Программа «Культурное наследие»

 138
Возвращаясь после этого уточнения к религиозным учениям, мы 
можем опять же сказать: они все – иллюзии, доказательств им нет, 
никого нельзя заставить считать их истинными, верить в них. Неко-
торые из них настолько неправдоподобны, настолько противоречат 
всему нашему в трудах добытому знанию о реальности мира, что мы 
вправе – с необходимым учетом психологических различий – срав-
нить их с бредовыми идеями. О соответствии большинства из них 
действительному положению вещей мы не можем судить. Насколько 
они недоказуемы, настолько же и неопровержимы. Мы знаем еще 
слишком мало для того, чтобы сделать их предметом более близкого 
критического рассмотрения. Загадки мира лишь медленно приот-
крываются перед нашим исследованием, наука на многие вопросы 
еще не в состоянии дать никакого ответа. Научная работа остается 
для нас, однако, единственным путем, способным вести к познанию 
реальности вне нас. Будет той же иллюзией, если мы станем ожи-
дать чего-то от интуиции и погружения в себя; таким путем мы не 
получим ничего, кроме с трудом поддающихся интерпретации от-
кровений относительно нашей собственной душевной жизни, они 
никогда не дадут сведения о вопросах, ответ на которые так легко 
дается религиозному учению. Заполнять лакуны собственными из-
мышлениями и по личному произволу объявлять те или иные части 
религиозной системы более или менее приемлемыми было бы ко-
щунством. Слишком уж значительны эти вопросы, хотелось бы даже 
сказать: слишком святы.
Здесь кто-нибудь сочтет нужным возразить: так если даже зако-
ренелый скептик признает, что утверждения религии не могут быть 
опровергнуты разумом, то почему я тогда не должен им верить, когда 
на их стороне так многое: традиция, согласное мнение общества и 
вся утешительность их содержания? В самом деле, почему бы и нет? 
Как никого нельзя принуждать к вере, так же нельзя принуждать и к 
безверию. Но пусть человек не обманывается в приятном самооболь-
щении, будто в опоре на такие доводы его мысль идет правильным 
путем. Если вердикт «негодная отговорка» был когда-либо уместен, 
так это здесь. Незнание есть незнание; никакого права верить во что 
бы то ни было из него не вытекает. Ни один разумный человек не 
станет в других вещах поступать так легкомысленно и довольство-
ваться столь жалким обоснованием своих суждений, своей позиции, 
он себе это позволяет только в самых высоких и святых вещах. В дей-
ствительности он просто силится обмануть себя и других, будто еще 
прочно держится религии, хотя давно уже оторвался от нее. Когда 
дело идет о вопросах религии, люди берут на себя грех изворотли-
вой неискренности и интеллектуальной некорректности. Философы 
начинают непомерно расширять значения слов, пока в них почти 
ничего не остается от первоначального смысла. Какую-то размытую 
абстракцию, созданную ими самими, они называют «богом» и тем 
самым выступают перед всем миром деистами, верующими в бога, 

 139
могут хвалиться, что познали более высокое, более чистое понятие 
бога, хотя их бог есть скорее пустая тень, а вовсе не могущественная 
личность, о которой учит религия. Критики настаивают на том, что-
бы считать «глубоко религиозным» человека, исповедующего чув-
ство человеческого ничтожества и бессилия перед мировым целым, 
хотя основную суть религиозности составляет не это чувство, а лишь 
следующий шаг, реакция на него, ищущая помощи против этого 
чувства. Кто не делает этого шага, кто смиренно довольствуется ми-
зерной ролью человека в громадном мире, тот скорее нерелигиозен 
в самом прямом смысле слова.
В план нашего исследования не входит оценка истинности ре-
лигиозных учений. Нам достаточно того, что по своей психоло-
гической природе они оказались иллюзиями. Но нет надобности 
скрывать, что выявление этого очень сильно сказывается и на нашем 
отношении к вопросу, который многим не может не казаться самым 
важным. Мы более или менее знаем, в какие времена были созданы 
религиозные учения и какими людьми. Когда мы к тому же еще узна-
ем, какие тут действовали мотивы, то наша позиция в отношении 
религиозной проблемы заметно смещается. Мы говорим себе, что 
было бы прекрасно, если бы существовал бог – создатель мира и бла-
гое провидение, нравственный мировой порядок и загробная жизнь, 
но как же все-таки поразительно, что все так именно и обстоит, как 
нам хотелось бы пожелать. И что еще удивительнее, нашим бедным, 
невежественным, угнетенным предкам как-то вот посчастливилось 
решить все эти труднейшие мировые загадки.
VII
Коль скоро мы опознали в религиозных учениях иллюзии, то 
сразу же встает дальнейший вопрос, не аналогична ли природа 
остального достояния культуры, на которое мы смотрим снизу вверх 
и которому позволяем править нашей жизнью. Не следует ли назы-
вать иллюзиями также и предпосылки, на которых построены наши 
государственные институты, не следует ли считать, что отношения 
между полами в нашей культуре омрачены эротической иллюзией, 
причем, возможно, не одной? Раз уж мы дали ход своему недове-
рию, то не оробеем и перед вопросом, имеет ли какое-то более на-
дежное обоснование наша убежденность, что применение наблюде-
ния и мышления в научной работе позволяет продвинуться вперед 
в познании внешней реальности. Ничто не вправе удерживать нас 
от того, чтобы направить луч наблюдения на наше собственное су-
щество или применить мысль в целях критики самой же себя. Здесь 
открывается возможность целого ряда исследований, исход которых 
должен был бы стать решающим для выработки «мировоззрения». 
Больше того, мы чувствуем, что подобное усилие не пропадет даром 
и что оно по крайней мере отчасти оправдает наши подозрения. Но 

 140
столь обширная задача не под силу автору, он поневоле вынужден 
сузить фронт своей работы до прослеживания одной-единственной 
из этих иллюзий, а именно религиозной.
Громкий голос нашего противника велит нам остановиться. Нас 
призывают к ответу за наше запретное деяние. Нам говорят:
«Археологические интересы сами по себе вполне похвальны, но 
раскопки не производятся там, где в ходе их подрываются жилища 
живых людей, так что они могут рухнуть и похоронить людей под 
своими обломками. Религиозные учения не такой предмет, над ко-
торым можно умничать, как над любым другим. Наша культура на 
них построена, поддержание человеческого общества имеет своей 
предпосылкой веру преобладающего числа людей в истинность 
этих учений. Если людей научат, что не существует всемогущего и 
всеправедного бога, не существует божественного миропорядка и 
будущей жизни, то они почувствуют себя избавленными от всякой 
обязанности подчиняться предписаниям культуры. Каждый станет 
необузданно, безбоязненно следовать своим асоциальным, эгоисти-
ческим влечениям, насильничать, снова начнется тот хаос, который 
мы сдерживали многотысячелетней работой культуры. Даже если бы 
было известно и доказано, но что религия не располагает истиной, 
нужно было бы молчать об этом и вести себя так, как требует фило-
софия «как если бы». В интересах всеобщего блага! Не говоря уже 
об опасности предприятия, в нем есть бесцельная жестокость. Бес-
численные множества людей находят в учениях религии свое един-
ственное утешение, лишь благодаря их помощи способны перенести 
тяготы жизни. Вы хотите отнять у них эту опору, не дав им ничего 
лучшего взамен. Общепризнано, что наука сегодня мало что дает, но 
даже если бы она шагнула намного дальше в своем прогрессе, она бы 
не удовлетворила людей. У человека есть еще и другие императив-
ные потребности, на которые не в силах дать ответ холодная наука, 
и очень странно, прямо-таки верх непоследовательности, когда пси-
холог, всегда подчеркивавший, как далеко на второй план отступает 
в жизни человека разум по сравнению с жизнью влечений, теперь 
пытается отобрать у человека драгоценный способ удовлетворения 
желаний и компенсировать его интеллектуальной пищей».
Сколько обвинений сразу! Но я достаточно подготовлен, чтобы 
опровергнуть их все, а кроме того, я буду утверждать, что для куль-
туры будет большей опасностью, если она сохранит свое нынешнее 
отношение к религии, чем если она откажется от него. Не знаю толь-
ко, с чего начать свое возражение.
Может быть, с уверения, что сам я считаю свое предприятие со-
вершенно безобидным и неопасным. Моя слишком высокая оценка 
интеллекта на этот раз не на моей стороне. Если люди таковы, каки-
ми их описывают мои противники, – и я не собираюсь тут с ними 
спорить, – то нет никакой опасности, что какой-нибудь благочести-
вый верующий, переубежденный моими соображениями, позволит 

 141
отнять у себя свою веру. Кроме того, я не сказал ничего такого, чего 
не говорили бы до меня намного полнее, сильнее и убедительнее 
другие, лучшие люди. Имена этих людей известны; я не стану их 
здесь приводить, чтобы не сложилось впечатления, будто я хочу по-
ставить себя в один ряд с ними. Я всего лишь – и это единствен-
ная новинка в моем изложении – добавил к критике моих великих 
предшественников кое-какое психологическое обоснование. Вряд 
ли можно ожидать, что именно эта добавка произведет воздействие, 
в котором тем, более ранним, было отказано. Конечно, меня могут 
теперь спросить, зачем писать такие вещи, когда уверен в их безре-
зультатности. Но к этому мы вернемся позднее.
Единственный, кому моя публикация может причинить вред, это 
я сам. Мне придется услышать самые нелюбезные упреки по пово-
ду моей поверхностности, ограниченности, недостатка благородно-
го идеализма и непонимания высших интересов человечества. Но, с 
одной стороны, эти выговоры для меня не новость, а с другой, если 
кто-то уже в молодые годы не захотел зависеть от расположения или 
нерасположения своих современников, то что его может задеть в ста-
рости, когда он уверен в скором избавлении от всякой их милости 
и немилости? В прежние века было иначе, тогда подобными выска-
зываниями человек заслуживал верное сокращение своего земного 
существования и ему быстро предоставляли удобный случай сделать 
собственные заключения о загробной жизни. Но, повторяю, те вре-
мена прошли, и сегодня подобная писанина даже для автора неопас-
на. В самом крайнем случае его книгу будет запрещено переводить 
или распространять в той или иной стране. Естественно, как раз в 
такой стране, которая чувствует себя уверенной в высоком уровне 
своей культуры. Но если человек вообще проповедует отречение от 
желаний и преданность судьбе, то он уж как-нибудь сумеет перене-
сти и этот урон.
Передо мной встал, далее, вопрос, не нанесет ли все-таки публи-
кация этого моего сочинения какого-то ущерба. Ущерба не той или 
иной личности, а делу, делу психоанализа. Невозможно отрицать, 
что он мое создание. Он всегда вызывал к себе массу недоверия и не-
доброжелательства; если я выступлю теперь со столь непопулярны-
ми высказываниями, то люди поспешат перенести свою неприязнь с 
моей личности на психоанализ. Теперь ясно, скажут они, куда ведет 
этот психоанализ, маска упала: к отвержению бога и нравственного 
идеала, как мы всегда уже и догадывались. Чтобы помешать нам об-
наружить это, перед нами притворялись, будто психоанализ не име-
ет мировоззрения и не может сформировать таковое.
Этот крик будет мне действительно-неприятен из-за многих моих 
сотрудников, среди которых далеко не все разделяют мое отношение 
к религиозным проблемам. Однако психоанализ пережил уже мно-
го бурь, надлежит подвергнуть его еще и этой новой. По существу, 
психоанализ есть исследовательский метод, беспристрастный ин-

 142
струмент, скажем, наподобие исчисления бесконечно малых. Если 
с помощью последнего какому-нибудь физику случится установить, 
что Земля погибнет через какое-то определенное время, то надо бу-
дет сначала еще подумать, прежде чем приписывать деструктивные 
тенденции самому по себе исчислению и потому запрещать его. Все 
сказанное мною здесь об истинности религий психоанализу не тре-
бовалось и задолго до его зарождения было сказано другими. Если 
применение психоаналитических методов позволяет получить но-
вые доводы не в пользу истинности содержания религиозных веро-
ваний, то тем хуже для религии, но защитники религии будут с тем 
же правом пользоваться психоанализом, чтобы вполне отдать долж-
ное эффективной значимости религиозных учений.
Итак, продолжим нашу защиту. Религия несомненно оказала 
человеческой культуре великую услугу, сделала для усмирения асо-
циальных влечений много, но недостаточно. На протяжении мно-
гих тысячелетий она правила человеческим обществом; у нее было 
время показать, на что она способна. Если бы ей удалось облаго-
детельствовать, утешить, примирить с жизнью, сделать носителями 
культуры большинство людей, то никому не пришло бы в голову 
стремиться к изменению существующих обстоятельств. Что мы ви-
дим вместо этого? Что пугающе большое число людей недовольно 
культурой и несчастно внутри нее, ощущает ее как ярмо, которое 
надо стряхнуть с себя; что недовольные либо кладут все силы на 
изменение этой культуры, либо заходят в своей вражде к культуре 
до полного нежелания слышать что бы то ни было о культуре и 
ограничении влечений. Нам возразят здесь, что сложившаяся ситуа-
ция имеет причиной как раз утрату религией части своего влияния 
на человеческие массы, а именно вследствие прискорбного воздей-
ствия научного прогресса. Запомним это признание вместе с его 
обоснованием, чтобы использовать его позднее для наших целей. 
Однако упрек в адрес науки не имеет силы.
Сомнительно, чтобы люди в эпоху неограниченного господства 
религиозных учений были в общем и целом счастливее, чем сегодня; 
нравственнее они явно не были. Им всегда как-то удавалось экстери-
оризировать религиозные предписания и тем самым расстроить их 
замысел. Священники, обязанные наблюдать за религиозным послу-
шанием, шли в этом людям навстречу. Действие божественного пра-
восудия неизбежно пресекалось божьей благостью: люди грешили, 
потом приносили жертвы или каялись, после чего были готовы гре-
шить снова. Русская душа отважилась сделать вывод, что грех – не-
обходимая ступенька к наслаждению всем блаженством божествен-
ной милости
16
, то есть в принципе богоугодное дело. Совершенно 
очевидно, что священники могли поддерживать в массах религиоз-
ную покорность только ценой очень больших уступок человеческой 
природе с ее влечениями. На том и порешили: один бог силен и 
благ, человек же слаб и грешен. Безнравственность во все времена 

 143
находила в религии не меньшую опору, чем нравственность. Если 
религия не может продемонстрировать ничего лучшего в своих уси-
лиях дать человечеству счастье, культурно объединить его и нрав-
ственно обуздать, то неизбежно встает вопрос, не переоцениваем ли 
мы ее необходимость для человечества и мудро ли мы поступаем, 
основываясь на ней в своих культурных запросах.
Задумаемся над недвусмысленной современной ситуацией. Мы 
уже выслушали признание, что религия не имеет того же влияния 
на людей, как раньше (речь идет здесь о европейской христианской 
культуре). Дело не в том, что ее обещания стали менее заманчивыми, 
а в том, что в глазах людей они уже не кажутся заслуживающими 
прежнего доверия. Согласимся, что причина этой перемены – упро-
чение духа научности в верхних слоях человеческого общества (есть, 
возможно, и другие причины). Критика подточила доказательную 
силу религиозных документов, естествознание выявило содержащие-
ся в них заблуждения, сравнительные исследования обратили внима-
ние на фатальную аналогичность принятых у нас религиозных пред-
ставлений и духовной продукции примитивных народов и эпох.
Научный дух вырабатывает определенный род отношений к ве-
щам нашего мира; перед явлениями религии он на некоторое вре-
мя останавливается, колеблется, наконец, переступает и здесь через 
порог. Этот процесс нельзя прекратить, чем больше людей приоб-
щается к сокровищам знания, тем шире распространяется отход от 
религиозной веры, сперва только от ее устаревших, шокирующих 
форм, а потом и от ее основополагающих предпосылок. Американ-
цы, устроившие обезьяний процесс в Дейтоне
17
, одни из всех по-
казали себя последовательными. Везде в других местах неизбежный 
переход совершается в атмосфере половинчатости и неискренно-
сти. От образованных и от людей духовного труда для культуры нет 
большой угрозы. Замещение религиозных мотивов культурного по-
ведения другими, мирскими прошло бы у них без сучка и задоринки, 
а кроме того, они большей частью сами носители культуры. Иначе 
обстоит дело с огромной массой необразованных, угнетенных, кото-
рые имеют все основания быть врагами культуры. Пока они не зна-
ют, что в бога больше не верят, все хорошо. Но они это непременно 
узнают, даже если это мое сочинение не будет опубликовано. И они 
готовы принять результаты научной мысли, оставаясь незатронуты-
ми тем изменением, которое производится в человеке научной мыс-
лью. Нет ли опасности,-что враждебность этих масс к культуре об-
рушится на слабый пункт, который они обнаружат в своей строгой 
властительнице? Если я не смею убивать своего ближнего только 
потому, что господь бог это запретил и тяжко покарает за преступле-
ние в этой или другой жизни, но мне становится известно, что ника-
кого господа бога не существует, что его наказания нечего бояться, 
то я, разумеется, убью ближнего без рассуждений, и удержать меня 
от этого сумеет только земная власть. Итак, либо строжайшая опека 

 144
над этими опасными массами, тщательнейшее исключение всякой 
возможности их духовного развития, либо основательная ревизия 
отношений между культурой и религией.
VIII
Следовало бы считать, что на пути осуществления этой послед-
ней рекомендации не стоит никаких особенных трудностей. Верно 
то, что в таком случае придется от чего-то отказаться, но приоб-
ретений взамен будет, возможно, больше, и мы избежим большой 
опасности. Но люди отшатываются в страхе, словно культура под-
вергнется тогда какой-то еще большей опасности. Когда святой Бо-
нифаций Кредитонский
18
срубил дерево, почитавшееся саксами как 
священное, стоявшие вокруг ожидали какого-то страшного события 
в результате такого кощунства. Ничего не случилось, и саксы при-
няли крещение.
Когда культура выставила требование не убивать соседа, которого 
ты ненавидишь, который стоит на твоем пути и имуществу которого 
ты завидуешь, то это было сделано явно в интересах человеческого 
общежития, на иных условиях невозможного. В самом деле, убийца 
навлек бы на себя месть близких убитого и глухую зависть остальных, 
ощущающих не менее сильную внутреннюю наклонность к подоб-
ному насильственному деянию. Он поэтому недолго бы наслаждался 
своей местью или награбленным добром, имея все шансы самому 
быть убитым. Даже если бы незаурядная сила и осторожность огра-
дили его от одиночных противников, он неизбежно потерпел бы 
поражение от союза слабейших. Если бы такой союз не сформиро-
вался, убийство продолжалось бы без конца, и в конце концов люди 
взаимно истребили бы друг друга. Между отдельными индивидами 
царили бы такие же отношения, какие на Корсике
19 
до сих пор еще 
существуют между семьями, а в остальном мире сохраняются только 
между странами. Одинаковая для всех небезопасность жизни и спла-
чивает людей в общество, которое запрещает убийство отдельному 
индивиду и удерживает за собой право совместного убийства всяко-
го, кто переступит через запрет. Так со временем возникают юсти-
ция и система наказаний.
Мы, однако, не разделяем этого рационального обоснования за-
прета на убийство, но утверждаем, что запрет исходит от бога. Мы 
беремся, таким образом, угадывать его намерения и выясняем, что 
он тоже не хочет человеческого взаимоистребления. Поступая таким 
образом, мы обставляем культурный запрет совершенно особенной 
торжественностью, однако рискуем при этом поставить его испол-
нение в зависимость от веры в бога. Если мы возьмем назад этот 
свой шаг, перестанем приписывать нашу волю богу и удовольству-
емся чисто социальным обоснованием правосудия, то мы, правда, 
расстанемся с божественным возвеличением нашего культурного за-

 145
прета, но зато выведем его из-под угрозы. Мы приобретем, однако, и 
что-то другое. Вследствие какой-то диффузии, или заразительного
действия, характер святости, неприкосновенности, можно даже ска-
зать, потусторонности с немногих важных запретов распространился 
на все другие культурные установления, законы и предписания. Этим
последним, однако, сияние святости часто не к лицу; мало того, что 
они взаимно обесценивают сами себя, поскольку отражают расходя-
щиеся до противоположности устремления разных эпох и регионов, 
они еще и выставляют на обозрение все черты человеческого несо-
вершенства. Среди них легко распознать такие, которые могут быть 
лишь продуктом близорукой робости, выражением честолюбивых 
интересов или следствием произвольных предпосылок. Неизбежно 
сосредоточивающаяся на них критика в нежелательной мере подры-
вает уважение и к другим, более оправданным требованиям культуры. 
Поскольку будет рискованной задачей разграничивать то, что пове-
лел сам бог, и то, что восходит скорее к авторитету какого-нибудь все-
сильного парламента или высокого должностного лица, то всего луч-
ше, пожалуй, вообще вывести бога из игры и честно признать чисто 
человеческое происхождение всех культурных установлений и пред-
писаний. Вместе с мнимой святостью эти запреты и законы утратили 
бы и свою оцепенелую неизменность. Люди смогли бы понять, что 
законы созданы не столько для их порабощения, сколько для служе-
ния их интересам, стали бы относиться к законам дружественнее, вме-
сто их отмены ставили бы целью их улучшение. Это был бы важный 
шаг вперед по пути, ведущему к примирению с гнетом культуры.
Наша апология чисто рационального обоснования культурных 
предписаний, то есть выведения их из социальной необходимости, 
внезапно наталкивается здесь на одно сомнение. Мы рассмотрели 
для примера возникновение запрета на убийство. Но соответствует 
ли нарисованная нами картина исторической истине? Мы боимся, 
что нет; она кажется просто мыслительным конструктом. Мы изуча-
ли с помощью психоанализа именно этот элемент истории челове-
ческой культуры и, опираясь на результаты своего труда, вынуждены 
признать, что в действительности было иначе. Чисто рациональные 
мотивы даже у современного человека мало что могут сделать про-
тив его страстных влечений; насколько же более бессильными они
должны были быть у первобытного человека-зверя! Пожалуй, его 
потомки еще и сегодня без смущения убивали бы друг друга, если бы 
одно из тех кровавых злодеяний – убийство первобытного отца – не 
вызвало непреодолимой аффективной реакции, имевшей важней-
шие последствия. От нее происходит запрет: не убивай, в тотемизме 
касавшийся лишь заменителя
20
отца, позднее распространенный на 
других, хотя еще и сегодня недействительный в отношении всех без 
исключения.
Но тот праотец, как показали разыскания, которые мне здесь нет 
надобности повторять, явился первообразом бога, моделью, послу-

 146
жившей позднейшим поколениям для построения божественного об-
раза. Стало быть, религиозное представление верно, бог действитель-
но участвовал в создании того запрета, тут действовало его влияние, 
а не понимание социальной необходимости. Тогда и приписывание 
человеческой воли богу вполне оправданно, коль скоро люди зна-
ли, что сами насильственно устранили отца, и в качестве реакции на 
свое кощунственное преступление они положили впредь уважать его 
волю. Религиозное учение, выходит, сообщает нам историческую ис-
тину, конечно, известным образом преображенную и завуалирован-
ную; наше рационалистическое изображение закрывает на нее глаза.
Мы начинаем замечать тут, что сокровищница религиозных пред-
ставлений содержит не только исполнения желаний, но и важные 
исторические реминисценции. Это взаимодействие прошедшего и 
будущего – какою уникальной мощью должно оно наделять рели-
гию! Впрочем, возможно, аналогия поможет нам понять здесь еще и 
что-то другое. Нехорошо пересаживать понятия далеко от той поч-
вы, на которой они выросли, однако мы должны сформулировать 
подмеченный нами параллелизм. О человеческом ребенке нам из-
вестно, что он не может успешно проделать путь своего культурно-
го развития, если не пройдет через фазу невроза, у одних более, у 
других менее отчетливую. Это происходит оттого, что ребенок не 
может подавить рациональной работой духа многочисленные позы-
вы влечений, в будущем нереализуемых, но должен обуздывать их 
актами вытеснения
21
, за которыми, как правило, стоит мотив страха. 
В своем большинстве эти детские неврозы спонтанно преодолева-
ются по мере роста, такова в особенности судьба детских навязчивых 
неврозов
22
. Расчисткой остальных потом приходится еще заниматься 
психоанализу. Точно таким же образом следовало бы предположить, 
что человечество как целое в своем многовековом развитии впадает 
в состояния, аналогичные неврозам, причем по тем же самым при-
чинам, а именно потому, что в эпохи невежества и интеллектуальной 
немощи оно добилось необходимого для человеческого общежития 
отказа от влечений за счет чисто аффективных усилий. Последствия 
происшедших в доисторическое время процессов, подобных вытес-
нительным, потом долгое время еще преследуют культуру. Религию 
в таком случае можно было бы считать общечеловеческим навязчи-
вым неврозом, который, подобно соответствующему детскому невро-
зу, коренится в Эдиповом комплексе
23
, в амбивалентном отношении 
к отцу. В соответствии с этим пониманием можно было бы прогно-
зировать, что отход от религии неизбежно совершится с фатальной 
неумолимостью процесса роста, причем сейчас мы находимся как 
раз в середине этой фазы развития.
Нам в своем поведении следовало бы тогда ориентироваться на 
образец разумного воспитателя, который не противится предстоя-
щему новообразованию, а стремится способствовать ему и смягчить 
насильственный характер его вторжения в жизнь. Существо религии 

 147
нашей аналогией, разумеется, не исчерпывается. Если, с одной сто-
роны, она несет с собой навязчивые ограничения, просто наподобие 
индивидуального навязчивого невроза, то, с другой стороны, она со-
держит в себе целую систему иллюзий, продиктованных желанием 
и сопровождающихся отрицанием действительности, как мы это на-
блюдаем в изолированном виде только при аменции
24
, блаженной 
галлюцинаторной спутанности мысли. Все это лишь сравнения, с 
помощью которых мы пытаемся понять социальный феномен; ин-
дивидуальная патология не представляет нам здесь никакой полно-
ценной аналогии.
Неоднократно указывалось (мною и особенно Т. Рейком) на то, 
вплоть до каких подробностей прослеживается сходство между ре-
лигией и навязчивым неврозом, сколь много своеобразных черт и 
исторических перипетий религии можно понять на этом пути. Со 
сказанным хорошо согласуется и то, что благочестивый верующий 
в высокой степени защищен от опасности известных невротических 
заболеваний: усвоение универсального невроза снимает с него зада-
чу выработки своего персонального невроза.
Понимание исторической ценности известных религиозных уче-
ний повышает наше уважение к ним, однако не обесценивает нашу 
рекомендацию исключить религию при объяснении мотивировок
предписаний культуры. Наоборот! Эти исторические пережитки по-
могли нам выработать концепцию религиозных догматов как свое-
го рода невротических реликтов, и теперь мы вправе сказать, что, 
по-видимому, настало время, как при психоаналитическом лечении 
невротиков, заменить результаты насильственного вытеснения пло-
дами разумной духовной работы
25
. Можно предвидеть, но едва ли 
следует жалеть, что при такой переработке дело не остановится на 
отказе от торжественного освящения предписаний культуры, что 
всеобщая ревизия этих последних будет для многих из них иметь 
последствием отмену. Стоящая перед нами задача примирения лю-
дей с культурой будет на этом пути в значительной мере решена.
Нам не следует скорбеть об отходе от исторической истины в слу-
чае принятия рациональной мотивировки культурных предписаний. 
Истины, содержащиеся в религиозных учениях, все равно настолько 
искажены и систематически перелицованы, что масса людей не мо-
жет признать в них правду. Это тот же самый случай, как когда мы 
рассказываем ребенку, что новорожденных приносит аист. Здесь мы 
тоже говорим истину в символическом облачении, ибо знаем, что 
означает эта большая птица. Но ребенок этого не знает, он улавли-
вает только момент искажения, считает себя обманутым, и мы знаем, 
как часто его недоверие к взрослым и его строптивость бывают свя-
заны как раз с таким его впечатлением. Мы пришли к убеждению, 
что лучше прекратить манипулирование символическими масками 
истины и не отказывать ребенку в знании реальных обстоятельств, 
применительно к ступени его интеллектуального развития.

 148
IХ
Вы допускаете противоречивые высказывания, плохо вяжущиеся 
друг с другом. Сначала Вы уверяете, будто сочинение вроде Вашего 
совершенно неопасно. Никто-де не позволит подобным теориям ли-
шить себя религиозной веры. Поскольку, однако, как впоследствии 
выясняется, Вы намерены все же потревожить эту веру, то уместно 
спросить: зачем Вы, собственно, публикуете свою работу? В дру-
гом же месте Вы, наоборот, признаете, что грозит опасностью, даже 
большой опасностью, если кто-то разведает, что в бога больше не 
верят. Раньше человек был сговорчивым, а теперь отбрасывает в сто-
рону послушание заветам культуры. Вся Ваша аргументация, соглас-
но которой, религиозная мотивировка культурных запретов чревата 
опасностью для культуры, покоится на допущении, что верующего 
можно сделать неверующим, это же полное противоречие».
«Другое противоречие – когда Вы, с одной стороны, соглашае-
тесь, что не разум правит человеком, в нем берут верх его страсти и 
голоса его влечений, а с другой, предлагаете заменить аффективные 
основы его повиновения культуре рациональными. Понимай, как 
знаешь. По мне, ни первое, ни второе не верно».
«Между прочим, неужели история Вас ничему не научила? По-
добная попытка заменить религию разумом
26
однажды ведь уже 
предпринималась официально и с большим размахом. Вы же пом-
ните о Французской революции и о Робеспьере? Но тогда, значит, 
помните и о недолговечности, и о жалком провале того эксперимен-
та. Теперь он повторяется в России, нам нет надобности особенно 
любопытствовать о том, каким будет его исход. Не кажется ли Вам, 
что мы вправе считать человека существом, неспособным обойтись 
без религии?»
«Вы сами сказали, что религия есть нечто большее, чем навязчи-
вый невроз. Но этой другой ее стороны Вы не коснулись. Вам доста-
точно провести аналогию с неврозом. Вам надо избавить людей от 
невроза. Что будет одновременно с этим утрачено, Вас не волнует».
Видимость противоречия возникла, наверное, оттого, что я слиш-
ком поспешно говорил о сложных вещах. Кое-что мы можем навер-
стать. Я продолжаю утверждать, что мое сочинение в одном отно-
шении совершенно безобидно. Ни один верующий не позволит 
этим или им подобным аргументам поколебать себя в своей вере. 
Верующий хранит определенную нежную привязанность к содер-
жанию религии. Конечно, существует несчетное множество других, 
которые не являются верующими в том же самом смысле. Они по-
винуются предписаниям культуры, потому что робеют перед угро-
зами религии, и они боятся ее, пока вынуждены считать ее частью 
ограничивающей их реальности. Они-то и распускаются, как только 
чувствуют себя вправе не признавать за верой реального значения, 
но ведь и тут для них никакие аргументы не резон. Они перестают 

 149
бояться религии, когда замечают, что и другие ее не боятся, и я уже 
сказал, что они узнают об упадке влияния религии, даже если я не 
опубликую свое сочинение. 
По-моему, однако, Вы придаете большее значение другому проти-
воречию, в котором меня упрекаете. Люди так мало доступны голосу 
разума, над ними безраздельно властвуют их импульсивные желания. 
Зачем же лишать их удовлетворения влечений, предлагая взамен вы-
кладки разума? Конечно, люди таковы, но спросите себя, действи-
тельно ли они должны быть такими, понуждает ли их к тому их глубо-
чайшая природа? Может ли антропология дать краниометрический 
индекс народа
27
, в котором соблюдается обычай деформировать бан-
дажами головки детей с самого раннего возраста? Задумайтесь над 
тревожным контрастом между сияющим умом здорового ребенка и 
слабоумием среднего уровня взрослого. Так ли уж невероятно, что 
именно религиозное воспитание несет на себе большую часть вины 
за это прогрессирующее помрачение? Мне кажется, пришлось бы 
очень долго ожидать, пока не испытывающий нажима ребенок сам 
начал бы строить идеи относительно бога и вещей, потусторонних 
этому миру. Не исключено, что его идеи приняли бы то же направ-
ление, по которому они пошли у его предков, но никто не ждет, пока 
он разовьет их сам, ему преподносят религиозные учения в возрасте, 
когда у него нет ни интереса к ним, ни способности осмыслить их 
значимость. Замедление сексуального развития и опережение рели-
гиозного влияния – это ведь два основных пункта в программе сегод-
няшней педагогики, не правда ли? Потом, когда пробудится мысль 
ребенка, религиозные учения в его сознании уже неприкосновенны. 
Неужели Вам кажется, что для усиления мыслительной функции так 
уж полезно, чтобы столь важная область оставалась закрытой для 
мысли под угрозой адской кары? Если человек однажды уговорил 
себя без критики принять все нелепицы, преподносимые ему религи-
озными учениями, и даже не заметить противоречия между ними, то 
слабость его ума уже не должна нас слишком удивлять. А между тем 
у нас нет другого средства для овладения природой наших влечений, 
чем наш разум. Как можно ожидать от лиц, стоящих под властью 
мыслительных запретов, что они достигнут идеала душевной жизни, 
примата разума?
Вы знаете также, что женщинам в общем и целом приписывают 
так называемое «физиологическое слабоумие», то есть меньшую ин-
теллигентность, чем мужчине. Сам факт спорен, его истолкование 
сомнительно, однако один аргумент в пользу вторичной, благопри-
обретенной природы этого интеллектуального захирения сводится к 
тому, что женщины пострадали под гнетом раннего запрета направ-
лять свою мысль на то, что их больше всего интересовало, то есть 
на вопросы половой жизни. Пока помимо затормаживания мысли в 
области сексуальных тем на человека в его молодые годы воздейству-
ет не меньшее затормаживание в области религиозных и связанных 

 150
с ними правовых тем, мы, по сути дела, не можем сказать, каков он 
сам по себе.
Однако умерю свой пыл и допущу возможность, что я тоже го-
няюсь за иллюзией. Может быть, влияние религиозного запрета на 
мысль не так худо, как я предполагаю; может быть, окажется, что че-
ловеческая природа останется такой же и тогда, когда прекратится 
злоупотребление воспитанием для порабощения сознания религи-
ей. Я этого не знаю, и Вы тоже не можете этого знать. Не только 
великие вопросы нашей жизни предстают сегодня неразрешимыми, 
но трудно справиться и с массой менее крупных проблем. И все же 
Вы согласитесь со мной, что здесь у нас налицо основание для на-
дежды на будущее; что, возможно, нам еще предстоит откопать клад, 
который обогатит культуру; что стоит потратить силы на попытку 
нерелигиозного воспитания. Если она окажется безуспешной, то я 
готов распрощаться с реформой и вернуться к более раннему, чисто 
дескриптивному суждению: человек – малоинтеллигентное суще-
ство, покорное своим импульсивным влечениям.
В одном пункте я безоговорочно согласен с Вами. Намерение на-
сильственно и одним ударом опрокинуть религию – несомненно, 
абсурдное предприятие. Прежде всего потому, что оно бесперспек-
тивно. Верующий не позволит отнять у себя свою веру ни доводами 
разума, ни запретами. Было бы жестокостью, если бы в отношении 
кого-то такое удалось. Кто десятилетиями принимал cнотворное, 
тот, естественно, не будет спать, если у него отнимут его таблетки. 
Что действие религиозных утешений можно приравнять к действию 
наркотиков, красиво иллюстрируется событиями в Америке
28
. Там 
сейчас хотят отнять у людей – явно под влиянием женщин, взявших 
верх, – все средства возбуждения, опьянения и наслаждения и для 
компенсации досыта питают их страхом божьим. И за исходом это-
го эксперимента тоже нет надобности следить с особенно большим 
любопытством.
Я соответственно возражаю Вам, когда Вы приходите затем к вы-
воду, что человек в принципе не может обойтись без иллюзорного 
религиозного утешения, что без него он якобы не вынес бы тягот 
жизни, жестокой действительности. Да, но только человек, в которо-
го Вы с детства вливали сладкий – или кисло-сладкий – яд. А другой, 
воспитанный в трезвости? Кто не страдает от невроза, тот, возмож-
но, не нуждается в наркотических средствах анестезирования. Ко-
нечно, человек окажется тогда в трудной ситуации, он должен будет 
признаться себе во всей своей беспомощности, в своей ничтожной 
малости внутри мирового целого, раз он уже не центр творения, не 
объект нежной заботы благого провидения. Он попадет в ситуацию 
ребенка, покинувшего родительский дом, где было так тепло и уют-
но. Но разве неверно, что инфантилизм подлежит преодолению? 
Человек не может вечно оставаться ребенком, он должен в конце 
концов выйти в люди, в «чуждый свет». Мы можем назвать это «вос-

 151
питанием чувства реальности», и должен ли я еще разъяснять Вам, 
что единственная цель моего сочинения – указать на необходимость 
этого шага в будущее?
Вы опасаетесь, по-видимому, что человек не устоит в тяжелом ис-
пытании? Что ж, будем все-таки надеяться. Знание того, что ты пре-
доставлен своим собственным силам, само по себе уже чего-то стоит. 
Ты выучиваешься тогда их правильному использованию. Человек 
все-таки не совершенно беспомощен, наука много чему научила его 
со времен потопа, и она будет и впредь увеличивать свою мощь. И 
что касается судьбы с ее роковой необходимостью, против которой 
нет подспорья, то он научится с покорностью сносить ее. Что моро-
чить ему голову обещанием какой-то латифундии на Луне, доходов с 
которой никому еще и никогда не приходилось видеть? Как честный 
малоземельный крестьянин на этой земле он будет знай обрабаты-
вать свое поле, чтобы оно его кормило. Перестав ожидать чего-то 
от загробного существования и сосредоточив все высвободившие-
ся силы на земной жизни, он, пожалуй, добьется того, чтобы жизнь 
стала сносной для всех и культура никого уже больше не угнетала. 
Тогда он без колебаний сможет сказать вместе с одним из наших 
единоневерцев:
Пусть ангелы да воробьи 
Владеют небом дружно
29
.
X
Что ж, звучит грандиозно. Человечество, которое отреклось от 
всех иллюзий и благодаря этому сумело сносно устроиться на зем-
ле! Я, однако, не могу разделить Ваших ожиданий. Не потому, что я 
жестокий реакционер, за которого Вы меня, наверное, принимаете. 
Нет, из благоразумия. Мне кажется, мы теперь поменялись ролями: 
Вы оказываетесь мечтателем, который дал себя увлечь иллюзиям, а 
я представляю голос разума, осуществляю свое право на скепсис. 
Все эти Ваши рацеи кажутся мне построенными на заблуждениях, 
которые я по Вашему примеру вправе назвать иллюзиями, потому 
что в них достаточно явственным образом дают о себе знать Ваши 
желания. Вы связываете свои надежды с тем, что поколения, не ис-
пытавшие в раннем детстве влияния религиозных учений, легко до-
стигнут желанного примата интеллекта над жизнью страстей. Это 
явная иллюзия; человеческая природа здесь, в решающем пункте, 
вряд ли изменится. Если не ошибаюсь – о других культурах известно 
так мало, – еще и сегодня есть народы, вырастающие не под гнетом 
религиозной системы, а ведь они ничуть не больше приблизились к 
Вашему идеалу, чем другие. Если Вам угодно изгнать из нашей евро-
пейской культуры религию, то этого можно достичь только с помо-
щью другой системы учений, которая с самого начала переймет все 
психологические черты религии, тот же священный характер, ту же 

 152
косность, нетерпимость, тот же запрет на мысль в целях самозащиты. 
Что-то в этом роде Вам придется допустить, чтобы сохранить саму 
возможность воспитания как такового. Отказаться же от системы вос-
питания Вы не сможете. Путь от грудного младенца до культурного 
человека велик, слишком много маленьких человечков заблудится на 
нем и не примется вовремя за свои жизненные задачи, если им будет 
предоставлено развиваться самим, без водительства. Науки ранних 
ступеней обучения будут неизбежно ограничивать свободу их мысли 
в зрелые годы, точно так же, как это делает сегодня религия, за что 
Вы ее упрекаете. Разве Вы не замечаете, что таков уж неустранимый 
врожденный недостаток нашей, да и всякой, культуры, – она принуж-
дает живущего жизнью чувства неразумного ребенка сделать выбор, 
который будет лишь позднее оправдан зрелым разумом взрослого? 
Она и не может поступать иначе, потому что за несколько лет ребе-
нок должен вобрать в себя века развития человечества, и осилить по-
ставленную перед ним задачу он способен только за счет введения в 
действие аффективных потенций. Вот, стало быть, каковы перспек-
тивы Вашего «примата интеллекта».
«Так что не удивляйтесь, если я выступаю за сохранение религи-
озной системы знания в качестве основы воспитания и человеческо-
го общежития. Это практическая проблема, а не вопрос соответствия 
истине вещей. Поскольку в интересах сохранения нашей культуры 
мы не можем медлить с воспитанием индивида, дожидаясь, когда он 
станет культурно зрелым, – со многими это вообще никогда не слу-
чится, – поскольку мы вынуждены внушить подрастающему чело-
веку ту или иную систему учений, призванную служить в качестве 
не подлежащей критике предпосылки, то заведомо наиболее при-
годной для такой цели мне представляется религиозная система. И, 
разумеется, именно из-за ее способности к исполнению желаний и к 
утешению, в чем Вам угодно видеть признак ее иллюзорности. Учи-
тывая трудность знать что-либо о реальности, даже сомнительность 
того, что нам вообще доступно знание о ней, давайте все-таки не 
будем упускать из виду, что и человеческие потребности тоже со-
ставляют частицу реальности, притом важную, такую, которая нас 
особенно близко задевает».
«Другое преимущество религиозного учения я вижу в одной его 
особенности, которая Вас, похоже, больше всего шокирует. Оно 
оставляет место для облагораживания и сублимации
30
понятий, когда 
из этих последних удаляется почти все, несущее следы примитивно-
го и инфантильного мышления. Остается система идей, уже не всту-
пающих в противоречие с наукой и не поддающихся опровержению 
с ее стороны. Эти трансформации религиозного учения, осужден-
ные Вами за половинчатость и компромиссы, позволяют избежать 
разрыва между необразованной массой и философствующим мыс-
лителем, поддерживают общность между ними, столь важную для 
сохранения культуры. Тогда нечего бояться, что человек из народа 

 153
узнает, что верхние слои общества «уже не верят в бога». Теперь я, 
по-моему, доказал, что все Ваши усилия сводятся к попытке заменить 
испытанную и в аффективном отношении ценную иллюзию дру-
гой, не прошедшей испытания и аффективно нейтральной».
Вы никак не скажете, что я недоступен для Вашей критики. Я 
знаю, как трудно уберечься от иллюзий; возможно, надежды, в кото-
рых я признался, тоже иллюзорны. Но на одном различии я настаи-
ваю. Мои иллюзии – не говоря уж о том, что за отказ разделить их не 
последует никакой кары, – не так неисправимы, как религиозные, не 
имеют маниакального характера. Если опыт покажет, – не мне, а дру-
гим после меня, так же думающим, – что мы ошибались, то мы от-
кажемся от своих надежд. Так постарайтесь же принять мою попытку 
за то, что она есть. Психолог, не обманывающийся насчет того, как 
трудно ориентироваться в нашем мире, пытается судить о развитии 
человечества в свете той крупицы знания, которую он приобрел при 
изучении психических процессов у индивида за время его развития 
от детства до зрелости. При этом у него напрашивается взгляд на ре-
лигию как на нечто аналогичное детскому неврозу, и он достаточно 
оптимистичен, чтобы предположить, что человечество преодолеет 
эту невротическую фазу, подобно тому как многие дети вырастают 
из своих, по сути сходных, неврозов. Такое понимание, выведенное 
из индивидуальной психологии, возможно, недостаточно, экстрапо-
ляция на весь человеческий род неоправданна, мой оптимизм нео-
боснован; соглашусь с Вами, что все здесь сомнительно. Но часто 
не можешь удержаться от высказывания своих мнений и извиняешь 
себя тем, что не выдаешь их за что-то большее, чем они стоят.
И на двух пунктах я еще должен остановиться. Во-первых, слабость 
моей позиции не означает усиления Вашей. По-моему, Вы защищае-
те проигрышное дело. Мы можем сколь угодно часто подчеркивать, 
что человеческий интеллект бессилен в сравнении с человечески-
ми влечениями, и будем правы. Но есть все же что-то необычное в 
этой слабости; голос интеллекта тих, но он не успокаивается, пока 
не добьется, чтобы его услышали. В конце концов, хотя его снова и 
снова, бесконечное число раз ставят на место, он добивается свое-
го. Это одно из немногочисленных обстоятельств, питающих наш 
оптимизм относительно будущего человечества, но и одно само по 
себе оно много что значит. На нем можно строить еще и другие 
надежды. Примат интеллекта маячит в очень, очень неблизкой, но 
все-таки, по-видимому, не в бесконечной дали. И поскольку он, как 
можно предвидеть, поставит те же цели, осуществления которых Вы 
ожидаете от Вашего бога, – в .человечески возможной мере, есте-
ственно, насколько допускает внешняя реальность, Ананке
31
, – а это 
любовь к ближнему и ограничение страдания, то мы вправе сказать 
друг другу, что наше противоборство всего лишь временное и не не-
примиримое. Наши надежды одинаковы, только Вы нетерпеливее, 
требовательнее и – почему я не должен этого говорить? – корыст-

 154
нее, чем я и мои единомышленники. Вы хотите, чтобы сразу после 
смерти начиналось блаженство, требуете от него невозможного и не 
намерены отказываться от притязаний индивидуальной личности. 
Наш бог Логос
*32
осуществит из этих желаний то, что допускает 
внеположная нам природа, но очень постепенно, лишь в необозри-
мом будущем и для новых детей человеческих. Вознаграждения для 
нас, тяжко страдающих от жизни, он не обещает. На пути к этой да-
лекой цели Вашим религиозным учениям придется рухнуть, пускай 
даже первые попытки окончатся неудачей, пускай даже первые иду-
щие на смену образования окажутся нестойкими. Вы знаете, почему; 
в конечном счете ничто не может противостоять разуму и опыту, а 
религия слишком явно противоречит им обоим. Очищенные рели-
гиозные идеи тоже не избегнут этой судьбы, пока они еще будут ста-
раться сберечь что-то от утешительности религии. Разумеется, если 
Вы ограничитесь постулированием какой-то возвышенной духовной 
инстанции, чьи свойства неопределимы, а цели непознаваемы, то 
будете неуязвимы для научной критики, но тогда Вы покинете и сфе-
ру человеческих интересов.
И второе: обратите внимание на различие Вашего и моего от-
ношения к иллюзии. Вы обязаны всеми своими силами защищать 
религиозную иллюзию; когда она обесценится, – а ей поистине до-
статочно многое угрожает, – то Ваш мир рухнет, Вам ничего не оста-
нется, как усомниться во всем, в культуре и в будущем человечества. 
От этой крепостной зависимости я, все наши свободны. Посколь-
ку мы готовы отказаться от порядочной части своих инфантильных 
желаний, мы сумеем пережить, если некоторые из наших ожиданий 
окажутся иллюзиями.
Воспитание, избавленное от гнета религиозных учений, пожалуй, 
мало что изменит в психическом существе человека, наш бог Логос, 
кажется, не так уж всемогущ, он может исполнить только часть того, 
что обещали его предшественники. Если нам придется в этом убе-
диться, мы смиренно примем положение вещей. Интерес к миру и 
к жизни мы от того не утратим, ведь у нас есть в одном отношении 
твердая опора, которой Вам не хватает. Мы верим в то, что наука в 
труде и исканиях способна узнать многое о реальности мира, благо-
даря чему мы станем сильнее и сможем устроить свою жизнь. Если эта 
вера – иллюзия, то мы в одинаковом положении с Вами, однако наука 
своими многочисленными и плодотворными успехами дала нам до-
казательства того, что она не иллюзия. У нее много открытых и еще 
больше замаскированных врагов среди тех, кто не может ей простить, 
что она обессилила религиозную веру и грозит ее опрокинуть. Ей 
ставят на вид, что она мало чему нас научила и несравнимо больше 
оставила непроясненным. Но при этом забывают, как она молода, как 
трудны были ее первые шаги и как исчезающе мал отрезок времени, 
*
Божественная пара Логос – Ананке голландца Мультатули
33
.

 155
истекшего с тех пор, как человеческий интеллект окреп для решения 
ее задач. Не делаем ли мы все одинаковую ошибку, кладя в основу сво-
их суждений слишком короткие отрезки времени? Нам следовало бы 
взять пример с геологов. Люди жалуются на ненадежность науки, она 
якобы провозглашает сегодня законом то, что следующее поколение 
сочтет ошибкой и заменит новым, столь же недолговечным законом. 
Но это несправедливо и отчасти неверно. Смена научных мнений – 
это развитие, прогресс, а не разрушение. Закон, вначале считавший-
ся безусловно верным, оказывается частным случаем какой-то более 
широкой закономерности или модифицируется другим законом, от-
крытым позднее; грубое приближение к истине вытесняется более 
тщательным и точным, а то, в свою очередь, ожидает дальнейшего 
усовершенствования. В некоторых областях еще не преодолена та 
фаза исследования, когда подвергаются проверке гипотезы, которые 
вскоре будут отброшены как неудовлетворительные; а в других уже 
выявлено достоверное и почти неизменное ядро знания. Делались, 
наконец, попытки в корне обесценить научный труд тем соображени-
ем, что, будучи привязано к условиям нашей собственной природной 
организации, научное познание способно дать лишь субъективные 
результаты, тогда как действительная природа внеположных нам ве-
щей остается для нас недоступной. При этом упускают из виду ряд 
моментов, решающих для понимания научной работы: что наша 
природная организация, то есть наш психический аппарат, сформи-
ровалась как раз в ходе усилий, направленных на познание внешне-
го мира, поэтому в ее структуре непременно должно иметь какое-то 
место соответствие этой цели; что она сама есть составная часть того 
мира, который мы исследуем, и она отлично приспособлена для та-
кого исследования; что мы полностью очертим весь круг задач науки, 
если ограничим ее функцию демонстрацией того, каким нам должен 
представляться мир с учетом своеобразия нашей природной органи-
зации; что конечные результаты науки как раз ввиду способа их по-
лучения обусловлены не только нашей природной организацией, но 
также и тем, что воздействовало на эту организацию, и, наконец, что 
вопрос о том, как устроен мир, без учета нашего воспринимающе-
го психического аппарата, есть пустая абстракция, лишенная всякого 
практического интереса.
Нет, наша наука не иллюзия. Иллюзией, однако, была бы вера, 
будто мы еще откуда-то можем получить то, что она неспособна нам 
дать.

жүктеу/скачать 2,31 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: