Дополнительная литература

§ 1. Социальная философия и философия истории 
Социальная философия конца XX в. могла бы претендовать на аристократическое 
происхождение: ее предком являлась классическая философия истории. Однако связь между 
ними разорвана. Их разделяет целая эпоха, в ходе которой были сделаны попытки 
преодоления философии вообще и философии истории в частности. Традиционные, казалось 
бы, сюжеты описания человеческого бытия включаются теперь социальной философией в 
новую «среду» проблематики и методологии. 
Одни и те же вроде бы понятия – история, культура, общество, деятельность и 
отношения людей – в философии истории и социальной философии по-разному 
соподчиняются и координируются, возникают в разных смысловых связях, получают 
различное обоснование. 
Одной из характеристик классической философии истории была ее спекулятивность. В 
прежние времена, следует заметить, термин этот не заключал в себе того оценочного, 
«снижающего» значения, которое придается ему ныне. Он прежде всего указывал на то, что 
философия истории (или философия в целом) обосновывается некими предельно общими 
принципами и понятиями, идеями и смыслами, в соответствии с которыми и нужно строить 
объяснения событий, судеб народов, действий людей. Пользуясь современным языком, 
можно сказать: философия истории создавала картину или строила схему человеческого 
мира, причем делала это умозрительным путем, не выводя свои понятия и методы из 
конкретных исследований. Последнее обстоятельство и формировало в дальнейшем 
критическое отношение к философии истории: не использование общих картин и схем, а 
способ их построения – вот что было главным в критике спекулятивной философии со 
стороны развивающегося научного обществознания. 
Однако нельзя забывать о связи таким образом построенных общих схем с 
определениями истории как процесса, преемственности, воспроизводимости, с 
интерпретацией смыслов социального бытия, вообще с пониманием цельности и сложности 
общественного развития. Примем это во внимание. Ибо критика спекулятивной философии 
истории, развернувшаяся в середине XIX в., подорвала основы не только ее схем, но и тех 
понятий, что «выстраивали» образ социально-исторического процесса. 
Критика спекулятивной философии истории сопряжена с движением познания к 
реальности, с попытками строить историю как науку, исходящую из реальности. Но ясный – 
в плане критики – тезис о реальности терял свою определенность, как только дело доходило 
до его позитивной трактовки. Возникала, например, такая проблема: может ли история как 
наука опираться на общую для всего знания реальность или она должна основываться на 
особой реальности истории? 
В классической философии истории, надо заметить, трактовка истории как процесса 
была тесно связана с пониманием истории как прошлого. К середине XIX в. представления 
эти стали расходиться. Объяснение истории через абстрактно-общие схемы, через идейные и 
психологические мотивы, через ценностную и смысловую устремленность человеческой 
деятельности стало отходить на второй план. На первый стало выдвигаться представление об 
истории как о прошлом, о том, что было, завершилось и в этой завершенной форме подлежит 
научному описанию и объяснению. 
Обозначилась возможность двух истолкований истории: 1) истории в широком смысле 
как процесса деятельности людей, развертывающей во времени социальные и культурные 
формы их бытия, процесса, совершенного и совершающегося, т.е. включающего прошлое, 
настоящее и будущее, и 2) истории как завершившегося бытия, представленного в 
результатах деятельности людей, в ее следах и памятниках. Эти два толкования истории 
часто переплетались и смешивались. Но в плане философском и научном они намечали два 
принципиально различных подхода к пониманию реальности и объяснению истории. 
Первый, нацеленный на понимание и объяснение истории как развития общества, 

претендующий на системный охват его полифонии, и второй, ориентированный на 
выделение из человеческого бытия особого аспекта и особой предметности, подвластных 
специальному историческому описанию и объяснению. Именно второй подход стали 
противопоставлять философии истории, именно он во многом обусловил формирование 
истории как специфической области научного знания. 
Поле деятельности исторического познания заметно сокращалось и становилось все 
более подготовленным для применения эмпирических методов исследования. Вместе с тем 
как будто бы отпадала надобность в объяснительных схемах, выходящих за рамки 
непосредственно воспринимаемого и описываемого материала. Историческая реальность, 
таким образом, сужалась до конкретной совокупности письменных документов, 
вещественных следов и памятников человеческой деятельности. Теоретический компонент 
исторического знания вовсе не исключался, но тем не менее ставился в полную зависимость 
от приемов эмпирического описания и обобщения материала, «пристраивался» к данным 
эмпирического анализа. В нем, естественно, все больше места находили объяснения 
исторических причин и следствий, описания социальных структур и трансформаций 
общественной жизни и, соответственно, меньше места оставалось для индивидных 
характеристик бытия людей, для истолкования изменений в обществе как результатов 
деятельности людей, различных ее сочетаний. Тенденция ко все более конкретному 
отображению исторической реальности, ко все более научному ее описанию грозила 
исчезновением людей с авансцены исторической драмы, к вытеснению их на задний план 
обстановкой и декорациями исторического действия. Происходило нечто, напоминающее 
спектакль режиссера Ю. Любимова «Гамлет», где занавес двигался не только вверх и вниз, 
но и поперек сцены и, как некое воплощение анонимных исторических сил, переставлял 
персонажей трагедии, отбрасывал и сметал их со своего пути. 
«Сужение» исторической реальности в целях ее более точного и конкретного описания 
так или иначе вело к широкому привлечению в историческое исследование вещных 
свидетельств человеческой жизни и деятельности. Возникал неизбежный парадокс: для 
людей места в пространстве истории становилось меньше, зато для вещей это пространство 
оставалось открытым. Более того, получалось, что вещи в некотором смысле способны 
«сказать» больше о жизни людей, чем сами люди. 
Конечно, этот подход не мог полностью отказаться от описания людей, их поступков, 
интересов и стремлений. Но люди, «вписанные» в вещественную обстановку своей 
собственной истории, утрачивали таким образом специфически человеческие свойства и все 
отчетливей представали носителями каких-то вещеподобных связей и сил. 
Так тенденция преодоления спекулятивной философии истории породила ряд 
парадоксальных следствий. Из поля зрения научного исторического познания стали 
ускользать проблемы, характеризующие историю общества именно как социальный и 
человеческий процесс. Преодоление метафизики на этом пути обернулось сближением 
истории с физикой, натурализацией знания о человеческой истории, истолкованием 
общественного процесса как процесса квазиприродного, описанием жизни людей по «логике 
вещей». Стереотип, в согласии с которым научность знания и его натуралистическая (скажем 
мягче: естественно-научная) ориентация совпадают, во многом определил ход развития 
исторической науки и всего обществознания во второй половине XIX – начале XX столетия. 

жүктеу/скачать 0,95 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: