Шəкен Аймановтың

286
Òîïæàðªàí
На роль Дутова Айманов не побоялся пригласить В. Стржельчика. Я подчерки-
ваю — не побоялся, потому что в последние годы Стржельчик утвердился в своего 
рода экранном амплуа — в роли вражеского военачальника (белогвардейского 
ли, немецкого), эдакого благородного противника, умного, честного, но заблуж-
дающегося, вынужденного служить неправому делу по долгу присяги. Следова-
тельно, была опасность штампа. Однако Айманов и Стржельчик успешно преодо-
лели эту опасность. Дутов у Стржельчика не только внешне не похож на сыгранных 
им ранее «кинополковников и генералов», хотя актер почти не прибегает к гриму. 
Тяжелый взгляд, тяжелая походка — Дутов играет в значительность, играет натуж-
но, на публику, как плохой провинциальный актер. Вот, встав в позу Наполеона, он 
произносит очередную речь о своей миссии, словно говорит не в своем кабинете, 
а на митинге. Не беда, что слушатель у него всего один. Фанфаронствующий ата-
ман любуется собой, своим слогом... И хотя произносит он громкие демагогиче-
ские фразы, главная надежда у него не на народ, о благе которого он готов распи-
наться часами, и даже не на «белую идею», а на английское оружие. Стржельчик 
одной деталью разоблачает своего героя — проводив посетителя, Дутов любовно 
смотрит на пулемет, стоящий у него в кабинете, ласково похлопывает его по ство-
лу. Может быть, только зря актер так сочно обыгрывает патологическую трусость 
атамана. Вряд ли Дутов был так уж труслив. 
...Нет Шакена Айманова, не сможет он порадоваться большому зрительско-
му успеху своей последней работы. Хотя, наверное, будь он жив, нашел бы в 
фильме десятки огрехов, огорчился каким-то упущениям и, махнув своеобыч-
но, так, как это делал только он, рукой, сказал бы, что следующую картину обя-
зательно сделает лучше. А следующей должна была стать экранизация романа 
«Абай» классика казахской литературы Мухтара Ауэзова. Все последние годы 
готовился Айманов к этой ответственнейшей работе и все останавливался, все 
не решался подступиться к ней вплотную. И только незадолго до смерти по-
ставил «Абая» в Театре юного зрителя. После чего, наконец, уверился: если 
удастся «Конец атамана», начнет работу над «Абаем» в кино... 
...Нет Шакена Айманова, но остались его фильмы, работают его соратники и 
ученики. На живописной окраине Алма-Аты выросло новое современное зда-
ние киностудии «Казахфильм». Здесь снимал свою последнюю картину Шакен 
Айманов. И студия, на которой он трудился, которой отдал столько творческих 
сил, никогда не забудет своего аксакала — Айманов заслужил это своей чест-
ной, беспокойной жизнью художника-коммуниста. 
Журнал «Искусство кино». 1971. № 5
III. ПРИКОСНОВЕНИЕ К 
III. ПРИКОСНОВЕНИЕ К 
ИСТОКАМ
ИСТОКАМ

288
289
ІІІ. Прикосновение к истокам
Шакен АЙМАНОВ,
Шакен АЙМАНОВ,
народный артист СССР,
лауреат Государственных премий
СССР и Казахской ССР
Î ñåáå, î ñâîåì èñêóññòâå
МАЛЬЧИК ИЗ АУЛА № 13
МАЛЬЧИК ИЗ АУЛА № 13
Ä
овольно часто на студию «Казахфильм» приходят юноши и де-
вушки (чаще девушки), разыскивают любимых режиссеров и 
актеров (чаще актеров) и просят автографы, просят рассказать о себе. 
Разговор при этом происходит примерно такой: «Скажите, как стать ар-
тистом, как начать сниматься в кино?». 
Что ж, вопросы эти не новы, на них можно было дать однозначный 
ответ: «Учитесь, дескать, выявляйте свои способности. Если есть актер-
ский талант, поступайте в соответствующий вуз — выучитесь, будете ар-
тистами». 
Но вот недавно ко мне на студию пришли две девушки. Лет шестнад-
цати, может, семнадцати. Хотя одна из них была казашка, а другая рус-
ская, они казались похожими, как родные сестры. Может, из-за одина-
ковых причесок и роста. А скорее, сходство заключалось в том, что уже 
слишком серьезны они были для своего возраста: им хотелось докопать-
ся до существа явления. И среди вопросов, которые они мне задавали, 
были не только «Как стать артистом?», но и более серьезные, более глу-
бокие. 
Часа два продолжалась наша беседа, я в меру своих сил и знаний пы-
тался рассказать им о том, что такое искусство, и почему в каждом чело-
веке живет желание приобщиться к прекрасному, и почему все-таки немногие 
избирают искусство своей профессией. Но, естественно, на все вопросы мне 
не удалось дать исчерпывающие ответы. Потому что вряд ли это по силам сде-
лать практику искусства, да и вообще одному человеку. А кроме того, постиг-
нуть истины можно лишь в результате многолетнего труда и учебы. Пора было 
начинать съемку, я пригласил девушек в павильон. Очень удачно в тот день 
прошла съемка. Четыре-пять репетиций и всего три дубля — в результате за 
смену мы даже чуть перевыполнили норму. 
Провожу репетицию, беседую с актерами, постепенно уточняю мизансцену: 
как должна пройти героиня к столу, взять бокал, посмотреть через него на свет 
и произнести одну лишь фразу. Сам незаметно наблюдаю за девушками. По-
началу им все было интересно: и актеры, которых они до этого видели лишь на 
экране, и декорация комнаты без передней стенки, и мощные осветительные 
приборы, и та необычная (всегда необычная!) атмосфера процесса творчества, 
когда на твоих глазах рождается искусство, — все привлекало их внимание. 
Но прошел час, другой, — надо сказать, что за это время мы не сняли еще ни 
одного кадра, только установили свет да провели черновую репетицию, — и 
моим милым гостьям уже стало скучно. Потоптались-потоптались они на ме-
сте, побродили по огромному павильону и, не попрощавшись (наверно, чтобы 
не отрывать меня от работы), незаметно исчезли. 
Что ж, я на них не в обиде. Может быть, им было некогда, а может, совсем 
не так представляли они себе до этого визита работу на студии. Но, повторяю, 
девушки эти были очень серьезные, и некоторые их вопросы так застряли у 
меня в голове, что долго не удавалось от них уйти, да и по сей день гложет 
меня мысль, что ответить-то мне по-настоящему на них не удалось. Так что же 
это были за вопросы и почему мне, вместо того чтобы разыскать этих девушек 
(сделать это не трудно, потому что они называли себя и сказали, в какой школе 
учатся), захотелось рассказать обо всем вам, дорогой читатель?
Потому, кажется мне, что вопросы эти имеют не только личный характер — 
это с одной стороны. С другой же — позволяют мне рассказать немного и о 
себе, о своем искусстве. Именно такова цель этой книги. 
И первый, главный вопрос такой: «Что привело вас в искусство, и могли бы 
вы не быть артистом? Ведь не скажете ж вы, что с детства мечтали стать арти-
стом или кинорежиссером? Не скажете, потому что мы вам все равно не пове-
рим: в Казахстане в те годы не было ни кино, ни театра». 
Они оказались правы, мои собеседницы. В детстве не мечтал я стать ни ак-
тером, ни режиссером. Да откуда было взяться такой мечте у босоногого юно-
го джигита из аула номер тринадцать Павлодарской области. Царское прави-
тельство нумеровало аулы, как теперь нумеруют дома, — видимо, чиновникам 

290
Òîïæàðªàí
291
ІІІ. Прикосновение к истокам
так казалось удобнее, чем путаться в названиях на незнакомом им казахском 
языке. Так вот, актером я не мечтал быть — я просто существовал в атмосфере 
искусства. 
Отец мой Кенжетай был известен по всему Баянаульскому району как от-
личный домбрист. Он не только играл на домбре, но и пел хорошо. И хотя род 
наш был весьма не богатый, отец, младший из девяти братьев, никогда не 
унывал, и на любом празднике в ауле всегда был желанным гостем. 
Любовь к музыке, к песне, к остроумному слову была не только в нашей 
семье. У казахов ведь отсутствовала своя письменность, не было поэтому книг 
и газет. Но в традициях народа всегда существовало уважение к слову, к че-
ловеку, который умеет рассказывать, пересказывать. Отсюда такая любовь к 
акынам, которые часто пользовались большим влиянием, чем ханы и баи. И 
даже женщина, которую на Востоке и за человека не считали, если обладала 
поэтическим даром, резко выделялась из своей среды. 
Частым гостем в нашем доме был друг отца, знаменитый на весь край певец 
Кали Байжанов — впоследствии народный артист республики. Он стал своим 
человеком в нашей семье, женившись на моей двоюродной сестре. Артистом 
стал мой родной брат Каукен Кенжетаевич. Сейчас он видный оперный певец, 
народный артист КазССР. 
Очень привязался я к сапожному мастеру Рахмету. Этот человек из народа 
никогда не сидел на месте — сегодня он в одном ауле, завтра в другом. Для 
меня каждое общение с мастером Рахметом было праздником. Часами мог я 
сидеть затаив дыхание и слушать бесконечные рассказы о народных героях, 
о славных батырах, всегда побеждавших злых, коварных ханов. А пел он, этот 
бывший мулла, не поладивший с исламом, по пять-шесть часов, не прерыва-
ясь ни на минуту. 
К этому надо добавить, что поэтическому, что ли, видению жизни, природы 
способствовало и то, что Баянаул, моя родина — один из красивейших уголков 
Казахстана. Я не писатель, и у меня не хватает слов, чтобы обрисовать синие 
горы, вдруг, как в сказке, выросшие среди пыльных степей, или озера, покой 
которых нарушают лишь всплески играющей рыбы да топот коней, пригнан-
ных на водопой босоногим мальчонкой. 
Я рос смелым, проказливым мальчиком. В пять лет уже неплохо играл на 
домбре и пел. В аульной школе научился грамоте, очень любил переписывать 
народные легенды, поэмы, а годам к девяти мог точно, слово в слово, пере-
сказывать эти легенды. Аулчане с удовольствием слушали маленького артиста 
и в зимние, студеные вечера у кого-нибудь дома, и летом, на джайляу, среди 
сочных лугов, когда все семьями выезжали на отгонные пастбища. Голодное 
это было время, недавно кончилась гражданская война, не хватало врачей, 
учителей, в республике почти не было своей промышленности. Кусок сахара 
для нас, аульной детворы, был самым большим подарком. Мы по очереди об-
сасывали его, чтобы всем досталось. 
Но мы были юными, мы знали, что революция пришла и в наши края и что 
скоро у нас наступят перемены. А пока, как все дети на земле, мы затевали ве-
селые игры, устраивали всяческие проказы. И здесь мне удавалось проявить 
свои способности — на этот раз подражательские. То среди ночи выйдешь из 
юрты на улицу и начинаешь выть по-волчьи, всполошишь весь аул: ведь 
волк — хищник опасный, может нанести урон стадам немалый, — а сам си-
дишь с ребятами, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться. Ну, конечно, и попа-
дало за это — не раз отцова плетка гуляла по моей черной, то ли от загара, то 
ли от грязи спине. 
Вспоминаешь это время — и защемит сердце. Потому что хоть, голодное, 
хоть неуютное, а это было детство. 
И, перефразируя слова знаменитого одного человека, я хочу сказать, что в 
детстве у меня было детство, причем такое, которое помогло мне стать арти-
стом. 
Иногда я задумываюсь, кем бы я был, если бы не новые времена, если бы 
образование и культура обошли мою страну. Скорее всего, остался бы таким 
же безграмотным чабаном, какими были мои предки, или, если судьбе было 
бы угодно, стал бы мелким чиновником в своем районе. А может быть, умер 
бы от очередной эпидемии, что свирепствовали в казахской степи, или от голо-
да — постоянного спутника казахской бедноты. В общем, как видите, перспек-
тивы разнообразные и «широкие». Не буду подробно рассказывать о годах 
учебы, после того как двоюродный брат, чтобы помочь моей семье, избавил 
ее от лишнего рта — взял меня на воспитание. В 1924 году я поступил в русскую 
школу в Зайсане — городке, где брат был председателем исполкома. Через че-
тыре года моего воспитателя перевели на работу в Семипалатинск, и он устро-
ил меня в семипалатинскую Казкоммуну (так называлась школа-интернат для 
сирот-казахов). И когда брата перевели на новую работу, на этот раз в Караган-
ду, я остался в Казкоммуне, заменившей мне надолго отчий дом. 
На сценах городских клубов наша самодеятельная труппа выступала очень 
часто. Сегодня мы в клубе имени Луначарского, завтра — в клубе имени Сверд-
лова, на третий день — Народном доме. Программа была большая и разно-
образная: сначала спектакль по очень простой пьесе местного автора Ж. Ша-
нина «Аркалык-батыр», а потом большой концерт с песнями, с танцами. 
В 1933 году я закончил третий курс института. В это время из Риддера на га-
строли приехал Театр рабочей молодежи. Трамовцы пригласили меня принять 
участие в их спектаклях. В те годы Семипалатинск был центром новой, револю-

292
Òîïæàðªàí
293
ІІІ. Прикосновение к истокам
ционной казахской культуры. Каждый институт, каждый техникум имел свои 
драматические, музыкальные кружки. Тяга к искусству среди казахской моло-
дежи была велика. Здесь-то я впервые приобщился к настоящему искусству: 
играл на мандолине в струнном оркестре. Репертуар был большой и разноо-
бразный — от народных мелодий до произведений Моцарта, Листа. К этому 
времени я учился уже в Казахском институте просвещения. 
В 1933 году в Семипалатинск из Алма-Аты приехал Габит Мусрепов. Моло-
дой писатель, заведовавший тогда секцией искусств Наркомпроса Казахской 
республики, имел важное задание — отобрать в Семипалатинске способную 
молодежь для пополнения труппы Казахского драматического театра. Мусре-
пов увидел меня в спектакле «Зарлык». Не знаю, чем я привлек его внимание, 
может быть, тем, что увереннее других держался на сцене (помогал «актер-
ский» опыт детских лет), или тем, что вел я себя по отношению к авторскому 
тексту довольно смело, — если мне не нравились те или иные слова моего 
героя, я тут же, импровизируя, заменял их своими. (Это качество сохранилось 
во мне до сих пор, перерастая иногда в помеху для работы на съемочной пло-
щадке. Актер выучил текст, так вжился в него, а я заставляю его произносить 
все новые и новые варианты не понравившейся мне фразы. Знаю, что часто 
бываю не прав, что фраза, придуманная писателем, может быть, лучше, чем 
та, что приходит на ум уже на съемочной площадке, но ничего с собой поде-
лать не могу). Итак, Мусрепову я понравился и он взял меня с собой. 
МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ — ТЕАТР
МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ — ТЕАТР
3 сентября 1933 года — день, который я никогда не забуду. В этот день я 
стал профессиональным артистом — был принят в театр. Артистом-то я стал, 
но несколько лет мое имя не появлялось на афишах. Я играл только в массов-
ках, а в свободное от работы время учился в студии при театре, которой руко-
водил Михаил Насонов. В этой студии я постигал азы искусства, познакомился 
с системой Станиславского, изучал историю русского и мирового театра. С по-
мощью такого опытного педагога, каким был Насонов, я начал понимать, что 
одними природными данными не обойтись, что актерская техника и навыки, 
которые приобретаешь с годами, тоже еще не все в драматическом искусстве. 
Главное — нужно постичь характер человека, которого изображаешь, нужно 
уметь выразить свое отношение к этому персонажу. 
Через два-три года я играл уже ведущие роли в спектаклях театра. 
В 1936 году драматический театр слился с музыкальным национальным те-
атром. В драматических казахских спектаклях органично присутствие музыки, 
песни. Это идет от того, что казахский зритель очень любит песню, любит, как 
я уже говорил, острое слово. В истории нашего народа, запечатленной в ле-
гендах, известны случаи, когда человек, приговоренный к смерти, с помощью 
острословия спасал себе жизнь. А любимым развлечением простого народа 
был айтыс — состязание акынов. Конечно, созывать такое собрание с множе-
ством гостей, с обильным угощением мог позволить себе только богач, но ча-
сто на таких соревнованиях бедняки побеждали своим острословием, талан-
том, мудростью даже старейших акынов. 
Поэтому ни для кого из артистов драматического театра переход в театр 
музыкальный не был болезнен (сейчас, когда я смотрю нашумевшие амери-
канские мюзиклы или читаю о том, что пора, давно пора актеров драматиче-
ских театров обучать пению и танцам, мне вспоминаются спектакли казахских 
театров, как бы предварившие поиск «нового» жанра в современном кино и 
театральном искусстве). 
Несколько слов о казахском зрителе — зрителе особом, зрителе, которого 
не встретишь больше нигде, творить для которого — удовольствие необыкно-
венное, и труд тоже необыкновенный. Этот зритель может вступить в поле-
мику с самим героем пьесы (даже классической вещи, а не только казахской 
национальной). Именно поэтому каждый казахский актер должен быть и авто-
ром своей роли — не в буквальном, конечно, смысле. Но знать о своем герое 
он должен больше, чем зритель, и больше, чем автор произведения. 
Нужно было срочно вводить замену в спектакль «Енлик — Кебек» (по Мух-
тару Ауэзову): К. Байсеитова заменил мой друг Жагда Огузбаев, а я сменил 
К. Жандарбекова в роли Есена. Несколько репетиций — и мы выступаем на 
сцене. Должен сказать, что зрители не выражали недовольства, и это нас ра-
довало. Ведь сменили мы знаменитых, уже в те годы популярных актеров. И 
только потом я понял, почему мы, молодые и неопытные актеры, не провали-
ли спектакль. Мы не играли Кебека и Есена — героев пьесы Ауэзова, нет, мы 
играли Жандарбекова и Байсеитова в этих ролях, как говорится в рецензиях, 
шли по линии внешнего подражания не нами сделанной роли. 
Большим событием в моей жизни была поездка в творческую команди-
ровку. До этого мы с М. Насоновым подготовили роль лжеударника, хвасту-
на Граммофонова в спектакле «Мой друг». Мне очень хотелось посмотреть 
игру выдающихся русских артистов. И вот вместе с Огузбаевым и моим старым 
другом Серке Кожамкуловым — любимцем казахских зрителей — едем в Мо-
скву и Ленинград. «Отелло», «Дама с камелиями», «Синяя птица», «У врат 
царства» — эти спектакли я никогда не забуду. Никогда не забуду игры Осту-
жева, потрясения, которое вызвал Качалов, когда я увидел его на сцене. Эти 
впечатления от великого в искусстве во мне живы и по сегодняшний день. Их 

294
Òîïæàðªàí
295
ІІІ. Прикосновение к истокам
не вытеснили ни десятки лет, что прошли с той поры, ни встречи с мировыми 
знаменитостями сцены и экрана. 
Именно тогда я принял решение — нужно серьезно и много учиться. Нуж-
но психологическую правду образа не отделять от правды социальной. А для 
этого нельзя замыкаться в рамки только творческих интересов, надо не просто 
наблюдать жизнь, но и активно участвовать в ней. А главное — учеба, учеба, 
учеба. Этому решению я следую и по сей день. 
Так стал я актером. Мне трудно припомнить все роли, сыгранные в Казах-
ском академическом театре драмы, да здесь это и не нужно. 
Должен заметить только, что за свою театральную жизнь я играл роли 
большие и роли эпизодические, в современных пьесах советских драма-
тургов и в пьесах классиков мировой литературы. Здесь Хлестаков в гого-
левском «Ревизоре», Кассио и Отелло в шекспировской трагедии, Шадрин 
в «Человеке с ружьем», Петруччио в «Укрощении строптивой». Я сыграл 
народного поэта Акана в пьесе Г. Мусрепова и фашиста Гельпаха в «Про-
фессоре Мамлоке» Фридриха Вольфа, своеобразного Сальери — Керима 
в «Абае» М. Ауэзова, и подлеца Кодара в «Козы Корпеш — Баян Сулу», и 
безвольного Тихона в «Грозе», и фольклорного героя Алдара Косе и многие 
другие роли. 
Должен сознаться, что ни одна из этих ролей не давалась мне легко, и не 
будь со мной рядом людей, которых я до сих пор считаю своими учителями, 
вряд ли мне удалось бы сделать и десятую часть из того, что сделал я в теа-
тре. Как жаль, что теперь, перейдя в кино, я лишен такого дружественного, 
строгого взгляда, каким смотрели на меня в театре К. Куанышбаев, М. Ауэзов, 
М. Гольдблат. Мало того, меня уж всерьез называют аксакалом, и молодые 
актеры теперь ждут от меня той дружеской критики, которая помогла мне в 
театре. Но как трудно, как далеко мне до этих мастеров. 
И потом, когда я уже сам ставил спектакли, такие как «Козы Корпеш — Баян 
Сулу», «Человек с ружьем», «Трактирщица», когда инсценировал «Абая», по-
ставил его и сыграл ведущего, я всегда ощущал помощь товарищей. В числе 
своих учителей я с признательностью называю режиссеров И. Борова, М. Со-
коловского, Я. Штейна. Большую школу прошел я у Г. Товстоногова, когда он в 
1947 году ставил в Казахском театре драмы «Победителей» Б. Чирскова, а я 
играл в этом спектакле роль генерала Кривенко. 
Не забыть мне и спектакль «Дружба и любовь» по пьесе А. Абишева, кото-
рый я поставил в 1947 году. Мы хотели сделать спектакль остросовременный. 
Старались избегать резкого деления героев на положительных и отрицатель-
ных, добиться правдивого показа внутреннего мира героев. Шесть вариантов 
пьесы написали мы вместе с драматургом. Все сцены переиграл я в лицах, 
сравнивая эти варианты, и все-таки спектакль был далек от наших замыслов, 
хотя критика и оценила его благосклонно. 
Калибек Куанышбаев. Об этом человеке я когда-нибудь напишу отдельно. 
Может быть, тогда я смогу объяснить, чем обязан я этому гению казахской сце-
ны, которого я люблю, как родного отца. Творческая дружба с Куанышбаевым — 
для меня источник самого радостного в искусстве. И на сцене и перед съемоч-
ной камерой Куанышбаев для меня как камертон. Иногда возьмешь неточную 
интонацию, но услышишь его реплику — и опять входишь в строй. 
Куанышбаев внес в наше искусство стихию народного творчества не только, 
когда исполнял роли казахов, но и такие сугубо классические образы русской 
драматургии, как гоголевский Городничий, например. 
Когда мы с режиссером Я. Штейном делали инсценировку романа «Абай», 
а М. Ауэзов долгое время отказывался принимать участие в этой работе, бо-
ясь, как бы роман, переведенный на язык сцены, не потерял своего идейно-
философского звучания, Куанышбаев один буквально заставлял нас не бро-
сать эту вещь. Однажды мы затащили на репетицию Ауэзова, и в темноте 

жүктеу/скачать 2,73 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: