  красавец,  а  сам  дурен  собой,  он  считает,  что 
поет  хорошо,  а  поет  прескверно.  А  кто  не  справляется  с  чем-то  и  это  будет  выходить  у 
него  дурно,  он  все  равно  будет  этим  заниматься,  будь  то  высказывания,  танцы,  шутка  и 
серьезность. 
В  шванке  «Sant  Martin  sprach:  Eylestu,  so  kumst  du  nit  dahin»  («Святой 
Мартин  говорил:  “Если  поспешишь,  то  не  доедешь”»)  И. Паули,  объясняя 
выражение  «Поспешишь,  да  людей  насмешишь»,  также  приводит  ряд 
синонимичных пословиц:  

 
44 
Man spricht:>Ylen thet nie kein Güt<, man spricht auch: >Wan einem not ist, so gerat es 
im allerminst. Will einer schnell ein Schloß uffschliessen, so kan einer das Loch nimer finden.< 
Das ist von Überylung gesagt  
Говорят:  «Спешка  пользы  не  принесет».  Говорят  также:  «Когда  человеку  что-то 
очень  нужно,  то  это  вряд  ли  получится.  Когда  хочешь  быстро  открыть  замок,  то  не 
можешь нигде найти замочную скважину». – Так говорится о «сильной спешке».  
Не  вызывает  сомнений,  что  попытка  автора  шванка  интерпретировать 
устойчивое  выражение,  пояснить  его  смысл  и  дать  собственный 
комментарий способствует его идентификации. 
Таким  образом,  языковая  интуиция  историка  фразеологии,  опора  на 
лексикографические  данные  и  современные  достижения  фразеологии 
позволяет  упорядочить  процесс  идентификации  устойчивых  единиц  на 
основе  их  структурно-семантических,  лексических  или  стилистических 
особенностей в несовременных текстах с учетом их жанровой специфики.  
 
1.4.  Диахронический подход в лингвокультурологическом освещении 
 
«Есть  более  живое  свидетельство  о  народах,  чем  кости,  оружие  и 
могилы  –  это  их  языки»,  –  так  в  начале  XIX  в.,  одним  из  первых  поднимая 
проблему  взаимоотношения  языка,  культуры  и  народа,  писал  Я. Гримм 
[Grimm 1848: 5].  
Идеи  о  тесной  связи  языка  и  культуры  отчетливо  прослеживаются  в 
трудах многих отечественных и зарубежных ученых. Несомненно, наиболее 
известна концепция В. Гумбольдта о сопоставлении языка и народного духа, 
которая  получила  продолжение  в  работах  А. А. Потебни,  Ф. И. Буслаева, 
Ш. Балли, И. А. Бодуэна де Куртене, Л. Вайсгербера, К. Фосслера, Э. Сепира, 
Б. Уорфа  и  мн. др.  По  мнению  В. Гумбольдта,  «язык  тесно  переплетен  с 
духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой ступени его 
локального  прогресса  или  регресса,  отражая  в  себе  каждую  стадию 
культуры»  [Гумбольдт  1984:  48].  Иными  словами  «язык  тесным  образом 

 
45 
связан  с  культурой:  он  прорастает  в  нее,  развивается  в  ней  и  выражает  ее» 
[Маслова 2007: 241]. 
Е. М. Верещагин  и  В. Г. Костомаров  в  своей  авторитетной  обширной 
монографии  «Язык  и  культура»,  рассматривая  «фундаментальную 
лингвистическую  проблему  соотношения  языка  и  культуры»,  высказывают 
мысль о том, что «как культура имеет бытие в языке, так и язык, в том числе 
даже искусственный, без культуры не существует» [Верещагин, Костомаров 
2005:  16].  То  есть  язык  представляет  собой  важный  элемент  культуры, 
который  мы  получаем  от  наших  предшественников,  ведь,  по  мнению 
Н. Ф. Алефиренко,  «ядром  семиотической  системы  любой  национальной 
культуры» служит язык [Алефиренко 2010: 117]. 
С. Г. Тер-Минасова также справедливо считает, что при рассмотрении 
языка  «с  точки  зрения  его  структуры,  функционирования  и  способов 
овладения  им»,  социокультурный  слой,  или  компонент  культуры, 
«оказывается  частью  языка  или  фоном  его  реального  бытия»,  при  этом 
компонент  культуры  означает  не  просто  некую  культурную  информацию, 
сообщаемую  языком,  а  представляет  собой  «неотъемлемое  свойство  языка, 
присущее всем его уровням и всем отраслям» [Тер-Минасова 2008: 18]. 
Н. И. Толстой  рассматривает  отношения  между  культурой  и  языком 
как отношения целого и его части. Ученый допускает, что «язык может быть 
воспринят  как  компонент  культуры  или  орудие  культуры  (что  не  одно  и  то 
же),  в  особенности  когда  речь  идет  о  литературном  языке  или  языке 
фольклора»  [Толстой  1995:  16].  В. А. Маслова  же  отмечает,  что  язык, 
отражая  культурные  реалии  своего  народа  и  тем  самым  обслуживая  свою 
культуру,  является,  с  одной  стороны,  составляющей  культуры,  хотя  и  не 
соотносится  с  ней  как  часть  и  целое,  а  с  другой  стороны,  язык  «не  просто 
отражает  культуру,  но  интерпретирует  ее  и  мир,  создавая  еще  одну 
реальность, в которой живет человек» [Маслова 2007: 237]. 
Говоря  о  взаимодействии  языка  и  культуры,  нельзя  не  согласиться  с 
утверждением М. М. Гухман, которая в этой связи полагает, что «созданный 

 
46 
человеком,  язык  является  частью  его  истории,  он  изменяется  и 
эволюционирует по мере развития материальной и духовной жизни человека. 
Тем  самым  в  его  судьбе  отражаются  все  достижения  и  потери,  весь 
положительный опыт и ошибки человеческого бытия» [Гухман 1991: 115].  
В. Н. Телия также анализирует неразрывную связь языка и культуры и 
приходит к выводу о том, что уже «сама возможность постановки проблемы 
о взаимодействии языка и культуры <…> исходит из допущения о высокой 
вероятности  способности  субъектов  языка  как  субъектов  культуры 
воплощать  в  речемыслительной  деятельности  знания,  принадлежащие  этой 
сфере осознания мира человеком» [Телия 2004: 19]. 
Выявление  скрытой  культурной  информации,  заложенной  в  языковых 
знаках, всегда привлекало внимание исследователей.  
Так,  Е. Г. Беляевская,  исследуя  особенности  внутренней  формы 
языковых  знаков  с  тем,  чтобы  установить  их  концептуальные  основания,  
наглядно  в  виде  схемы  продемонстрировала  структуру  языкового  знака, 
позволяющую  «по-новому  интерпретировать  взаимодействие  языка  и 
культуры»  [Беляевская  2012:  88].  Ученый  справедливо  считает,  что  знак 
содержит «след диахронии» как в означаемом, так и означающем, и полагает, 
что  именно  внутренняя  форма  знака  «как  след  его  прошлых  состояний  в 
языке обладает национально-культурной спецификой, и именно она “хранит” 
информацию  о  том  видении  обозначаемого,  которое  сформировалось  в 
данном социуме в контексте его культуры» [Там же: 87–88].  
Наиболее  интересным  представляется  экспликация  имплицитной 
культурной  информации  в  устойчивых  словесных  комплексах,  которые,  как 
известно, активно участвуют в языковой концептуализации мира.  
По  точному  замечанию  М. Л. Ковшовой,  изначально  «насыщенный 
культурой»,  фразеологизм  зарождается  на  пересечении  языка  и  культуры, 
что делает его «потенциально культуроносным знаком» [Ковшова 2012: 147].  
Определяя  фразеологический  состав  «как  наиболее  самобытную  в 
культурно-языковом  плане  часть  его  номинативного  запаса»,  В. Н. Телия 

 
47 
считает  необходимым  «выявление  во  фразеологизмах  различных  типов 
экстралингвистических  предпосылок,  соотносимых  с  предметной  областью 
культуры,  которая  является  „второй  природой“  для  человека,  –  с  одной 
стороны,  а  с  другой  –  выявление  тех  внутриязыковых  средств  и  способов, 
которые  придают  фразеологизмам  способность  к  культурной  референции  и 
тем  самым  –  к  отображению  в  их  знаковой  форме  черт  культуры, 
характерных  для  того  или  иного  языкового  сообщества»  [Телия  1999:  13]. 
Поэтому  одним  из  актуальных  направлений  изучения  фразеологии, 
разрабатываемых на современном этапе, является исследование устойчивых 
единиц  в  лингвокультурологическом  аспекте,  согласно  которому  ФЕ 
рассматриваются  как  особые  знаки  языка  и  культуры.  Основоположником 
лингвокультурологического  подхода  к  исследованию  фразеологизмов  по 
праву  можно  считать  выдающегося  отечественного  фразеолога  В. Н. Телия. 
Представители  научной  школы  В. Н. Телия  развивали  и  обогащали 
выдвинутые  ею  многочисленные  идеи  в  отношении  взаимосвязи 
фразеологического знака и культуры.  
Сущность 
лингвокультурологического 
подхода 
к 
изучению  
устойчивых  единиц  И. В. Зыкова  видит  в  том,  что  «он  базируется  на 
постулате о „синергетической корреляции“, „интеракции“ культуры и языка 
как двух разных семиотических систем, в результате которой осуществляется 
формирование  культурно  обусловленной  фразеологической  подсистемы 
естественного  языка,  в  которой  любой  фразеологизм  обретает  статус  знака 
„языка“ культуры и начинает играть в последней особую роль [Зыкова 2014: 
81]. По словам В. Н. Телия, лингвокультурологический аспект исследования 
представляет собой не что иное как выявление и описание корреляции между 
«языком»  культуры  и  семантикой  фразеологизмов,  а  его  целью  является 
постижение  культурно  значимых  смыслов  фразеологических  единиц  [Телия 
2004: 19]. 
Следует  обратить  внимание  и  на  тот  факт,  что,  по  мнению 
И. В. Зыковой, 
характерной 
чертой 
современного 
лингво-

 
48 
культурологического  направления  изучения  фразеологии  является  его 
«выход  за  пределы»  одной  фразеологической  школы,  а  именно  школы 
В. Н. Телия.  В  настоящий  момент  под  эгидой  лингвокультурологического 
направления  изучения  устойчивых  словесных  комплексов  объединяется 
большое  количество  исследователей,  которые  по-разному  стремятся 
осмыслить  взаимоотношение  фразеологии  и  культуры,  а  также  по-разному 
методологически  подойти  к  вопросу  изучения  культурно-национальной, 
культурно-исторической  специфики  фразеологии  разных  языков  [Зыкова 
2014:  84].  Среди  таких  ученых  можно  выделить  работы  В. Г. Гака, 
В. М. Мокиенко,  М. Л. Ковшовой,  И. В. Зыковой,  Д. О. Добровольского, 
А. Н. Баранова, Н. Ф. Алефиренко, Э. Пиирайнен и др. 
Необходимо  отметить,  что  в  последнее  время  внимание  ученых-
фразеологов  приковано  к  рассмотрению  фразеологизмов  в  рамках 
когнитивно-дискурсивной  парадигмы.  По  утверждению  Н. Ф. Алефиренко, 
тесная  связь  фразеологии  и  когнитивистики  вызвана  «потребностью  более 
глубокого изучения механизма репрезентации нелинейной и многоканальной 
семантики  фраземы,  интегрирующей  в  себе  фразеологическое  значение  и 
смысл  устойчивого  оборота»  [Алефиренко  2008 б:  27],  что  приводит  к 
формированию  особого  научного  направления  –  когнитивной  фразеологии, 
цель  которой,  как  полагает  ученый,  заключается  в  моделировании 
концептосферы 
фразеологического 
пространства, 
«(а) 
образуемой 
взаимодействием  семиотических  средств  языка,  когниции  и  культуры  и  (б) 
синергетически 
развивающейся 
по 
законам 
синергетического 
упорядочивания и гармонизации нередко парадоксальных лингвокреативных 
конфигураций  элементов  переживаемой  когнитивно-коммуникативной 
ситуации, 
но 
оправданных 
стереотипами 
ассоциативно-образного 
мышления» [Там же: 28].  
В  то  же  время  В. М. Мокиенко  полагает,  что  повышению  интереса  к 
экстралингвистической  информации,  «таящейся  в  недрах  фразеологизмов», 
способствовал «бурный расцвет когнитологии как элитной лингвистической 

 
49 
дисциплины», который «принес обильные плоды» и во фразеологии. Ученый 
считает,  что  «внимание  к  когнитивизму  и  успехи,  достигнутые  в 
исследовании  языка  в  концептологическом  спектре,  вполне  объяснимы 
извечной  необходимостью  видеть  в  языковой  системе  неотделимую  часть 
экстралингвистической реальности» [Мокиенко 2008 б: 13–14]. Впрочем, по 
мнению  В. М. Мокиенко,  данная  идея  не  нова,  так  как  истоки  подобного 
направления  изучения  лексики  и  фразеологии  можно  найти  уже  в 
средневековой  Европе,  и  даже  предполагает,  что  термин  «картина  мира» 
восходит  к  дидактической  системе  Яна  Амоса  Коменского,  описанной  в 
книге  последнего  «Мир  в  картинах»  [Мокиенко  2008 б:  14].  В 
немецкоязычном  языковом  пространстве  такие  истоки  обнаруживаются  в  
идеях  гуманистов  эпохи  Возрождения,  и  в  особенности  в  трудах  Эразма 
Роттердамского. 
Как известно, картина или модель мира «представляет собой сложную 
систему  образов»  [Карасик  2002:  74],  т.е.  различные  знания,  представления 
об окружающем нас мире или предметах, что находит отражение и в языке. 
Наиболее  важную  часть  языковой  картины  мира  составляют  «ценности, 
высшие ориентиры, определяющие поведение людей» [Там же: 98]. 
А. Вежбицкая,  полностью  поддерживая  идеи  Б. Уорфа,  приводит  в 
своей  книге  его  слова:  «мы  расчленяем  природу  в  направлении, 
подсказанном  нашим  родным  языком»,  «мы  расчленяем  мир,  [как  это] 
закреплено  в  системе  моделей  нашего  языка»  [Вежбицкая  2001:  22]. 
Опираясь  на  А. Вежбицкую  в  данном  вопросе,  Н. Ф. Алефиренко  не  без 
оснований  полагает,  что  «в  языке  фиксируются  важные  для  носителей 
данной  культуры  объекты  отражающегося  в  сознании  мира,  в  языковом 
сознании запечатлевается то, что для данной лингвокультуры представляется 
особо  значимым»  [Алефиренко  2010:  89],  таким  образом,  носители  языка 
воспринимают мир так, как он отображается в языке. 
По  мнению  В. А. Масловой,  язык  культуры  –  это  воплощенные  в 
языковые  знаки  концепты,  символы,  ритуалы,  мифологемы,  эталоны, 

 
50 
стереотипы  [Маслова  2007:  239].  Их  совокупность  образует  языковую 
картину мира.  
Называя  языковую  картину  мира  «особым  образованием,  постоянно 
участвующим  в  познании  мира  и  задающим  образцы  интерпретации 
воспринимаемого»,  Е. С. Кубрякова  сравнивает  ее  с  «сеткой,  накидываемой 
на наше восприятие, на его оценку, совокупность обозначений, влияющей на 
членение опыта и виденье ситуаций и событий и т. п. через призму языка и 
опыта, приобретенного вместе с усвоением языка и включающего в себя не 
только огромный корпус единиц номинации, но в известной мере и правила 
их образования и функционирования» [Кубрякова 2004: 64–65].  
Являясь 
неотъемлемой 

жүктеу/скачать 2,48 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: